***
— Почему ты согласился? — с горечью спросил Дур’шлаг. — Потому что захотел, — Стах пожал плечами, расхаживая туда-сюда по комнате. — Скажи честно, — орк нахмурился, — зачем ты бросаешь меня? — Я не бросаю тебя, ты ведь уже не маленький, у меня своя жизнь тоже есть. — Я знаю, но я думал, что мы будем вместе путешествовать. Как тебя вообще война эта касается? — Дур’шлаг перебирал в руках ремешок от штанов. — Напрямую, она касается всех орков, и не важно, как далеко мы живём, — орк сел рядом. — Чего ты так боишься? Что останешься в одиночестве? Что я умру? — орк усмехнулся. — Я все равно раньше тебя скопычусь, но ты, дряхлый старик, ведь не будешь плакать? — Не буду, — ответил Дур’шлаг, по-юношески в обиде выпятив нижнюю губу. — Ты пока так эгоистичен, но меня это почему-то совсем не обижает, ты ведь тоже тот, кем я тебя сделал, — Стах улыбнулся, хлопнув Дур’шлага по спине. Орк нахмурился, но ничего не сказал, может Стах и был прав, но Дур’шлаг пока не хотел этого признавать. — Мы в Виндбурге до весны? — Нет конечно, уйдём со всеми в Свитьод, Тайг уж на карте найдёт нашу деревню. — Тайг не похож на воина, я их почему-то представлял как тех часовых у Стены, — заметил Дур’шлаг. — Он все-таки наездник, а не пехотинец, готов поспорить, что с гарном он управляется отлично. — Наверное, — без интереса ответил Дур’шлаг и встал у окна.***
Поздней ночью, когда природа замирает в предвкушении, как зверь, и снег не идёт, только слышно, как тот хрустит, и громкий вой нескольких гарнов, рычащих, слышно, топчущих снег под своими когтистыми страшными лапами, тогда Дур’шлаг присоединяется к воинам и, свалившись на спину, протыкает волка копьём под горло, невольно подставляя лицо тёплой и липкой крови. Его глаза-бусинки ничего не выражают в темноте, а красивая шерсть больше кажется метелкой, и орк рад. Умазанный, улыбающийся широко, Дур’шлаг взял пригоршню снега и размазал по лицу, надеясь умыться, пока караван собирают в кучу низким басом. Ещё долго его преследовал металлический привкус, но когда он разглядывал тёмные силуэты домов вдалеке, то понимал, что не ошибся и если бы мог ночью вломиться к своей подруге, чумазый и с копьём в руках, схватить её за плечи и рассказать о том, какую храбрость проявил, то точно поступил бы так, но только пришедши домой, Дур’шлаг сразу свалился в кровать и укутался в шкуру. Проспал орк долго и встал поздно, ближе к вечеру, спустился в погреб, в который сам недавно скидывал снег, достал кусок кабанины с небольшим пучком трав и закинул все в печь, заев голод хлебом. Прошел к отцу. Остановившись у двери, решил не стучаться, и просто вошёл, Самсон не спал, но и вставать не спешил, как видно, орк сел на край кровати, вспоминая их последний разговор. — Я слышал, как ты пришёл вчера, что расскажешь? — Самсон внезапно улыбнулся, и Дур’шлаг расслабился. — Если поешь со мной, расскажу, — Не хочу я мясо жёсткое есть, — орк приподнялся и накинул кафтан, — свари похлёбку, — брякнул посудой Самсон. — Мы были в Виндбурге, за Стеной, — закинув в кипящую воду сушёные грибы, сказал Дур’шлаг. — Это ещё положи, — орк взглядом указал на морковь. — Там мы встретили Тайга, в этом городе проводились военные сборы, он собирал армию, — Дур’шлаг помешал варево и закинул в котелок чеснок. — До сих пор ещё надежду тешат, — вздохнул старый орк. — Насколько у них большая армия? — Большая, один город — это ведь не все орки, уверен, что их очень много, даже Стах хочет присоединиться. Тайг пообещал нам корабль и добровольцев. Как думаешь, орки из Свитьода присоединятся, если увидят? — Точно, — старый орк развёл руками, — они ведь не забыли, это вы не слышите, о чем они говорят с кислыми мордами. Дур’шлаг достал кабанину, ножом отскреб от неё угли, отрезал ногу и кинул в похлёбку. — Я угли, что ли, должен есть? — рассмеялся Самсон, и Дур’шлаг присел рядом. — Ты не хочешь поплыть с нами? Со мной? — Ну уж нет, здесь я родился, здесь и умру, — орк сложил руки, недовольно цокнув. — Ну помереть ты всегда успеешь, — продолжал убеждать Дур’шлаг, — а увидеть новые места… Почему старики постоянно думают о смерти? — Потому что она дышит в затылок. Я не боюсь смерти, я жду её. Такие уж традиции.***
— Плохие традиции, — пробубнил Дур’шлаг под нос и постучался. В проеме появились Ула и, улыбнувшись, заволокла орка домой, предложив тому пряного горячего сбитеня. — И как? — с заговорщицкой улыбкой проговорила девушка, сев рядом. — Ты про путешествие или про это? — он приподнял кружку. Ула пожала плечами, и Дур’шлаг заговорил: — Итоги меня не очень радуют, Стах хочет присоединиться к освободительной армии. — Так это же здорово! — перебила его Ула, заправив выскочившую чёрную прядь за ухо. — Он так хочет помогать оркам. Дур’шлаг нахмурился: — А вдруг я его больше никогда не увижу? — Значит, такова его Судьба, ты не можешь препятствовать её исполнению, — девушка постучала пальцами по столу. — То есть мне теперь вообще ничего делать нельзя, нельзя ни за кого держаться, отпускать своих друзей на смерть ради чего? — Ради своего народа. Ради того, чтоб каждый исполнил своё предназначение, у тебя ведь оно тоже есть и, может быть, и заключается в том, чтоб ты отпустил Стаха. Твой отец ведь тоже умрет, он воспитал тебя, а ты нашёл остров. Все идёт своим чередом, — она прикрыла глаза, — и это прекрасно. Спустя какое-то время, когда Дур’шлаг и слова не проронил, Ула заговорила: — Ты думаешь, я не понимаю тебя? — она вздохнула. — Я бы тоже переживала, если бы ты решил уйти, но разве тебе не дарит успокоение мысль о том, что Стах исполнит своё предназначение? — Может и дарит. Пусть идёт. Чего ему? — Ты правда в это веришь? — Да, — она улыбнулась, обнажив маленькие клыки. — А я верю тебе. Унылым жёлтым цветом окрасилось небо и посерело где-то сверху, тонкий слой грязного снега накрыл землю, и таяли следы убегающих с криками домой детей. Посинел лес вокруг деревни, и черным стало холодное море. Ещё не замерзло и медленно-медленно билось о берег и вспенивалось, зеленые водоросли болтались туда-сюда вперемешку с жёлтыми листьями, кое-где у берега виднелась чёрная, поломавшаяся трава. Горы далеко-далеко припорашивало снегом, тёмные одинокие ели трепал холодный ветер, серо-зеленые валуны тоже прикрыло снегом и узкие речушки замерзли, покрылись тонкой корочкой льда, под которой можно было разглядеть камешки. Когда небо совсем стало черным, когда ни единой звезды нельзя было увидеть в небе, когда все утонуло в синем и вязком, как туман, все замерло и странная тёплая дремота напала на Дур’шлага, ужинающего вместе с отцом и семьей Улы. Брат девушки все задавал ему каверзные вопросы, и Дур’шлаг, когда не мог ответить, лишь слушая, как мать девушки пытается объяснить, косясь на своего сына, что у молодого орка тяжёлая Судьба. Тяжёлая Судьба. Почему не простая? А почему, все-таки, не простая? А какая должна быть вообще у орка Судьба? Действительно ли ему выпала тяжёлая доля? А какая разница? Я не хочу быть жертвой Ну, так и не будь ей! — Все хорошо, — улыбнулся криво Дур’шлаг, положив руку на плечо маме Улы. Показалось или нет Дур’шлагу, но отец его улыбнулся, словно выпрямившись. А Дур’шлаг все глядел на этого высокого, мускулистого орка и совсем не завидовал, лишь желая только поскорее выйти на улицу, ведь совсем объелся и вспотел, спиной сидя прямо к печке. — Ты чего? — Ула встала рядом, оперевшись о дверной косяк. — Просто жарко стало, — он пьяно уставился в тёмные дома, плывшие перед глазами. Они продолжали стоять на улице, поглядывая на то, как медленно опускаются снежинки и кажется, что только они живые в этом уснувшем мире. Дур’шлаг потянулся к Уле рукой, сам толком не понимая, чего хочет, притянул, как только мог аккуратно, и уткнулся лицом ей в плечо. Она неловко обняла его за шею, почувствовав, как волосы у Дур’шлага пахнут пряным вареным мёдом и потом. Кажется, больше минуты прошло, но так тепло было в этих объятиях, что совсем не хотелось отпускать. Как будто не было вокруг холодного ветра, колющего щеки, и не замёрзли пальцы, только в груди было тепло. Только в груди, где билось такое красивое сердце, которое подарить было не жалко. Целому ли миру?***
