Ты — это я, только наоборот

      Чуя чертовски отчетливо слышит как лопасти вертолета рвут воздух на посадочной площадке, — не мог же это напарник-извращуга прискакать сюда, преодолев пару тысяч километров? — нечто тревожное внутри настаивает на том, что стоит пойти одеться, но Накахара не двигается с места. Назло этому тревожному нечту внутри себя. К черту, даже если Дазай сейчас ворвется сюда и…Что? Осаму ничего ей не сделает, даже если она продолжит лежать голой на диване: перейти границы он не посмеет.       Только, если Чуя сама не позволит. Чуя хмыкает, переворачивается на спину и на миг допускает мысль о том, что позволит.       В двери щелкает замок, и Накахара хочет расхохотаться — эта тупая Скумбрия действительно здесь. Ну и пусть. Взгляд падает аккурат на пустую бутылку вина — неужели она настолько пьяна?       Нет.       Устала, чертовски устала быть стиснутой своим напарником со всех сторон. Осаму заваливается в комнату в своëм любимом амплуа весельчака и юмориста — Дазай просто повсюду —, он широко улыбается.       Чуя выдыхает:        — Хватит строить из себя идиота.       Осаму просто окружил еë собой. Дазай меняется, всё ещë улыбка, но она стала острей ножа и в глазах стекло, вместо искр — он подходит ближе и берёт в руки пустую бутылку. Осаму так близко, что Чуя ощущает тепло исходящее от него голой кожей. Чуя молчит и просто смотрит на него — в душе рождается шторм волнения и злобы: глупой и беспричинной причина ебанная зависимость от него. Дазай медленно переворачивает бутылку, и с горла срывается пару алых капель прямо на светлое дерево кофейного столика.        — Ты же знаешь, что я не благородный рыцарь.       Накахара хмыкает, садится и кладет ногу на ногу. Пальто покоится на левом плече, прикрывая едва половину обнажённого тела.        — Я же не одна из тех женщин, что верит каждому твоему слову.        — Иногда мне жаль, что это не так.       Бровь Накахары дергается.        — Жаль?        — Люблю глупых женщин.       Осаму улыбается той сладкой улыбкой, которая завоевала тысячу сердец. Чуя хмыкает в ответ, склоняя голову, обнажая изящный изгиб ключиц — все наставления Кое оживают в сознание удивительно ясно.        — Но ты возбуждаешь во мне куда более интересные чувства.       Осаму упрямо сохраняет зрительный контакт, и Чуя определенно задета таким пренебрежением — она точно знает, что Осаму делает это нарочно.        — Не хочу даже знать какие.       Осаму улыбается своей всеведущей улыбкой.        — Хочешь.       Чуя может только оскалиться — отрицание это жалко и унизительно. Да(!) хочет, но скорей язык себе откусит, чем скажет — так хочет, до боли в груди и шума в голове, трухи в костях и осколков в кровоточащем горле: услышать, что важная и особенная ДЛЯ НЕГО. Ненавистное желание. Быть зависимой от человека вроде Дазая Осаму сродне самоубийству, о котором он так грезит, и Чуя выстрелела себе в голову уже слишком давно — пуля засела глубоко в мозгу.        — Но ты знаешь, что я предпочтитаю действия.       Осаму склоняется прямо к ней, упираясь ладонями в спинку дивана над плечами Накахара. Вся тьма, что таиться в глазах напарника так близко — воздух вязнет в легких —, и его дыхание прямо на губах и поцелуй осторожный, медленный и долгий. Чуя не дышит: она ожидала зубы и боль, голод и попытку прогрызть еë до костей. Но эта нежность рушит в стократ эффективней.        — О Малышка Чу.       Колено Осаму оказывается между бедер Чуи, и внутренности наполняет тяжелое тепло — еë ладони ложаться на затылок напарника, притягивая того ближе. Накахара отвечает, раскрывая губы и позволяя Осаму вести. Руки в грубых бинтах скользят по коже, стаскивая пальто с плеча и болючие укусы изъедают шею — Чуя шипит, выгибаясь на встречу острым зубам и телу партнера, укатаному жесткой тканью. Пальцы терзают плащ напарника, пока тот не соскальзывает на пол. Осаму наваливается на Чую, и кислород лопается в легких — руки партнера скользят по спине, пока наконец не сжимают ребра до боли.       