Добыча для охотника

Нам не страшен серый волк. Серый волк, серый волк! Где ты ходишь, глупый волк, старый волк, страшный волк? — из народной сказки.

Первее всего был шорох. Кто-то что-то уронил, послышалось: «Тссс!», будто выпускаемый воздух. Щекой чувствовалась шершавая поверхность, что-то мягкое и осязаемое. Пахло сигаретами, я подумала, что Паша опять курил в доме. Знает ведь, как я терпеть этого не могу — волосы провоняют дымом. А потом я открыла глаза и уставилась на свинячью рожу перед своим лицом. Инстинктивно дёрнулась назад, едва не взвизгнув, ударилась головой о деревянную спинку дивана, на котором лежала. Свинья отпрянула, замахала руками. — Нет, нет, не волнуйтесь, — два маленьких серых глаза смотрели из дырок в резине, лихорадочно перекрещивая мою фигуру взглядом вдоль и поперёк. — Всё хорошо. Что угодно, но не «хорошо». Голос был высоким, похожим на мальчишеский. Прямо за спиной первой свиньи высилась вторая в лоснящемся спортивном костюме. — Очнулась, красотка? — вторая свинья поднесла дымящую сигарету к узкой прорези во рту и затянулась. Я резко села. В голове перекатывались с глухим стуком невнятные мысли, словно в барабане воскресной лотереи. — Вы, наверное, пить хотите? — поинтересовалась первая свинья и протянула мне двухлитровую бутылку с водой. Я не решилась шевельнуться. Откуда-то издалека доносился гул. Серые бетонные стены смыкались по периметру, небольшие окошки под потолком бросали электрический линованный свет на пол. На потёртом лакированном столе — пузатый телевизор с торчащей кривой антеной, словно переломленная рука, тянущаяся к небу. На телевизоре торшер, скромным кругом освещавший комнату. В углу, на поставленных друг на друга пластиковых ящиках от овощей, стояла парочка горшков с фиалками. Всё это создавало впечатление скорее удручающее, с периферийным отчаянием провинции, чем пугающее. Напротив дивана доживало просиженное кресло, стена за ним завешена старым ковром, прожженным судя по всему окурками: вторая свинья потушила о него сигарету и шагнула ближе, выписывая первой такой смачный подзатыльник, что маска чуть не слетела. — Хватит подлизываться! Пятачок сполз куда-то на подбородок. Бутылка с водой выпала и покатилась по полу. — Осторожнее!.. — едва ли не прохныкала первая свинья. И тут откуда-то из угла раздался голос третьего поросёнка. — Хорош! — невысокий, коренастый мужчина отделился от теней в углу и двинулся через всю комнату к креслу. — Сосредоточьтесь, мать вашу. Очевидно, Наф-Наф. Значит, первый с мальчишеским голосом — Ниф-Ниф, а скабрезный — Нуф-Нуф. Едва я об этом подумала, какое-то леденящее чувство давления в голове, словно к затылку мне приставлен пистолет, пропало и дышать стало чуть легче. Дурацкие имена вывели меня к деталям: никаких наручников, они даже не связали мне руки или ноги, а у самих поросят не было никакого видимого оружия. — Долго ещё ждать? — психанул Нуф-Нуф. — Вся рожа в этой резине сопрела! Широкая рука нырнула под маску и зачесала лицо с характерным хрустом, который в этой бетонной коробке был отвратительно хорошо слышен. Меня затошнило. — А можно снять? — наивно поинтересовался Ниф-Ниф, рассаживаясь прямо на полу посреди комнаты. Лица Наф-Нафа я не видела, но можно было догадаться о выражении по тому, как повернул голову к младшему из поросят, и по тому, как гаркнул: — Нет, идиот! — Но она выглядит глупо… — страдальчески протянул Ниф-Ниф, пальцем шагая с полоски на полоску на рукаве своей кофты, словно по пешеходному переходу. Чем дольше я так сидела, вдавившись в спинку дивана и наблюдая за этими горе-похитителями, тем больше понимала: это не я сейчас в опасности, а они. Должно быть, согласились выполнить какую-то грязную работёнку для сильных мира сего. Тучный Нуф-Нуф, очевидно, согласился ради денег, старший Наф-Наф, наверное, из-за авторитета, а