— Интересно, как там зима проходит? — спросила девушка, устроившись на поваленном бревне. — Тепло там, думаю, больше ничего сказать не могу, возможно, орки уже успели построить простые дома. Знаешь, когда я был в Карфагене, орки там работали в шахтах, на тяжёлой работе, где нужна сила, я не видел там орков, которые рисовали, как ты, или занимались изготовлением украшений. Это я к тому, что орки работают мышцами, а это кольцо, — он взял руку Улы и посмотрел на красивый камешек, — его сделали эльфы, скорее всего, эти странные создания, они выглядят так, как будто были созданы для такой работы с хрупкими минералами или пластичным золотом. Но при этом, — он продолжил говорить, и Ула наклонилась к нему, — я видел орков-кузнецов, да, чтоб ковать оружие, нужно быть очень сильным, но ты бы видела, какие изящные они могут гравировать узоры, какие замысловатые зазубренные лезвия они умеют делать. Может быть…ко мне пришла мысль. Я хотел сказать, что было бы здорово, если бы орки тоже научились работать головой, но теперь я думаю, что, может быть, у орка есть несколько путей, несколько… Судеб. — он вздохнул. — Ты помнишь, как мы об этом говорили? Ула кивнула. — Принять свою Судьбу. Почему орки так говорят? Вдруг они могут что-то изменить, сделать что-то по-другому и получить другой результат? Уклониться и не получить удар под дых? — Да, может быть, — с сомнением проговорила девушка. — Мне кажется, что ты слишком много думаешь, пропускаешь свою жизнь в раздумьях. Ты похож на старика, который думает о смерти. Кстати, — она взбодрилась, — что с Самсоном? Он не болеет? А не все ли сейчас чем-то болеет? И вовсе не чумой. Не склонились ли деревья, не высохли ли ветки, не почернели, не сгнили ли листья под снегом, не посерело ли небо, не бледна ли сегодня Ула? А не болит спина сегодня у Дур’шлага? Кажется, всегда так зимой, и все так привыкли, что не замечают болезнь — тоску о чем-то далёком и теплом, которая живёт у каждого в сердце. — Ты правильно сказала, а я правильно подумал, он болен, я не знаю чем. Одиночеством? Может, мне нужно с ним больше общаться? Спросить, считает ли он, что выполнил своё предназначение? Хоть небо и посерело, а солнце светило ярко и снег блестел такими цветами, которых Дур’шлаг не мог назвать, но понял, что эти цвета так похожи на полевые бутоны, что раскрываются навстречу солнцу. Но, к сожалению, цветы в снегу не живут, опускаются и желтеют, перегнивают в холодной воде. Дур’шлаг с Улой ушли глубже в лес, и тёмные следы крупных гарновых лап привлекли их, орки их приручили, конечно, но дикие гарны были гораздо крупнее и агрессивнее, так что они по своим же следам вернулись обратно. Через пару дней стало совсем холодно, так холодно, что и носу из дома не хотелось высовывать. Дур’шлаг долго сидел в хлеву с отцом, кормил кабанов, поил их тёплой водой и заделывал проплешины, защищая маленьких полосатых кабанчиков от холода. А для чего столько заботы об этих маленьких, смешных существах? Они казались беззащитными детенышами, а взрослые кабаны, мохнатые, с крупными жёлтыми клыками и мощными лапами, выглядели грозно. С детьми было то же самое, орчата были довольно слабыми, но могли вырасти в крупного бугая, способного руками выдрать небольшое деревце или гнуть железные пруты. Дур’шлаг понял, что думает о какой-то ерунде, ведь кабанов разводили просто для еды и отец заговорил с ним: — Замёрз, что ли? — старик криво улыбнулся, и молодой орк помотал головой. — Почему такой весёлый, если ожидаешь смерти? — Дур’шлаг присел на корточки. — А с чего ты взял, что смерть — это грустно? — Тебе не было плохо, когда умерла мама? — Было, — серьёзно ответил старик, вздохнув, — но даже она перестанет меня волновать после того, как я умру. Вечное блаженство, вроде как. — Пойдём домой, — сказал Дур’шлаг, не желая продолжать говорить об этом, и вышел на улицу, дверь за ним резко захлопнулась, повинуясь ветру. Колючий снег щипал лицо, когда орк шагал домой наощупь, видно ничего не было, и темно-серые силуэты расплывались вдали. Срывал ветер сухие чёрные ветки с деревьев, завывал и стучал по крыше, пока Дур’шлаг делал сбитень. В Свитьоде в основном занимались бортевым пчеловодством, и мёд, который сейчас варил орк, был тем, который он собрал сам. Помешивая варево, юноша добавил туда зверобой и хмель, через полчаса Дур’шлаг разлил сбитень по кружкам и сел за стол. Этот пряный запах, и духота, и стол, за которым он сидел, навеяли старые воспоминания, Дур’шлаг вспомнил, как хорошо было такими холодными вечерами залезть к отцу на колени и, слушая мамино пение, засыпать. Вот и сейчас его сморило, и он, медленно попивая сбитень, косился на отца, пытаясь выяснить, когда тот собирается спать.***
Дур’шлаг проснулся, зажмурился от этого противного яркого света, льющегося через окно, зарылся под шкуры и вновь уснул. Серые тучи, все это время нависавшие над черными елями Свитьода, над синим холодным морем, над белесыми горами, разошлись, и солнце, такое яркое солнце осветило, кажется, не только деревню, но и весь мир. Море заблестело холодным, но ясным, ослепительно-чистым светом, и ели стали темно-зеленые, и на горах завиднелся светло-зелёный сухой мох, проснулись дикие звери, и, оставляя неглубокие следы, через кусты прыгнула косуля. Ула тем временем развешивала постиранные вещи на морозе, щеки и нос побурели у неё от холода, а длинные волосы, на этот раз не собранные в пучок, подхватывал холодный ветер. Рядом её брат молча рубил дрова, а мать ухаживала за приболевшим отцом. — Привет! — с необычайной ловкостью перепрыгнул через забор Ларс. — Извини, что пристал тогда к тебе, — мужчина пожал плечами и поплотнее укутался в шкуру снежного волка. — Я к Дур’шлагу, передать ему что-нибудь? — Ничего страшного, — буднично ответила Ула, ехидно улыбнувшись, — можешь передать ему, чтоб вечером пришёл на мост. Ларс кивнул головой и так же сиганул через забор, скрипнувший под весом взрослого орка. — Когда это он к тебе приставал? — поинтересовался брат Улы. — Нельзя подслушивать чужие разговоры, — Если с тобой что-нибудь случится, я буду чувствовать себя виноватым, — вздохнул мужчина, скидывая дрова в кучу. — Я обещал матери с отцом. — Зря ты так волнуешься, ничего страшного не произошло и, думаю, не произойдёт, если на это нет причины, — девушка сунула холодные руки в карманы и зашла в дом. Поднялась к отцу и присела рядом с матерью, молча наблюдая за тем, как та отпаивает его травами. Это, наверное, из-за холодов, хорошо хоть не другая болезнь. Ула никогда не видела, но слышала, что бывают такие болезни, которые могут казаться обычной хворью, а на деле же могли убивать за считанные дни, как чума. Но струпьев у орков не находили, их рвало кровью, и больные часто падали в обмороки, измождённые. Интересно, почему орки редко переживают серьёзные болезни? Не хватает у них силы воли, чтоб бороться? Склоняют ли они смиренно головы перед смертью, потому что сами хотят? Кажется, отец уснул, и мать девушки спокойно вздохнула, притянув к себе Улу. Женщина и слова не сказала, да и ей не нужно было, чтоб знать, как её любят. Ула невольно вспомнила мать Дур’шлага, как он ходил с ней за ручку, такой красивой и высокой, она носила кольцо в носу и вплетала ленточки в волосы. Ула посидела немного, попила, походила туда-сюда, бездельничая, посмотрела в окно, на детей, раскалывающих лед у берега палкой. Стемнело рано, никакого заката, все сразу посерело, замерзло, но даже несмотря на это, Ула радостно шагала по плохо протоптанной дороге, то и дело застревая в сугробах, из которых торчала сухая темно-жёлтая трава. Может, чёрный лес и пустое поле должны были пугать, но почему-то казались такими спокойными, что хотелось лечь на спину и слушать шум деревьев и завывание ветра. Издалека послышалось радостное приветствие, и Ула зашагала быстрее. Ступив на черный камень моста, слегка припорошенный примерзшим снегом, она улыбнулась Дур’шлагу. Они двигались вдоль берега, рассказывая о скучных днях, проведённых дома, кое-где вода ещё не подмерзла и было видно, как приливают тёмные волны к берегу, и чувствовалось, как ветер пощипывает кожу. Где-то вдалеке завиднелись полуразрушенные разграбленные постройки, в которых раньше жили торговцы, приплывающие в Свитьод за товарами, после поджога их решили не отстраивать заново, и теперь все гости жили в доме вождя. Вскоре тучи сгустились и стало совсем темно. Пошёл снег, Ула с Дур’шлагом поспешили домой, орк проводил её и сам ушёл. Постучался в Стахову дверь. Не открыли, может, у отца? А ведь они правда общались, Дур’шлаг, правда, не знал, о чем. Растерявшись, постучался ещё раз, и дверь отворилась. Орк зашёл в необставленный дом, уселся за стол, глянув на побрякушки, которые Стаху остались из прошлого: красивые ткани, такие мягкие и прочные, что могли служить действительно долго, какие-то специи в баночках, табак, от которого Дур’шлага воротило — все было расставлено по углам, и какая-то странная тоска накатила на Дур’шлага. Стах рассказывал, что не чувствует себя одиноким и не ищет женщины, Дур’шлаг уважал его решение, но невольно вспоминал, как раньше здесь было уютно, когда Стах жил с родителями, жили они далеко, и орк редко виделся с ними, жалел, но почему-то ничего не делал. Так Дур’шлаг и сидел молча, пока Стах не сел рядом и не спросил: — Как дела у тебя? Не виделись они с тех пор, как пришли из Виндбурга, и Дур’шлаг рассказал все то, что произошло с ним за последние несколько недель. Орку показалось, что мысленно Стах уже в плавании или на войне, но точно не здесь, в Свитьоде. — Кем ты хочешь быть, стрелком? — спросил Дур’шлаг, постукивая пальцами. — Полагаю, да. — Будешь убивать эльфов? — Дур’шлаг нахмурился. — Мирных? — С чего ты взял? — перебил его мужчина. — Орки хоть пленных и не берут, мирных не убивают, я думаю, что цель у этого Вольфа — переворот, а не резня. Дур’шлаг хмыкнул, это хотя бы звучало убедительно, но юноше все равно было сложно представить, как Стах кого-то убивает, да и за что, впрочем, за исполнение приказов? Орк мало чего знал об этом, большее влияние оккупация оказала на земли за Стеной, оттого, видимо, так остро это орки там и прочувствовали, их было жаль, но не должно ли быть орку безразлично то, что происходит не с ним?***