Накахара часто дышит, хочется сказать так много, но она просто молчит и пытается глотать воздух, сдавленная объятиями напарника. Его голова покоится на плече, и влажное дыхание холодит зону под ключицами, щеки касаются мягкие каштановые кудри. Чуя перетирает между пальцами локоны на затылке Осаму.       Связанные друг другом они соскальзывают по спинке дивана в горизонтальное положение. Чуя задыхается, сжатая со всех сторон и, готовая сорваться на ругательства, лишь резко выдыхает сквозь зубы — Осаму широко мажет языком от грудины к подбородку. Его пальцы скользят по её телу с нажимом. И так удивительно тихо между ними, лишь тяжелое дыхание и вздохи. Ладонь Осаму замирает на бедре, медленно скользя во внутреннюю сторону, и все органы сжимаются, а Дазай шепчет Чуе прямо в ухо, горячо и влажно:        — Ты ведь девственна, Малышка Чу. Как волнительно, правда?       Чуя буквально слышит его улыбку.        — В отличие от тебя, у меня нет времени бегать по притонам.       Накахара дергает его за волосы в отместку — лучше бы молчал дальше. Осаму вгрызается в еë шею до крови, и Чуя рычит, выдирая тому волосы.        —Скажи как есть, — требует он, зализывая укусы мокрым языком: горячая слюна покрывает кожу.        — Мой тупой напарник буквально избавлялся от любого мужчины в радиусе пяти метров от меня.       Накахара тянет за блядские локоны Осаму.        — Тупая Скумбрия с манией контроля.       Накахара могла сказать ещё много слов, но давится поцелуем со вкусом собственной крови. Дазай сдавливает еë челюсть, вынуждая Чую раскрывать рот шире, и по ощущениям хочет вылакать душу. Накахара срывает рукава на пиджаке напарника, цепляясь за его плечи. Сквозь шум крови в ушах, она слышит звон бляшки ремня и визг ширинки — воздух становится комом в горле и низ живота скручивает тяжелый спазм. Чуя действительно позволила. Дура ли?       Осаму прижимается к её лбу своим, и мрак в его глазах сочится прямо в Чую. Она так безнадёжно захвачена омутами обманчивого цвета теплых красок осени, что момент проникновения смазывается в ощущениях — есть лишь эти глаза разрезающие душу. Ничего не утаить. Осаму толкается в неë не спеша и ритмично, и его вздохи впечатываются прямо в приоткрытые губы. Каждый толчок — неипроизвольный стон. Дазай крепко удерживает лицо Накахара за подбородок, словно боясь, что она прервет их зрительный контакт — его глаза это уже огромные омуты зрачков, совсем как у наркоманов под кайфом, а красный румянец расползся по всему его лицу. У Чуи все чувства и внутренности в смятку от боли и мазохистского кайфа. Еë пальцы разрывают пиджак Осаму в хлам: каждый толчок — это стон, вздох и треск ниток. Накахара сжимает бедрами талию партнера, скрещивая щиколотки на его пояснице, и движения Осаму становится глубже и ритмичней. Пот стекает по его волосам и лбу прямо на Чую, а его пальцы под еë челюстью сжимаются чуть сильней, стискивая кислород прямо в глотке. Накахара накручивает на пальцах его волосы, оттягивая, и вскрикивает, когда Осаму сбивает ритм, вбиваясь в неë резче и глубже. Его глаза всë та же тьма напротив, и Чую как распяли на хирургическом столе, достав и рассмотрев все внутренности и сокровенное. Осаму кончает прямо в неë и валится сверху. Лёгкие лопаются от частого дыхания и тяжести тела сверху. Дазай сжимает еë в объятиях, пряча лицо на плече, и Чуя может только механически гладить его по волосам, осознавая произошедшее.