аутичный Ниф-Ниф вообще мало понимал, что делает тут. Я демонстративно прочистила горло, но это осталось без внимания. — Надо было брать хоккейную маску потому что! — гневно бросил Нуф-Нуф. — Нет же, «давай возьмём свиней, будет как в «Пиле», до усрачки страшно»! — Простите!.. — со сна голос совсем сел, и моя вторая попытка привлечь внимание тоже провалилась: — Господа… — Я бы не был так категоричен, — токсичным от сарказма голосом отозвался Наф-Наф. — Эта маска делает тебя хоть немного краше. Нуф-Нуф было шагнул впёрёд, сжимая кулаки, словно собирался зарядить товарищу по преступлению прямо в его свинячью морду, но я крикнула раньше: — Эй! — мужчина застыл, младший дёрнулся, и только лидер сразу же неспеша повернул ко мне голову. — Могу я спросить, что я тут делаю? Лидер встал и, набрав что-то в телефоне, повернул экран ко мне. Сквозь сетку трещин я разглядела переписку: пост со дня допроса — «Сегодня с утра моего психолога и близкого друга…», а за ним всего одно сообщение: «Даю тебе фору до полуночи, чтобы признаться в содеянном». Успела заметить время — начало двенадцатого. Осталось меньше часа. — Шантаж? Серьёзно? — я изогнула бровь, поднимая взгляд на их лидера: из прорезей маски смотрели тёмные, заплывшие морщинами, почти чёрные глаза. — Вы же понимаете, что он никогда этого не сделает? — Конечно, — абсолютно спокойно кивнул Наф-Наф, а потом дотянулся и аккуратно взял меня за руку, перебирая пальцы. — Но если гора не идёт к Магомету, значит Магомет отправится к горе — пальчик за пальчиком. Такое бережное прикосновение никак не вязалось с его словами, я передёрнула плечами и быстро вырвала руку. А потом до меня вдруг дошло: это не шантаж вовсе. Это провокация. Их задача — выманить, заставить его ступить на их территорию и играть по их правилам. Выбить его из привычной стратегии поведения. Но растравленный зверь не только неосмотрительнее, он ещё и яростнее. — На вашем месте я бы молилась, чтобы он не пришёл. На самом деле, я скорее успокаивала себя. Мне просто хотелось думать о своей безопасности в радужной перспективе, но едва я вспоминала, что нахожусь чёрт знает с кем и чёрт знает где, судя по сети на экране телефона — это окраина города, как нервный тремор возвращался. — Да ты по ходу сама его боишься? Гляньте, парни, — Нуф-Нуф мерзко загоготал, смотря, очевидно, на мои дрожащие руки. — Просто ты её смущаешь, — в мою защиту бросил Ниф-Ниф. — Не переживайте. Трогать вас не велено. Я вдруг заметила, что он единственный, кто обращается ко мне на «вы». Он что, ещё младше меня? Нуф-Нуф подобрал с пола упавшую бутылку и шумно плюхнулся на диван, поднимая облака пыли. Я попыталась отодвинуться, но он каждый раз придвигался, пока меня не зажало. — Не велено, — кивнул он. — Но может сама. По собственной инициативе… Отхлебнув из бутылки, он продолжал держать её на весу над своими ногами, так и не закрутив крышку. Я подумала, что вот сейчас меня точно стошнит, но демонстративно облизнула губы, потянулась к бутылке. Дотянувшись пальцами, сделала вид, что сжимаю пластик. — А то вдруг тебе завтра помирать, а ты даже не… — и тут он додумался разжать пальцы, тяжеленная бутыль выскользнула, бахнувшись в самое неподходящее место: — Ай! Сука! Второй раз! Значит, это его я ударила у дома. Бутылка опрокинулась, залила пол и штаны под аккомпанемент разнокалиберного мата сквозь зубы. Ниф-Ниф едва сдержал смешок и отодвинулся от лужи на полу. Наф-Наф только обречённо вздохнул и взглянул на часы. — Сам виноват, — его свинячий товарищ в мокрых штанах сверкнул глазами, лидер бросил: — Если не объявится до утра — она вся твоя. Я сжалась, втянула голову в плечи, чувствуя, как стучит кровь в висках. Ещё немного — и я оглохну. Это всё ребячество, но когда придёт время — их вряд ли что-то остановит. Нужно было что-то предпринять и быстро. Я