Внезапно спали морозы, ни о какой весне речи и не шло, но все как-то внезапно стихло, словно вот-вот нагрянет буря или цветы повылезают из снега. Дур’шлаг столько работал это время, что почти не виделся не то, что с подругой, со Стахом тоже, зато стал ощутимо сильнее. Словно проснулся ото сна, затягал тяжёлые вёдра с водой, зарубил дрова быстрее, может, даже стал чуть более худым, что аж старая одежда повисла, но мускулистее. Отец довольно хлопал его по плечу, радуясь окончательному выздоровлению, тому, что слабость покинула его сына и молодой орк светился здоровьем. Ярко светило солнце. Бесконечная ледяная пустыня раскинулась перед ним, и блестел, переливался белоснежный снег. Синяя тень его змеей ползла к горизонту, неужели он такой большой? Гул барабана словно не снаружи, а внутри, лазурное небо сверху, снег снизу. А впереди? А впереди ничего. Он стучался в каждый дом, где-то его принимали, кормили, целовали перед сном, откуда-то гнали, кидали камни вслед. Он пришёл сюда. Пришёл один. Каким родился — беспомощным, слабым — таким и явился. Свалился на спину. Был ли смысл в этом долгом пути? Почему теперь нет у него дома в душе? Почему земля его не принимает? Значит, такова Судьба. Пахнет травой. И жарко, что хочется поскорее спрятаться в тень. Он открывает глаза. Валяется у себя во дворе, уснул, сморившись. Вокруг кто-то ходит, делает что-то. Ни одного знакомого лица, хоть все они красивые, хоть все улыбаются ему. Резко похолодело в груди, забилось что-то в панике, руки затряслись и захотелось спрятаться. Сколько лет прошло? Странные сны ему снятся в последнее время. Обычно сны толкуют шаманы, но орк считал, что в них нет смысла, если знаешь, что было вчера: вчера орк думал о том, что скоро нужно будет прощаться, а остальное — просто украшение. Может, если он так переживает, Свитьод — не такое уж и плохое место? Здесь он родился, здесь нашёл друзей, здесь его знают и здороваются с ним, кормят и радуются, что перестал болеть. — Пойдём рыбачить, — Самсон уже поставил рядом с Дур’шлагом ведро с высушенными кусочками мяса, блеснами и бечёвкой. Юноша кивнул, быстро насобирал соломы с тканью и двинулся за отцом. Выйдя на лёд, аккуратно подошёл к нему, разложил ткань с сеном, чтоб не спугнуть рыбу, и принялся ждать, пока отец пешней сделает лунку. Не сказать, что Дур’шлагу было интересно рыбачить, но отец всегда брал его с собой, и орк наблюдал за ним, разговаривал о том, как живет рыба подо льдом, иногда убегал поиграть с кем-нибудь у берега, присыпанного снегом, и возвращался обратно уже вечером, когда солнце начинало садиться. — День хороший сегодня для рыбалки, — вздохнул старик и уселся на пень, который притащил с собой. — Ага, — ответил Дур’шлаг и сел ко второй лунке, взял короткую упругую палку, непривычным движением просунул бечевку через блесну и грузило, надежно привязал одним из тех узлов, которым обычно пользовались во время плаваний, и, убрав из лунки лед ковшиком, опустил удочку. Смотрел на эту блесну из яркого металла, осознавая, какая глубина под ним, Дур’шлаг чувствовал себя странно, вспомнил, как плыл в лодке, вспомнил мерное покачивание и тепло солнца, брызги воды, вкус пеммикана, от которого тошнило, и чувство вечного путешествия, как будто не тело путешествует, а душа скитается по всему миру. Кажется, нужно бечевку подлинней, Дур’шлаг уже замёрз, а рыбы все не было, зато Самсон выловил уже две. Интересно, а можно ли по морю дойти до острова? Или до другого города? Делали ли так когда-нибудь орки, или это слишком опасно? Держит ведь лёд и его, и отца, и других рыбаков где-то далеко. Конечно, у льда была разная толщина и где-то он мог вовсе подтаять, зачем кому-то идти по такой дороге?***
— Чувствуешь, как тепло стало? — спросила Ула, распустив волосы. — Лёд для тебя тает, — с грустной улыбкой сказала девушка. — Раньше я хотел остаться жить на острове вместе со Стахом, — Дур’шлаг подошёл к ней, — было бы здорово, если бы ты тоже жила там. — Может быть… Но у меня и тут дел предостаточно, — она пожала плечами. — Может, ты захочешь остаться здесь, если твой дом действительно тут, — она опустила тёмные глаза. Мой дом здесь. Ула сгребла руками мокрый снег и кинула в Дур’шлага, убежала с визгом, когда он кинул ей снежок за шиворот. Орк спрятался за валуном у обрыва, рядом с которым они сидели во время праздника, и изредка выглядывал, Ула тоже нашла укрытие, и началось настоящее испытание на выдержку. Оба знали, что если попытаются высунуться, то оба получат снежком в лоб, а это означало проиграть, а проиграть в День Тёплых Ветров значило исполнить желание, помочь по хозяйству. Взрослые орки в снежки не играли, а готовили вкусную еду и напитки, выносили все на улицу, делились друг с другом и гарнами. Вот и сейчас дети носились вокруг волков, трепали их за шерсть, пытались оседлать или насильно накормить, один из детей, когда гарн лягнул его тихонько лапой, ушёл есть снег, обидевшись. — Он ест снег! — закричал мальчик верхом на гарне. — Нужно его остановить! — он махнул палкой в сторону ребёнка, и небольшая свора из трёх детей кинулась спасать его. Выбивая снег из рук девочки, дети ругались, что если она срочно не выпьет лекарство, то вечером станет волком и убежит в лес. Взрослые пока были заняты разжиганием костра, приколачиванием к деревьям разукрашенной ткани и охотой, несколько групп охотников двинулось в лес по хорошо видным следам пару часов назад. Дур’шлаг увидел одного из охотников, охнул от удивления и помахал ему рукой, мужчина странно посмотрел на него, но увидев снежок в руке, кивнул и двинулся дальше, как раз в сторону, ну сейчас-то Ула выглянет, и Дур’шлаг победит. — Так нечестно, ты сжульничал, — Ула недовольно качнула головой, и Дур’шлаг, ничего не сказав, лишь довольно улыбаясь, направился к деревне.***
— Ужас, — с каравеллы-редонды спрыгнула стройная оркесса с рыжими волосами, — нас спасли только треугольные паруса, — она окинула взглядом собравшихся у пирса мужчин, которые уже закрепили швартовы. — Есть тут среди вас Стах? — спросила женщина, и из небольшой толпы вышел орк. — Ты, значит, — она улыбнулась, — у вас лёд лучше сошёл, но поплывем, когда станет теплее. Тайг настоял, чтоб мы как можно быстрее отправились к вам, чтоб успеть изучить культуру? — женщина нахмурилась. — В любом случае, не я этим буду заниматься. — Ладно, — пожал плечами Стах, удивляясь говорливости оркессы. За ней спустились ещё орки, много кто из них совсем не был похож на тех, кто часто выходил в море: худые или даже полные с жилистыми руками работяги, невысокие девушки с нежной, не порченной морским воздухом кожей, нескладные подростки, взглядом выискивающие тех, с кем можно будет пообщаться, даже воины — высокие да широкие в плечах, так странно смотрящиеся на фоне мирных орков. Народ расступился, удивлённый тому, откуда приплыли путники и зачем, очевидно было, что это добровольцы, но почему из-за Стены? — Вождь вас всех не примет, — первым от общего окоченения отошёл какой-то мужчина, окинувший толпу, немного превышающую двадцать человек. — Спать на улице не будем же? — спросила та же женщина, видимо, выступающая в роли командира каравеллой. — Не будете, — поторопился ответить Стах, — я могу принять у себя вас и ещё одного орка. — Ну не бойтесь вы, нахлебничать не будем, — рассмеялась рыжая оркесса и подошла к Стаху. Остальные уже более смело решили, есть ли у них дома свободное место, и к вечеру, когда совсем потемнело, все разбежались. Было влажно на улице, пахло гниющей влажной листвой и смолой, солёный, но все ещё ледяной ветер обдувал сухие ветви. Все чаще виднелись проплешины из грязи на белоснежном снегу, сухая жёлтая трава кустиками выглядывала из подтаявшего снега. Кажется, даже сосны уже были не серыми, а ярко-зелёными, желтоватый закат подсветил пушистые ветки, ледяной коркой примерз снег на протоптанной дороге, и орки часто поскальзывались, хватаясь за что попало. — Что расскажешь о себе? — спросила оркесса, наблюдая за тем, как в полной темноте орк зажигает лампу. — Не думаю, что что-то интересное для женщины из большого города за Стеной, — ответил Стах, наливая в котелок воды. — А с чего ты взял, что я из большого города? — женщина нахмурилась. — Я родилась в такой же деревне, знаю, как вы живёте, — она сложила руки на столе. — Меня зовут Ангора. — Мое имя ты знаешь, — ответил Стах. — Когда ты спустилась, Ангора, мне показалось, что ты командир не только каравеллы, поэтому я и подумал про большой город. Женщина кивнула: — Как видишь, я уже всех достала, поэтому никто больше не присоединился ко мне. — Почему ты командир? Приближённая Тайга? Или один из добровольцев? — спросил Стах, помешивая сбитень. — Не приближённая, просто знакомая, в войске его не состою, привлекла идея путешествия, — она пожала плечами. — Что у тебя за побрякушки интересные? — взглядом серых глаз она указала на склянки с табаком и специями. — Раньше я был торговцем, — начал Стах, — поэтому и понимаю кое-что в мореплавании. Там табак, если хочешь, можешь закурить, трубка в ткань завёрнута. — Здорово, я видела торговцев, — кажется, Ангора расслабилась и опустила плечи. — Есть у вас баня? — А как жить, по-твоему, без бани? Но топи сама, я спать пойду, тебе постелил там, — орк указал пальцем на дверь. — Вот так ты мне позволишь хозяйничать у себя дома? — Ангора улыбнулась. — А куда ты убежишь? — Стах улыбнулся уголком губ и зевнул, поднимаясь по лестнице. Забавная женщина, думал Стах, укладываясь спать, командир из неё точно хороший: высокая, мускулистая, и голос громкий, и не глупая вроде, зря он ей нагрубил. Ну и ладно. Ангора вышла на улицу, отворила баню, поставив лампу на скамью и присела на корточки, отворив печку. Дров не было вообще, и она нахмурилась, выйдя на улицу. В окнах было светло, и на ясном небе появились звезды, тихая ночь была, пока Ангора не начала рубить дрова. Не сказать, что все было хорошо видно, но помыться она хотела сейчас. Черный лес по ту сторону деревни показался ей страшным, ветер завыл, зашуршал изогнутыми ветвями.***
Зазеленели ели и сосны спустя два месяца после прибытия каравеллы, с леса доносился запах хвои и перегнивающих листьев, хоть под некоторыми деревьями до сих пор можно было увидеть грязные кучки снега. Налились изумрудным и горы, поросшие маленькими кустиками, и было слышно, как громко чирикают маленькие птички, перепрыгивая с ветки на ветку. И Дур’шлаг бы радовался, увидев, как волчица выводит волчат на прогулку, как те катаются в грязи и кусают друг друга, но думал о том, стоит ли закончить начатое дело или остаться здесь. Ради чего бросать великое дело? Ради Улы и отца. Ведь оба отказали. Может и правда стоит ему остаться здесь? В месте, где родился и работа всегда для тебя найдётся? А вдруг не найдётся? Размышления прервал хлопок по плечу: — Я тебя как раз искал, — Стах широко улыбнулся, слишком довольный последние дни, настолько, что становилось как-то неприятно. Чего он такой радостный? — Ты чего тут бродишь? — Думаю, — ответил Дур’шлаг, убрав руку со старого заборчика, за который держался, взирая на лес. — Что хотел? — Чтоб ты начал собираться потихоньку — скоро уже, дня через два поплывем. Он так рвался в плавание, а теперь его начало тошнить при одном только упоминании путешествия. Пора прощаться? Не с самим ли с собой? Не с тем ли выбором, который хотелось сделать? Не хочет он сегодня ни с кем общаться, завтра попрощается со всеми, плюнув. И опять будет лежать на палубе, долго и муторно, высчитывая капли на бортике.***
— Мы уплывем завтра утром, — тихо сказал Дур’шлаг, присев рядом с отцом. Тот поднял на него усталые тёмные глаза, приподнял бровь, словно насмехаясь, и положил костлявую руку ему на плечо. — Это было очевидно, — ответил старик и вздохнул. — Хочу сказать, что ты опять меня бросаешь, но не могу же я постоянно тянуть тебя, правда? Я не заметил, как ты повзрослел, — продолжил орк, — как начал делать что-то сам, я даже не подозревал, что ты можешь сбежать, а ты оказался с силой воли, — он улыбнулся. — Я представлял твоё будущее по-другому. — Как? — не выдержав молчания, спросил Дур’шлаг. — Не знаю, — ответил Самсон. — Ты видел, как живёт тот кудрявый, который с тобой плавал? Такой взрослый, даже нашёл себе женщину, а до сих пор с мамой живёт, — орк вздохнул. — Вот я тоже думал, что ты будешь жить со мной, пока не состаришься. Мне одиноко без твоей матери, Дур’шлаг, а если ещё и ты уйдёшь, то совсем туго будет, — мужчина отвернулся, уставившись в окно. Дур’шлаг поджал губы, в полутьме комнаты, где он сидел с отцом, ему стало неуютно, представил он только, как его отец так же сидит у окна, безразлично перебирая что-то в руках от скуки. Может и правда не нужен ему этот остров, если он будет жить там один? Дур’шлаг не знал, принимает ли он правильное решение, но продолжал надеяться, что точно не пожалеет. — Я приплыву обратно, — сипло проговорил юноша, старый орк дёрнулся, но ничего не сказал. Дур’шлаг вздохнул и ушёл к себе. Спустился на коврик, оперевшись спиной о кровать, и сложил голову на колени. Ула пришла внезапно, вечером, зло посмотрела на него. — Почему ты не сказал, что уплываешь завтра? — она прикрыла за собой дверь и присела рядом. — Я не знал, что говорить. — Тебе нечего мне сказать? — печально проговорила Ула. — Что случилось? — Не знаю, — Дур’шлаг потянулся, зевнув. — Я буду жить здесь, но хочу увидеть то, как орки заселят остров, и забрать что-нибудь на память. — Да? — девушка улыбнулась и наклонилась к орку. — Так это же здорово, что не так? — Я не чувствую, что делаю то, что хочу, — он посмотрел в её тёмные, почти чёрные в потёмках глаза, так странно искрящиеся от света лампы. — А что ты хочешь? — Я хочу, — орк вздохнул, — я хотел жить там, — он посмотрел на Улу, на длинные чёрные волосы, обрамляющие круглое лицо, — я думал, что Свитьод — плохое место, что нет здесь места для меня, и был глуп? Да? Здесь не так плохо, как казалось, здесь есть ты, и мой отец тоже родился тут, и даже я был рад приплыть сюда, на самом деле. — Тогда я буду ждать тебя. Ты нужен здесь, и тут твоё место, Дур’шлаг. — Ула слабо улыбнулась, погладив большим пальцем его руку.***
Орк спрятался от солнца под полуют и вздохнул, его уже начали раздражать эти орки, взрослые сидели более или менее по углам, помощники капитана вообще не сходили с надстройки, под которой он лежал, а вот подростки, кажется, норовили залезть на рангоут, а сколько верёвок было через него перекинуто! Дур’шлаг спрашивать побоялся, как они называются и зачем их так много. Также его ввело в замешательство то, что два паруса на каравелле были прямые и один — косой, орк подозревал, что это нужно для того, чтоб хорошо двигаться против ветра, но пока действия не увидел. На форкастле стояли Стах с Ангорой, кажется, они успели подружиться, приметил Дур’шлаг. — Красивый корабль, я видел что-то подобное в Карфагене, но у него были крашеные паруса и часть, что уходила под воду, была меньше, — сказал Стах. — Ты был в Карфагене? — нахмурилась Ангора, заправив рыжую прядь за ухо. — Ты рассказывал про Виндбург, а не Карфаген, — сказала женщина уже тише. — Столько орков погибло от чумы, когда ты был там? — Больше шести лун назад. — В самый разгар эпидемии?! Как вы сбежали? — Ангора отошла от орка на пару шагов. — Да-да, только не кричи, мы сбежали, но мы здоровы. Ты же видела Дур’шлага? — спокойно проговорил орк, сделав шаг к Ангоре. — Все нормально. — Ты же взрослый, почему такой безответственный? — У меня была причина, — пожал плечами орк. — И какая же? — Ангора скрестила руки на груди и подняла бровь. — Расскажу как-нибудь потом, когда есть будем? — Это ты у провиантмейстера спроси, — ответила Ангора, — а в такую жару ещё и баталёра. — Скоро вечер, можно пока и без воды обойтись, — сказал Стах, спрыгнув с форкастля. Стемнело. Весеннее нежно-голубое небо посерело, синяя вода заплескалась громче, и на каравелле как-то стихло, переговаривались по углам подростки, кто-то уже задремал, укутавшись в шкуру. В каюте легла спать Ангора, стараясь заново привыкнуть