согнулась, упираясь лбом в колени и простонала: — Мне не хорошо. Можно мне в туалет? Едва приподнявшись, краем глаза я видела, как двое младших поросят переглянулись, а Наф-Наф нахмурился, и его глаза почти полностью потерялись в складках кожи на веках. Вий, не иначе. Наконец, он двинулся и пнул Ниф-Нифа носком ботинка. — Иди, проводи. Я издала мученический несвязный вой сквозь сжатые губы, чувствуя, как тонкие пальцы придерживают меня за локоть. Встала и поплелась за парнишкой. Знала, что так будет. Он, очевидно, аутсайдер, а значит, подобное ничего не значащее задание, почти унизительное, могли доверить только ему. — Уже почти пришли, — успокаивающе протянул Ниф-Ниф, когда мы прошли тёмный коридор, потом какой-то большой и полностью пустой зал, в котором в бочке что-то горело, отбрасывая круг рыжего света, и поднялись по металлической винтовой лестнице. Тут всё было грубое, бетонное, в ужасном запустении. Судя по остаткам железа, съеденного ржавчиной, каким-то брошенным машинам, кирпичной крошке на полу и торчащей тут и там арматуре — здание давно было заброшено. Большое помещение походило на склад или цех. Когда мы поднялись, и он раскрыл дверь в тёмную комнату, я вцепилась в рукав поросёнка. — Кажется, я подвернула ногу, — ничего лучше мне в голову на ходу не пришло. Нащупав рукой стопку поддонов напротив лестницы, я присела. Несчастный Ниф-Ниф топтался на месте, понимая, что допускать заминки не стоит и его товарищи начнут задавать вопросы, но в то же время не способный заставить меня встать. Я подняла край джинсов, ощупывая голень, и нарочно сделала так, что едва доходящий сюда свет снизу вычертил длинный жирный шрам со времён пожара на Васильевском. — Зря вы всё это затеяли, — заметив, куда глядит Ниф-Ниф, бросила я тихо и невзначай. — Видишь? Это он сделал. Почти даже не соврала, и получилось так натужно зловеще, что Ниф-Ниф даже стушевался слегка. — Как это? Вы же вроде… друзья. Он начал теребить край рукава. В полумраке его маска вдруг превратилась из нелепой в жуткую. Я кивнула с невинным видом. — А теперь представь, что ждёт врагов. Ниф-Ниф долго молчал, а потом нахмурившись, превратившись в один большой сгусток недоверчивости, бросил: — Я всё равно вас не отпущу, не пытайтесь. И тогда я рассмеялась: звонко и совсем по-детски, словно сказанное им невероятно меня забавляло. Такой смех — признак отсутствия агрессии или злого умысла. — Ты не понял, — с простодушным видом укорила я. — Вы меня не похитили. Вы меня спасли. Бедняжка с овечьими глазами, загнанная в угол — это заманчиво. А особенно, когда она тянет руки именно к тебе. Я сидела, склонив голову, легко улыбаясь, заставляя смотреть на меня не как на пленницу — пленницы так не улыбаются. Пленницы трясутся в страхе и молят о пощаде, вызывая из глубин тёмного нутра первобытного преследователя, заставляя заламывать руки и продавливать горло подошвой. Так улыбаются только дети, которые слабо вяжутся с насилием. И мой деланный страх перед чёрной тенью вдали только подливал масла: когда дети напуганы, они не просто убегают. Они ищут спасения. Защиты. Я знала, как распределяются роли, потому что я всё ещё психиатр. Или потому что я всю свою жизнь провела в театре. — Пошли уже, — растерянный моим невписывающимся в рамки поведением, Ниф-Ниф насупился и отрезал: — Хватит. Расписанные граффити стены смыкались, пытаясь меня раздавить. Я огляделась. Никого. Только бочка потрескивала огнём внизу. В этот момент внутри у меня всё сжималось, и кишки будто смешивались в кашу, как в блендере. — Подай, пожалуйста, — безобидно попросила я, потянувшись за скинутой с ноги обувью и морщась, будто от боли. Он присел, нагнувшись, чтобы закончить со всем этим побыстрее. Не успел дотянуться до моих кед. И тогда я со всей силы пихнула его ногой в грудь. Будь его положение чуть более устойчивое