к затхлому воздуху и потемкам, оставила помощников на надстройке и ворочалась, слушая шарканье сверху. Со временем и такой большой корабль наскучил Дур’шлагу, зато к Ларсу и молодому орку со Стахом остальные добровольцы отнеслись дружелюбно, часто звали поболтать, расспрашивали, как живётся в Свитьоде, кто водится у них в лесах и как вождь может жить в таком маленьком домике. Спрашивали про остров, куда плывут, изредка задавая совсем глупые вопросы, в ответ рассказывали про себя, почему решились уплыть из родных мест. Немного среди них было одиночек, кто-то вызывался парами, среди них нашлись даже знатные орки, которые отправились на остров, чтоб написать заметки. Остальные же, наоборот, казались совсем нищими, желающими начать жить заново, в другом месте, воины же, кажется, отправились с орками просто ради любопытства, но один из них сказал, что останется жить там, если понравится. Когда солнце замерло где-то в воде, бледно-жёлтое, пускающее искры на серую, как молоко, воду, и только тихое журчание да шорох паруса разрывали первобытную тишину, никто не проснулся, все дремали, поджав колени, изредка просыпаясь и потом укладываясь на нагретое место опять. Зачем вставать, если вокруг так пусто? Так спокойно было на каравелле, словно у матери в руках, укачивающей дитя, а всплески волн казались песней, такой блаженной, что только улыбаться хотелось, совсем как маленький, искренний ребёнок, пока ещё не выходивший за пределы родного дома. Разве можно было отпустить такой мягкий добрый палец?***
— Так и не расскажешь, как вам удалось бежать? — спросила Ангора, забираясь на форкастль — уже излюбленное ей место для посиделок, оттуда открывался вид не на море, нет, море и так окружало всех, каждую его волну и брызги можно было спокойно увидеть и с палубы, таким беспокойным оно казалось. С форкастля хорошо была видна каравелла, каждого можно было увидеть: кто дрыхнет, кто пьёт, а кто ест, кто спорит, а кто, кажется, уже дерётся, хорошее место для командира. Поначалу Ангоре казалось, что Стах может попытаться отобрать у неё власть, но когда увидела его безразличие, странно расслабилась. — Расскажу, если ты так настаиваешь. И к слову: я не рассказывал не потому, что не хотел, а потому, что это не та информация, которую можно разглашать в полный голос, — Стах криво улыбнулся, наклонившись к Ангоре. В тусклом вечернем солнце янтарные глаза орка хитро поблёскивали, но он продолжал молчать, кажется, ожидая оркессу. — Ну, — она сощурилась, — я никому не скажу, что ты скрываешь? — Ты неправильно задаёшь вопросы, — орк принял важный вид, опершись о борт. — Хватит паясничать, — цокнула женщина, — я не спрашиваю, со сколькими женщинами ты спал, на простой вопрос должен быть простой ответ, ты так не считаешь, Стах? — она скрестила руки на груди. — Мы сбежали, думаю, ты уже поняла, но шторм уничтожил корабль, на котором дочь наместника сопровождала торговцев. Мы её спасли, такие дела. — Орк пожал плечами. — А что ты ожидала услышать? — Не знаю, — медленно ответила женщина, — но вы сделали доброе дело, это точно, хоть и удивительно, что наместник так легко перешагнул через своё правило, — Ангора нахмурилась. — В твоей жизни много таких путешествий происходило? — Может быть, — орк уставился на тёмную воду, на которой играли светло-жёлтые блики уходящего солнца, такая тишина все накрыла, что Стаху не очень-то хотелось отвечать, просто продолжать смотреть на то, как переливается рябь, как тёмное дно манит к себе. — Расскажешь? — оркесса, кажется, уловила настроение, так же уставившись в воду. Стах коротко кивнул. — Привет, — поздоровалась в следующее утро Ангора с Ларсом, ловко обыгрывающим Дур’шлага в тафл. — Привет, — Ларс довольно улыбнулся, запрокинув руки. Дур’шлаг, кусающий губы, поздоровался коротким кивком. — Я уверен, что ты жульничаешь, хитрый лис, — цокнул юноша. — Не ищи оправданий, если не умеешь играть, — хохотнул орк, поднимаясь с места, чтоб размять затёкшие ноги. Ангора села рядом, уставившись на поле: — Ну, тут ты точно проиграл, — она пожала плечами. — А с чего ты взял, что он жульничал? — Мы играли с кубиком, чёт — ходит, нечет — не ходит, мне кажется, он перевернул его, когда я отвлёкся, — орк вздохнул. — Ну и ладно тогда, он ведь будет знать, что сжульничал. — Мне кажется, у него нет совести, — сказал Дур’шлаг, когда Ларс сел рядом. — Не надо мне тут, а ты зачем пришла? — Стах рассказал мне о вашем путешествии, что вы скажете? — Ничего хорошего, — ответил Ларс, — давай потом, я тут ещё не закончил.***
Впереди замаячил остров — просто кусок суши, однако вожделенный. Дур’шлаг уже представил, как завтра рано утром, когда предрассветная холодная дымка появится над морем, такая, что, кажется, её можно потрогать, он спрыгнет в воду, и она заблестит рябью, зашаркает песок под ботинками, и он выйдет на каменистый пляж, увидит дома, что построили орки, пока жили здесь, увидит загоны с кабанами, даже ограду из зубочисток — как любят шутить. Устроится на тёплом песке, слушая разговоры, поест вечером чего-нибудь вкусного и пойдёт гулять со Стахом, набрав в карманы недозрелых яблок и тех колючих плодов, вернётся в то далёкое, забытое ощущение странной, опьяняющей свободы. Уснул быстро, желая поскорее проснуться, как ребёнок, ожидающий чего-то. Может орк и до сих пор ребёнок, иначе откуда тогда такой трепет в груди сладкий, как те яблоки, что он ел здесь год назад? Проснулся рано, однако никто не спал, выглянул за борт и понял, что не особо-то они и сдвинулись с места, зыркнул на Стаха недовольно, и тот пожал плечами. — Чего? По берегу поплывем, это ты ещё не видел, как хорошо против ветра эта каравелла плывёт, — ответил орк на немой вопрос. — Да ладно, не делай такое лицо, — он рассмеялся. Дур’шлаг нахмурился и сложил голову на борт, стараясь разглядеть берег, усеянный деревьями. Где они оставят каравеллу? На берег вытащат или привяжут к чему-нибудь? Пока не до этого, наверное. В плотной листве, кажется, низко висел туман или дым. Откуда дым в лесу? Может, показалось, но Дур’шлаг продолжал упорно рассматривать сизые пятна на фоне изумрудной листвы. Кажется, остров оказался больше, чем думал орк, столько времени огибают его, но песчаного пляжа пока что не видно. Ну и ладно. — Пустовато там как-то, — пробубнила девушка, выглядывая за борт. Дур’шлаг встрепенулся и тоже решил глянуть: И правда пусто, совсем никого. Ропот прошёлся по каравелле, но Ангора быстро взяла все в свои руки, крикнув: — Чего вы там начали? Может, охотиться ушли, а вы уже гудите, — цокнула женщина и глянула на Стаха. — Так точно должно быть? Орк пожал плечами, и женщина нахмурилась, вглядываясь вдаль. Песчаный берег, усеянный следами, поваленные брёвна, наполовину обтёсанные, вроде и ничего страшного, но Дур’шлаг почему-то запаниковал, и как-то во рту пересохло, что захотелось уже поскорее спрыгнуть в воду. Ещё и каравелла будто специально медленно-медленно двигалась к берегу, но когда все-таки приплыла, то только странная тишина, непривычная залилась в уши. Орки запрыгали в воду, и только всплески воды заставили Дур’шлага отвлечься от пристального разглядывания берега. — Давайте подождём, — сказал кто-то и уселся прямо на песок. Через какое-то время все расселись, спокойные и даже довольные, наконец-то начавшие разглядывать лес и поле, усеянное цветами. Дур’шлаг прошёлся по берегу, рассматривая обыкновенные жилища, сложенные из бревен, к нему присоединился Стах. Небо затянуло и солнце пропало с неба, пока не вечер, но странная, словно сотканная из тумана тень обволокла остров, заморосил дождик, маленькими пятнышками отпечатывающийся на жёлтом песке, запахло лесом. Так приятно и свободно. Что невольно подставляешь лицо прохладному дождику и слушаешь хруст под ногами, вглядываешься в высокие деревья, тонущие в тумане и синей тени. Дур’шлаг вздохнул довольно, почувствовав что-то родное с этим незнакомым видом, и присел на скамью рядом с домиком, мотал ногами, разрыхляя сухой снизу песок, рисовал палкой. Как-то долго тянулось время, что, кажется, орки начали придумывать, что же такое случилось с поселенцами. Кого-то, видимо, особо впечатлительного, одолела паника, и Дур’шлаг очнулся ото сна, присоединившись к остальным. — Можно оставить кого-нибудь здесь, на случай, если орки вернутся, а остальные пойдут с нами искать их, — предложила Ангора, продолжая поглядывать на Стаха. — Ну делитесь, чего смотришь на меня, — рыкнул орк и отошёл к Дур’шлагу. — Чего ты так злишься? — Да ничего, — ответил Стах и продолжил чуть спокойнее, — она ведь ждёт от меня чего-то, что я смогу что-то объяснить, но я и сам не понимаю, что происходит. — Понимаю, — юноша кивнул головой, — я с вами пойду. Тёмный лес показался жутким орку на пару мгновений, тёмные тени залегли под негустой листвой, и Дур’шлаг постоянно спотыкался об корни. Поросшие мхом деревья казались такими древними, их толстые стволы могли бы сойти для какого-нибудь лангскипа, приметил орк, двигаясь за Стахом. С ними отправился охотник, на внимательность которого полагались орки. Тот лишь пожимал плечами, находя только следы животных: поцарапанные рогами стволы деревьев или помет. — А вот тут точно что-то было, — орк указал пальцем на примятую траву, немного поодаль валялась треснутая палка, — древко, наверное. Вообще, — продолжил охотник, — здесь следы в два направления расходятся, и видно, что здесь ходили толпой, а там один. Куда пойдём? — Давайте по одиночным следам, — предложил Стах. Остальные без особого энтузиазма последовали за охотником. — Я здесь первый раз, и мне кажется, что мы начинаем ходить кругами, — орк оглянулся, и правда, лес начал казаться совсем одинаковым, никаких полян или поваленных пней, холмов или расселин. Деревья-деревья-деревья и начавшее темнеть небо сверху. — И что делать будем, — спросил кто-то, опершись о дерево. — Прекратите ходить туда-сюда, а я попробую понять, откуда мы пришли, — с раздражением проговорил охотник, глянув на орков, снующих между деревьями. Дур’шлаг уселся рядом с деревом, перебирая траву. — Надеюсь, мы тут не будем ночевать. — Может, придётся, в темноте сложнее искать дорогу домой, — со странной улыбкой проговорил Стах. — Остаётся на благоразумность Ангоры надеяться. Охотник пока не возвращался, и орки поначалу пытались поразговаривать друг с другом, но потом совсем затихли. Стемнело, задул холодный ветер, перебирающий листву, запели цикады, кое-где засветилась трава. Пришёл охотник, собрал всех быстро и увёл, совсем недолго орки блуждали между деревьев, где охотник оставил засечки. Привёл их уже к костру, к которому все поспешили погреться и съесть чего-нибудь. Куда же делись орки? Все думал Дур’шлаг, перебирая в руках веточку. Не может же так много людей потеряться, кто-нибудь уж точно найдет дорогу назад, не бывает такого.***
Дур’шлаг молча смотрел на орка с коричневой кожей и мощной челюстью перед собой. Он пытался что-то сказать, но никто его не понимал, воины, что плыли на каравелле, окружили орков, и небольшая компания незнакомцев отступила. Кажется, за их спинами можно было увидеть дома и других орков, собирающихся в кучу. Спустя какое-то время по пояс голая женщина вступила в спор с кем-то и жестами начала разгонять орков. — Может они и не выглядят агрессивными, но готовьтесь бежать, — низкий голос прозвучал прямо над ухом, и Дур’шлаг вздрогнул. Когда все не-зеленые орки оказались у женщины за спиной, она развела руками, и маленькие черепки у неё на шее забрякали друг о друга, она постаралась улыбнуться, но к ней никто не спешил выходить. — И что? Они нас даже не понимают, — сказала Ангора, выглядывая из-за плеча Стаха. — Что будем делать? — Нужно как-то их понять, — ответил Стах, — все-таки мы не нашли трупов, чтобы нападать. — Ну, пойдём, или лучше ты иди, я не знаю, — женщина пожала плечами. — Ты тоже имеешь право участвовать в этом разговоре, — сказал Стах и вышел из кольца. Местность, где жили орки, была открытая, а вот позади Стаха и остальных был лес, так что бежать у них не получится, приметил орк, вздохнув. Ангора ступила за ним и встала рядом. Низкорослая женщина показала сначала на себя и на орков позади Стаха. — И как это понимать вообще? — Пока не знаю, — Ангора пожала плечами и глянула на женщину. Она, кажется, нахмурилась, раздумывая, и тоже пожала плечами, снова показала пальцем на орков, а потом куда-то вглубь острова, в лес. — Они в лесу? А что забыли там? — Они еда. Орки, — из толпы вышла девочка и заговорила на знакомом Стаху языке. Он сначала удивился, но решил не терять возможности: — Что это значит? Как? — Орки еда, — девочка со смешным пучком на голове тоже показала вглубь леса и затопала ногами. — Я уже совсем ничего не понимаю, — Ангора вздохнула, — девочка говорит, что они в лесу и они еда? Здесь еще кто-то живет? Почему вы это не выяснили, когда приплыли?! — разозлилась женщина, пихнув Стаха в бок. — Мы прочесали лес, тут никого не было, — спокойно ответил мужчина. — За мной, они ещё есть, — девочка вновь заговорила, указав на лес. Женщина рядом закивала головой и дала Стаху копьё. — Откуда ты знаешь наш язык? — спросил орк, и девочка засмеялась. — Я слушала, они говорили много, — и скрылась за спиной у взрослого. Женщина показала на тёмное небо, а потом на Стаха и вновь на лес. — Что думаете? — он обернулся. — Идём завтра в их сопровождении, как я понял? — А вдруг это засада? — спросил кто-то из толпы. — Если бы это была засада, — вклинился в разговор воин, — нас бы уже смяли, но ночевать тут не буду точно. — Ну это да, нужно обратно идти, — рассеянно ответил орк. Как-то странно по-домашнему он разговаривал, стоя рядом с поселением кого-то странно похожего на орков, о существовании которых на острове он не знал. — Я пойду, — сказала Ангора. — Не думаю, что девочка обманула, но дома все равно лучше закрыть, а каравеллу они вручную не утащат. Орки позади как-то невнятно соглашались, совсем не понимая, ради чего сюда приплыли, точно не для того, чтоб жить бок о бок с какими-то…странными орками.***
Темно хоть глаз выколи. Серебряный лунный свет не особо помогает видеть корни, спрятанные в синей траве, лишь подсвечивает ветки, что царапают лицо. Где-то вдалеке видны хибары и частокол. Дур’шлаг глянул на тёмное небо без звёзд и луны, понял лишь то, что больше всего хотел бы сейчас оказаться дома. Сидеть рядом с отцом, съесть что-нибудь не пресное и не засоленное, спать под мягкой, не прелой шкурой. Но нет. Сейчас, кажется, опять будут убийства, гарь и невнятные слова. Он так хочет развернуться, но смотрит, как мальчика перекидывают через частокол. Ну и пусть. Путь сюда занял несколько часов, и длинная колонна окружила поселение. Теперь нужно ждать. Дур’шлаг сел в траву, спиной к частоколу, женщины остались в лагере, и только Ангора села рядом с ним, как предводитель отряда. Орк перекидывал топор в руках, иногда зевая. Ночью во влажном в лесу совсем холодно, но спасаться нечем. Дур’шлаг поджал колени, вокруг бесшумно ходили орки, высматривая детей. Скучно. Орк почти уснул, когда рядом с ним приземлился ребёнок. Юноша поднялся, вгляделся в белесые столбы дыма, поднимающиеся с разных концов поселения. Теперь нужно кучковаться, пока есть время. Где-то далеко в степи завыли волки в унисон выбегающим… оркам? Дур’шлаг засмотрелся на одного из них: высокий и красный? Или это свет от пожара? — Чего пялишься? — толкнул кто-то Дур’шлага в плечо и потащил вглубь поселения. Дома стояли плотно друг к другу, и началась толкотня. Крыша из сена хорошо горела, и горящие пласты сваливались на головы орков, у кого-то, кажется, загорелись волосы, раздался визг. — Да что ты творишь? — прорычал кто-то, пытаясь тушить огонь руками. — Ищите пленников! Дур’шлаг кинулся в сторону вместе с остальными, в панике, и видел лишь сбежавшихся на крик красных орков. Кажется, им уже ничем не поможешь. А тем временем поселение горело, красным, горячим пламенем, клубы черного дыма повисали в воздухе, и орки начали спотыкаться об обгоревшие тела, уродливые… Он слышал крики тех, кто заживо горит, но старался не теряться, двигаясь за орками, знающими дорогу, остановился лишь затем, чтобы перевести дух, и никого не увидел рядом, когда поднял голову. Страшно. Сердце быстро-быстро забилось в груди, и, несмотря на весь жар, руки у него похолодели. Где? Орк оглянулся, дёрнулся в сторону, думая, куда же бежать? Услышал страшный крик и сам чуть не закричал, резко обернувшись: страшный, высоченный бугай с алой, как пламя, пожиравшее орков и их дома, кожей. Жуткая пасть с крупными, чуть желтоватыми клыками разинулась, словно волчья, и орк громко зарычал, словно медведь, словно самое ужасное, самое страшное и свирепое животное. Дур’шлаг сделал пару шагов назад. В глазах потемнело, и орк испугался, что даже не увидит лицо своего убийцы, но побежал вслепую, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого ужаса! Слева от него, кажется, пробежала женщина, задев плечом, но даже не обернулась, в слезах, кажется и вовсе его не заметила. Орк прижался к обгоревшей хибаре, горячая… И, кажется, внутри кто-то кричит… Детский плач. О Баал, Судьба, хоть кто-нибудь! Какие ужасные звуки, он ведь не хотел никого убивать! Даже того бугая, который, кажется, его потерял, а тем