во всех смыслах — ничего бы не вышло, но тут, не удержавшись, он завалился назад, пытаясь руками нащупать в воздухе опору, и с грохотом полетел кубарем вниз по лестнице. Я вскочила, наскоро натянула обувь, одёрнула джинсы и первым делом слетела вниз к парню. Он дышал и еле слышно стонал. Значит, ничего серьёзно не сломал. Отделается ушибами. Я дёрнула уже почти полностью развязанные шнурки и наскоро перемотала безвольные руки. Вытащила из кармана мобильник: сети нет. Маска перекрутилась, и я успела заметить усыпанную прыщами щёку. Если два остальных поросёнка слышали шум, то они уже должны были отреагировать. Почему-то я была уверена, что у Наф-Нафа есть оружие, даже если его не видно. А значит, с ним лучше не сталкиваться. Я кинулась обратно в большой зал: окна там были перебиты, и алмазная крошка стекла блестела в тусклом электрическом свете, падающем откуда-то издалека. Вот только каждое окно — на высоте моего роста. Я могла бы допрыгнуть, но рамы щерились осколками. Вцепиться в такую точно значит рассечь ладонь. Только столбняка не хватало. Большие железные двери оказались заперты. Я огляделась. Сухая листва волочилась по полу от потоков ветра и залетала в тёмный коридор сбоку, словно втягиваемая пылесосом: сквозняк. Я подняла глаза. Над входом в коридор висела табличка «аварийный выход». Нарыла на телефоне Ниф-Нифа фонарик, и бледный луч осветил короткое узкое пространство. Трясясь, как листья под моей подошвой, я нырнула в полумрак. Коридор заканчивался железной дверью: ни замков, ни цепей, ни щеколд. С другой стороны доносились чьи-то очень отдалённые голоса и шум экскаватора. Я потянулась к ручке. Почти толкнула. И тут что-то одёрнуло. Меня откинуло назад от рывка руки, впившейся в локоть, я повалилась на бетонный пол, выронила фонарик. Телефон упал экраном вниз, луч вспорол темноту вертикально, и в этом поднимающемся сиянии надо мной возвышалась фигура второй свиньи. — Собралась куда-то, красавица? Строительная пыль клубилась в воздухе серыми облаками, и в этой взвеси фигура, подсвеченная снизу, выглядела огромной. Она выглядела ужасающе. Тени нервно вычерчивали скулы, свет провалился в чёрные дыры в маске, словно глаз у него не было совсем, и дешёвая резина пузырилась и шла трещинами, вспучивалась, словно гноясь и разлагаясь. Он поднял руку и посмотрел на пустое запястье. — Твоё время вышло. Я дёрнулась назад, пытаясь хотя бы отползти. Он наклонился — схватить меня за руку. Горсть пыли и земли полетела ему в глаза. Нуф-Нуф инстинктивно отшатнулся, но всё осело на маску. Я только успела вскочить, как рука схватила меня за воротник рубашки. Рывок, я на ногах, словно тряпичная кукла. — Иди-ка сюда… — Отвали! Вывернулась. Проскользнула под руками. Попалась на волосах — пальцы намертво вцепились в пряди. С толчка налетела спиной на стену. Ушиблась затылком. Он потянулся и резким движением сорвал маску. Квадратная челюсть ходила, как на шарнирах. И тогда я поняла — они никогда не планировали отпускать меня. Даже если бы их изначальный план по выманиванию зверя сработал — я бы всё равно удобряла собой землю. Кто бы за этим не стоял, он планировал не победу, но удар побольнее, унижение посильнее. А значит, в рамках дозволенного и две отлетевшие пуговицы на рубашке, и мерзкие червеобразные пальцы, хватающие меня за запястья, ползающие по ткани моих джинсов, и сопящее мне в ухо сальное: — Может быть, у этого урода большой банковский счёт, но у меня есть кое-что побольше… Он получит поощрение от своего босса за это, а я получу психотравму, с которой выживают, но не живут. И в этот момент, чувствуя, что сейчас отключусь, я почему-то завизжала. Так громко, как могла, заставляя эту свинью даже дёрнуться, сморщиться от разрывающего перепонки голоса. Он среагировал тут же, ладонь прижалась ко рту. — Заткнись нахрен! Желудок вдавился, прилип к позвоночнику, словно провалился под рёбра. Я зажмурилась, выворачивалась, пытаясь сползти по стене, вырывалась, высвободив руку, даже, кажется, двинула куда-то в свинячью тушу. Ладонь соскользнула, я резко вздохнула, закричала хрипло: — Отпусти меня! Убери руки! — Успокойся! — пальцы намертво впились в плечи, тряхнули меня, пока я всё ещё по инерции дёргалась в чужой хватке. — Алиса! Я распахнула глаза и судорожно уставилась на лицо в полумраке: одна сторона тёмная, другая обтекаемая светом. Лицо Олега. Нуф-Нуф распластался у противоположной стены в бессознательном состоянии. Я раскрыла рот, пытаясь хоть что-то сказать. — Как ты… — взгляд мимо, на беспомощно сползающее на пол тело. — Он хотел… он… я же… И я начала захлёбываться, как утопающий. Хватая пыльный воздух сдавленными лёгкими. Сейчас либо упаду в обморок, либо разрыдаюсь. Осознание произошедшего нагнало меня, напрыгнуло сверху. Я затряслась, как в плохом сне. — Посмотри на меня, — ровно, словно команду, произнёс Олег. Я послушно подняла глаза. — Всё кончилось. Я заберу тебя отсюда. А я смотрела на его такое настоящее лицо, поделенное светом на два и не могла верить его словам. Ничего не кончилось. И никогда не кончится. И свиные морды будут дышать мне в ушную раковину, и тёмные коридоры сжиматься. И я буду стоять в них вот так, потерянная, в перепачканной рубашке, из-под которой выглядывает несбывшаяся ужасающая перспектива. И как он — мертвец — может ставить точки? Куда он меня заберёт? В ад? Прошиваемая иголкой этого иррационального ужаса, я в панике поддалась вперёд и вцепилась в Олега. Руками обвивая торс, прижимаясь щекой к плечу, чувствуя, как ходят под тканью мышцы и кости. Пальцами намертво впившись в ткань чёрного свитера. Пытаясь понять, нащупать, убедить саму себя, что он живой, не мираж, не наркотический сон в прокуренной полуподвальной комнате, который я переживаю от унижения, ненависти и страха. Уткнулась носом в горловину свитера. И больше всего я боялась поднять голову и увидеть не то лицо, жмурилась, не открывала глаза, даже не шевелилась. Слушая, как тяжело, но размеренно у него бьётся сердце. И только когда раскинутые от растерянности руки опустились мне на спину, прикрывая перекошенный позвоночник, я вдруг вздохнула. Жадно схватила кислород, а вместе с ним запахи. Он пах кровью, теплым ветром и холодными простынями. Загубленными словами, которые никогда не будут сказаны. Новыми шрамами и старыми привязанностями. Верностью и покоем. Он пах тем же одеколоном, что и много ночей назад. В конце концов, Олег пах давно забытым домом. И только осознав это, я наконец, стала ровнее и ожила. Вздохнула глубоко, потом разжала кольцо рук и отдалилась. Бросив беглый взгляд на сморщенную маску, валяющуюся в пыли, произнесла коротко: — Пожалуйста, давай уйдём. Я чувствовала себя словно свитер, вывернутый наизнанку. Как потеряшка, вцепилась в его рукав и потащилась следом. В большом помещении догорала бочка. Рядом с ней, привалившись к стене на стопке бетонных блоков, последний из поросят. Его каменный домик его не спас. Завидев Олега, Наф-Наф еле заметно вздрогнул. Потянулся, с усилием избавился от маски. На месте пятачка оказался усечённый нос: две дыры на лице. Я отвернулась и не сдвинулась с места, когда Олег шагнул к нему. — Мы не закончили. Краем глаза случайно заметила, что обе ноги у мужчины неестественно искривлены, переломаны в голени и под коленом. — Повторяю ещё раз — в последний — кто вас нанял? — он сжимал запястье ровно так же, как до этого Наф-Наф держал мою ладонь. — За каждый неправильный ответ я буду ломать тебе палец, потом руки. В среднестатистическом человеке двести шесть костей, а силы воли в два раза меньше. — Ты так вляпался, наёмник, — с усталым смехом сообщил мужчина и сразу же напоролся на собственный сдавленный крик от