более ребёнка. И где все остальные? Его ведь даже не будут искать в этом балагане! Никто его не найдёт! Дур’шлаг обхватил голову руками, тихо взвыв. Он слышал звуки битвы где-то вдалеке, треск горящей древесины и много-много криков, плача, лязгания железа, и рыков, и топота, и столько всего, что хотелось оглохнуть, ослепнуть, лишь бы не было всего этого, такой горячей мешанины в голове, от которой глаза слезятся, или это от дыма? Какая разница? Собравшись, на ватных ногах, Дур’шлаг скользнул за дверь хибары, ну и где этот ребёнок? В черном дыме орк закашлялся и решил осмотреть дом, минуя чуть поутихшее пламя, в панике заглянув под каждую обугленную шкуру, под каждый столик, под каждый чёрный камень и в каждый угол, нашёл только обгоревший труп девочки. Красная кожа в волдырях и перекошенное в ужасе обгоревшее до мяса лицо, как он сможет забыть это? Орк вновь закашлялся и выбежал на улицу. Никого нет, и меньше стало звуков. Куда идти? Дур’шлаг двинулся вдоль частокола, неровной, шатающейся походкой, кажется, его тошнило, но нет времени на такие глупости, нужно найти хоть кого-то живого. Попадались только полумертвые, раненые, с дырами в шее, трещинами в голове, они говорили ему что-то на незнакомом языке, один даже постарался схватить за ногу, отчего Дур’шлаг взвизгнул, скривив лицо, и пустился наутёк. Сколько дыму вокруг, сколько трупов, сколько грязи, липшей на потное от жара пламени тело. Дур’шлаг чувствовал горечь на языке, чувствовал неумолимую дрожь в руках, чувствовал, что ещё чуть-чуть, и заплачет, как дитя. Битва. Дур’шлаг еле заметил их. Один на один дрались орки, красный и из поселения, что они нашли. Какая ярость горела у них в глазах, как они тяжело дышали, как крепко сжимали оружие, он чувствовал гнев, первобытную жажду крови от них. Они враги. Не нужно было знать язык, чтобы понять это. Нужно было лишь взглянуть на измождённых орков, старающихся уже на земле, без оружия, перегрызть друг другу глотки, рыча, как животные. Красный победил, привстав на руках, заметил Дур’шлага и зарычал. Багровой крови почти не было видно на его лице, но юноша ужаснулся, завидев красные клыки и безумное лицо победившего. Кажется, он был готов разорвать его голыми руками. Битвы не избежать. Бежать больше некуда. Некуда больше бежать! Дур’шлаг достал из-за пояса топор, вспомнил старые уроки. Приготовился к худшему. К самому ужасному, что может произойти. О Баал, о Судьба… Пусть нападает первым. Кинулся, точно зверь, самый настоящий медведь, зарычал, замахнулся кулаком, Дур’шлаг знал, что в лицо, уклонился в первый раз, чего это стоило! Упал, перед глазами искры, кажется, на камень. Нужно вставать. Поднялся, быстро. Огляделся. Никакой передышки, орк кинулся на него ещё раз, уже пытаясь повалить на спину. Дур’шлаг замахнулся со всей силы ему в бок, позволяя топору унести его и уклониться. Дурак! Красный орк понял свою ошибку, как только почувствовал лезвие хорошо наточенного топора в боку, и схватил Дур’шлага за волосы, потянув за собой, оба свалились. Дур’шлаг перекатился, сев на орка, схватил топор, хотел задушить его, взяв топор за древко, но резко в глазах потемнело, и, кажется, что-то громко хрустнуло в голове, и привкус крови во рту, так много крови. Солёная. Кажется, в челюсть ударил. Дур’шлаг обмяк, упал с орка, и тот отполз от него. Юноша открыл глаза, стараясь игнорировать резкую боль как будто внутри головы, как будто не в челюсть получил, а в затылок. Все плыло перед глазами, словно под водой, красный орк размазался весь, только было слышно, как он громко дышит, держась за рану в боку. Убьёт? Или не может? Все равно Дур’шлаг отполз, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в этом шатающемся, крутящемся, плавающем и прыгающем туда-сюда мире. Так быстро, что он не успевает уследить ни за чем, все теряется, на что он смотрит, а на его место приходит новое. Кроме орка, что пыхтит впереди. Нельзя спускать с него глаз. Нужно бежать, но ноги не слушаются, все тело обмякло, орк не мог даже пальцем пошевелить, но нужно найти силы, иначе его убьют. Но где искать силы, если кости ломит и мышцы ноют, где искать силы, если голова трещит, где искать силы, если в ушах ужасный шум? Нет сил. Дур’шлаг перекатился на спину, тяжело вздохнув от боли в рёбрах. Пусть убивают. Может, он и сам умрет, кто знает? Красный жар от углей сменился черным холодным небом, хорошо было бы прижаться к нему щекой, как к любящему отцу. Он не согреет, но зато охладит жар в венах. Да. Орк прикрыл глаза. Не спал, нет. Просто лежал, словно отдыхая у себя в кровати, как будто спал на облаке, что недавно проплыло в небе. Долго-долго. Он не мог сказать, сколько лежит. Кажется, совсем темно стало. Он спит? Похоже, что нет, звезды ему никогда не снились, Дур’шлаг приподнялся на руках и зашипел. Мертвые боли не чувствуют, мертвые не хотят жить. Дур’шлаг глянул на красного орка, кажется, не двигается совсем. Подполз к нему, стараясь не обращать внимания на страх, на трясущиеся руки, на кровь, стучащую в висках. Прислушался, стараясь успокоить сердце, чтоб не стучало так громко. Не дышит, кажется. И правда. Сколько ран на нем. Не только та, что он оставил, орк был испещрён порезами, у него было раздроблено плечо, как он не заметил? Дур’шлаг попытался встать, не получалось, ноги дрожали и он падал, схватил чьё-то копьё, оперся на него и только сейчас понял, что все стихло. Ни треска пожара, ни криков, ни стонов умирающих, ни даже шелеста листвы он тут не мог услышать. Пожар стух, видел Дур’шлаг, продвигаясь вдоль частокола, сквозь который был не в состоянии перелезть, только чёрная земля, угли, полусгоревшие деревянные балки, под которыми были погребены орки, вот и все, что осталось от пожара. Только трупы остались в поселении, тихие, на похожих лицах было столько эмоций, но все они не имели значения теперь, все мертвы, потому что… Так получилось. Дур’шлаг все шёл, медленно ступая по чёрной земле, озираясь на подкошенные хибары, неужели тут правда больше никого нет? Не может быть такого. И правда, последние очаги столкновения возникли как раз у выхода из поселения, коричневые орки оттесняли красных куда-то в лес, гнали их, стреляли им в спину, от вида падающих, совсем уже не воинов, у Дур’шлага защемило в груди. Чего они ещё хотят? Зачем бьют в спину? — О! — крикнул кто-то. — Ты живой! — к Дур’шлагу подбежал мужчина, помогая дойти до выхода из поселения. — Молодец, что сам дошёл, сейчас будем искать выживших. — А Стах здесь? — спросил Дур’шлаг сиплым голосом. — Не нашли пока, — помрачнел орк, — но ты не волнуйся. — Что? — перебил его Дур’шлаг. — Где он? — Успокойся, — гаркнул мужчина, и юноша узнал в нем одного из воинов, плывших с ними, — ты все равно не в состоянии искать, — А Ларс? — Кудрявый, что ли? Юноша кивнул. — Он здесь, но не думаю, что тебе нужно к нему сейчас лезть, его брата мы не нашли среди пленников. Вспомни, что говорила девочка, — лицо воина исказилось в отвращении. Что она говорила? Что говорила девочка? Дур’шлаг совсем забыл, что она сказала. — Орки — еда, — тихо сказал мужчина, отвернувшись. Немой вопрос повис у юноши на губах. Они что, едят… Дур’шлаг согнулся пополам, опершись руками о землю. Как же противно, как же мерзко. Он не мог остановиться, и хоть, казалось, нечем уже блевать, он продолжал сгибаться пополам. Воин, стоящий неподалёку, сплюнул, фыркнув. Дур’шлаг утерся рукой, стараясь сдержать слезы, он даже не понимал, почему они вдруг появились, почему он так хочет плакать. Почему так хочет взвыть? — Эй, — лежащего на земле Дур’шлага легонько толкнули в бок, — ходить можешь? Орк кивнул, приподнявшись на руках. — Вставай тогда, сейчас хорошо зелёных должно быть видно, — орк развернулся и зашагал вглубь поселения. Дур’шлаг встал, оглянулся на уложенных рядом орков, с которыми кто-то возился, наскоро перевязывая раны, и зашагал. Как же больно было ходить, словно по ножам, но должен же он помочь, и Стаха тоже должен найти. На верхушках деревьев зарозовело небо, смутные прохладные тени медленно растворялись в желтом теплом свете, ветер разносил пепел в воздухе, гоняя его туда-сюда, и Дур’шлаг бродил между домов, переворачивая трупы вместе с каким-то мужчиной. — Мертвый, — монотонно проговорил он, опуская тело. Уже какой по числу? А здесь Дур’шлаг не был, в центре поселения была небольшая площадь, вымощенная красивым черным камнем, теперь обагрённым кровью и серым пеплом. Посередине площади возвышалась небольшая плита, обнесённая палками с насаженными на них черепами, украшенными какими-то минералами и символами. — Этот наш, — проговорил орк, — тоже мертвый, он