вывернутого мизинца. — На журавля никто не надеялся… но с такой синичкой в руках, вашему… вашему орнитологу конец! Слова выходили с трудом, каждый раз оборванные хрустом пальцевых костей. Остался только большой палец. Олег начал с левой руки, нерабочей. Я на секунду прикоснулась к нему взглядом: лицо абсолютно беспристрастное, брови сведены к переносице, но больше ни единой эмоции. За молчание похититель поплатился последним целым пальцем. Я вздрогнула от его крика, обхватила себя руками, будто пытаясь закрыться, задыхаясь в насилии. Мне почему-то вспомнилось лицо Разумовского в библиотечном зале, над тем чернознамённым. Придумать что-то ещё более полярное было невозможно. У Олега была цель, и удовольствие, личные пристрастия или чувства не имели ко всему происходящему никакого отношения. Он обхватил запястье, повисло молчание, нарушаемое только хрипом дыхания. — Хватит! — не успела: кости с хрустом переломились, и Наф-Наф взвыл. Олег медленно выпустил его ладонь. Я услышала тяжёлый вздох, а потом он поднялся, оставил бедолагу в покое и, когда повернулся ко мне, я увидела это странное, неуместное выражение, словно… недовольство. Но прежде, чем он успел что-то сказать, я бросила устало: — Он ничего не скажет. Защищалась, нападая первой, понимая, что он хочет укорить меня за вмешательство. Не давая такого шанса, я поглядела на мужчину. Из четырёх конечностей у него осталась одна, и это, если честно, лучший исход, на который он мог надеяться. И, смотря на его морщинистое изуродованное лицо, я вдруг почувствовала какой-то еле заметный укол под истрёпанным сердцем. Они — пальцы. Исполнители. Воздух пропах грубой силой, кажется, у меня провоняли ей все волосы и вся одежда. Я подняла несколько небольших деревянных балок, потом потянулась к краю и без того плачевно выглядящей рубашки и оторвала приличный кусок ткани. — Что ты делаешь? — вопрос Олега прозвучал как протест. Вместо ответа я наклонилась и наложила шины на переломанные ноги, а потом перевязала руку под удивлёнными взглядами обоих мужчин. Хоть в чём-то они сошлись. Я нарыла в кармане Наф-Нафа мобильник, набрала номер скорой. — Где мы находимся? Я бросила взгляд на Олега, он упрямо молчал. Тогда посмотрела на похитителя. Тот замялся, будто в этом был подвох, а потом, видимо, сопоставив риски с разрывающей тело болью, всё же назвал место. Заброшенный завод рядом с бывшей свалкой Зильченко. Вот, что за шум я слышала — совсем недалеко отсюда строили дивный новый мир. — Спасибо, и знаешь… — протянул хрипло он, принимая их моих рук телефон и убирая его во внутренний караман. — Ничего личного. Я потерялась. Ничего не успела заметить. Рука с телефоном вдруг превратилась в руку с лезвием. Рванулась назад. Он целился мне в печень, но перехваченная рука ушла в сторону. Лезвие скользнуло по чёрной ткани, и в следующую секунду истошный стон порвал воздух. Последняя уцелевшая конечность, открытый перелом запястья. Он успел выронить нож, и тут же в лицо прилетел один чёткий удар. Голова запрокинулась, и Наф-Наф обмяк. Лезвие еле заметно блестело в пыли, переливаясь на свету. Я уставилась на оружие — кровь смешалась с грязью в бурую кашу. Первый рефлекс — схватиться за своё тело, но у меня всё было целое: сказалось достаточное расстояние от удара. Я подняла глаза и с испугом посмотрела, как становится влажной ткань свитера. — Сильно задел?! — Не смертельно, — хотя пальцы у него были в крови, Олег только отмахнулся. — Ты ещё не забыла, как держать иголку? И почему-то с этим вопросом ко мне вдруг пришло столько воспоминаний, законсервированных в чувства: страх от его появления на пороге посреди ночи (каждый раз, как русская рулетка), облегчение (всего лишь «царапина»), раздражение от подобной самонадеянности. А первое среди них утешение, что моими руками солнце взойдёт для него ещё один раз.