сюда с женой плыл, труп потом отнесём. Дальше по дороге виднелся опрокинутый шатёр, шкуры, укрывавшие его, обгорели и слезли, обнажая остов. Внутри, орк увидел, стены были отделаны красной тканью и деревом, неподалёку валялся орк, в красивых одеждах, украшенных клыками животных, пятнистыми перьями, заклепками из цветного металла. Голову его орки так и не увидели, двинувшись дальше. В отдалении от площади Дур’шлаг увидел светлую голову и кинулся к прислонившемуся к стене мужчине. Развернув его, юноша увидел знакомое лицо и схватил двумя руками. — Стах! — приложил голову к его груди. Страшно! Живой. Спасибо тебе, судьба, что сохранила его. Спасибо тебе, Баал, что уберёг от смертельной раны. — Ты чего его теребишь? — рыкнул мужчина, отцепив Дур’шлага от орка. — Он тебе отец, что ли? — Друг. — Живой, да, — согласился мужчина, — много крови потерял, умрет скоро. — Орк присел рядом на корточки и достал из сумки чистые тряпки. — На, — и дал Дур’шлагу. Как раны перебинтовывать, не знал особо, так что просто перемотал, и орк поднял Стаха, аккуратно, стараясь не растягивать края раны, понёс в лагерь у частокола. Дур’шлаг остался с другом у частокола, кто-то подменил его, и врач, больше похожий на шамана, что плыл вместе с ними, коротко объяснял, что нужно делать. Зачем ему искать эти травы? Неужели местные не могут помочь? Где они вообще? Дур’шлаг оглянулся, всматриваясь в орков, нет из них никого, неужели ушли добивать? Дур’шлаг точно видел эти цветы, но как назло ни одного найти сейчас не мог, только крапиву, что рвал голыми руками, ведь не было времени на глупости, а нужно было много крапивы, и рвать уже стало больно, и руки кололись огромным кустом, что он нёс в руках. Шаман коротко кивнул, скидывая всю крапиву в котелок, что вынесли из чьего-то дома. Но это ведь мало, нужно ещё, и срочно. Дур’шлаг видел, как мужчина приносит ещё орков, не только зелёных. Пока Дур’шлаг отдыхал, к нему подбежал мальчик и дёрнул за руку, орк зашипел, но виду не подал, последовав за ним в лес. Шли недолго, и юноша заметил утёс, усеянный тысячелистниками. Это хорошо, но ведь туда ещё и залезть нужно, впрочем, невысоко у подножия они тоже есть, сорвёт сначала их. Дур’шлаг нарвал тысячелистники, обернул их бечёвкой, чтоб не рассыпались по дороге, и, прихрамывая, поспешил к шаману. Когда орк сделал все, что мог, присел отдохнуть, и в утренней тишине только тогда понял, как сильно у него болит голова, как сильно ноет все тело и хочется свернуться калачиком и поспать. Уснул. Проснулся, когда его растолкали, уже, кажется, темнело, но Дур’шлаг не чувствовал себя отдохнувшим, наоборот, все, кажется, болело ещё сильнее, и он закряхтел, поднимаясь. — Готовься, идём в лагерь. — Кто сказал? — спросил Дур’шлаг, опершись на копьё. — Ангора. Точно. Где она была все это время? Дур’шлаг решил пока не спрашивать и просто идти за остальными, недалёко от частокола он увидел наспех сделанные носилки с обгоревшими трупами мужчин, и рядом же лежали живые, не очень-то и много, но уже хорошо, среди них лежал и Стах, перебинтованный. Он ведь тоже дрался, уж точно лучше, чем Дур’шлаг, однако и пострадал больше… Орк обернулся, Ангора положила руку ему на плечо, такая высокая, красивая… Одна сторона лица у неё была обёрнута бинтом, уже пропитавшимся кровью и кашицей из тысячелистника, другой глаз заплыл, и губа была разбита. — Что такое с тобой… — Мне очень повезло. Подумали, что я мертвая, — медленно проговорила женщина. — Помоги нести трупы. Дур’шлаг кивнул и вдруг вспомнил: — А пленники? — Пленники в пути. — Понял. Орк ждал, пока все соберутся, поглаживая виски. Никуда он идти не хотел, только спать, сбежать поскорее отсюда и ни о чем не думать.***
Как лежал, так и лежит. Дур’шлаг почувствовал, что когда-то уже переживал что-то подобное: куча больных вокруг и пахнёт кровью с припарками, только теперь он просто наблюдает, не может ничем помочь. Ну хотя бы уже не такой бледный, хотя и не просыпался ни разу, по словам женщин. Дур’шлаг сидел с ним первое время, ожидая чего-то, но только больше расстраивался, не видя никаких изменений. Его постоянно прогоняли, но орк возвращался и сидел допоздна. Не мог уснуть который день, все плыло перед глазами, иногда хотелось вскочить, убежать куда-нибудь, ведь силы бьют ключом, что драться хочется, а через какое-то время Дур’шлаг проваливался в короткий сон без сновидений и снова подскакивал. Рядом с ним жили ещё орки, помогали иногда есть, поили всяким, чтоб лучше спал, но смотрели искоса, как будто это он виноват. Никто теперь не захочет тут жить. Никому не нужны свежие поля, никому не нужен густой лес и прохладный ручей, если не с кем разделить все это. Разве имеет ли право он вершить чужие судьбы? А не Судьба ли их была тогда? Глупая и бессмысленная, никто из орков не примет такого, никто и в бреду не поверит. Но вдруг… Вдруг правда может быть такая жалкая Судьба? Не так уж и много великих на свете, значит, есть и совсем плохие. Умирают на улицах, как чумные, что Дур’шлаг видел в Карфагене, без семьи и без друзей. Самые одинокие и несчастные, они сами лишают себя жизни. Слабые. У орков нельзя было лишать себя жизни, самоубийство орка ставило клеймо на всей его семье, таких презирали, не сжигали, а оставляли гнить, чтоб путь к свободе для них оказался ещё сложней. Слабые, да, но разве женщина, потерявшая мужа, нельзя её простить? Дур’шлаг видел страдание на её лице, так почему она должна тащить бремя, если может обрести свободу? Разве каждодневные страдания не делают орка по-настоящему слабым, разве смелость лишить себя жизни — не проявление храбрости? — А не слабый ли тот, кто бросается под нож, потому что не может найти другой способ атаковать? Орк обернулся, и Ларс присел рядом с ним, сложив руки на колени. Высокий и худой, кажется, сжался ещё сильнее, и жилистые руки его больше не говорили о мощи, лишь о том, что мало ест. — Может быть, — ответил юноша, сбитый с толку. — У тебя все нормально? Ларс зло посмотрел на него, сузив светлые глаза: — Все замечательно, — он остановился. — Я хочу пить, чтоб не было так пусто, — и еле слышно пробубнил: — Что мне сказать матери? Что мне себе сказать? Что я не мог предугадать этого? Ну и что с того? — Но ты ведь правда не знал. — Какая разница? Если бы я больше думал, если бы я остался, такого бы не случилось! Но думать уже поздно! Можно вообще не думать и нажраться так, чтоб не проснуться! — он взмахнул руками и подскочил, выбежав из дома. Дур’шлаг хотел пойти за ним, но понял, что это бесполезно, орки так по-разному ведут себя, и юноша не понимает, как вести себя, чтоб помочь. Орк слышит, как Ларс рубит дрова — он злится, а женщина плачет — ей жалко… мужа или себя. Женщину можно успокоить, как это сделали другие, а с Ларсом просто ждать? Не может же злиться вечно, в конце всегда смиряешься с потерей, но даже спустя годы почему-то больно. Дур’шлаг всегда это помнил и старался не думать о матери. У него есть отец, и нужно беречь его, хорошо, что они скоро встретятся. Больше он не хочет приключений, только тёплых объятий.***
— Как ты? — спросил Дур’шлаг тихо, стараясь не будить остальных. Стах подскочил, зашипев: — Ты живой! — хрипло проговорил орк. — Я нигде тебя не мог найти, я думал, тебя убили там одного, мне сказали, что ты потерялся… — Я тоже рад, — Дур’шлаг, улыбнувшись, как мог, аккуратно схватил Стаха за плечи и обнял дрожащими руками. — Что с тобой случилось? Орк молчал поначалу, но потом, попив, заговорил, перевернувшись набок: — Все пошло не по плану… — Стах нахмурился, словно вспоминая, — помню только, что бежать было некуда. Огонь вокруг. Ангора жива? Дур’шлаг кивнул: — Ларс тоже живой. — А ты как спасся? — перебил его Стах удивлённо. — Дрался. Орк затих на пару секунд, и только было слышно, как тяжело он дышит. — Ты молодец, — сказал Стах, и Дур’шлаг улыбнулся, гордый собой. — Хоть что-то полезное получили из этого плавания, — мрачно проговорил орк. Дур’шлаг вздохнул, представив, сколько шрамов прибавится у орка. — Они болят? Шрамы? — Конечно, но со временем привыкаешь, ты не замечал? Сзади скрипнуло дерево, раненый орк приподнялся на локтях и махнул Дур’шлагу рукой без пары пальцев, юноша налил ему воды и вернулся к Стаху. — Я так понимаю, как выздоровеем тут все более или менее, вернёмся в Свитьод? А добровольцы Тайга? Он нам даже честь оказал, а мы потеряли тех, кого он нам доверил. — Похоже, что да. Пока что я больше переживаю о том, как нас встретят в деревне, — Стах нахмурился. — Сам понимаешь, вину повесят на нас и, скорее всего, не будут слушать, вождь может даже наказать. Дур’шлаг кивнул. — Я не хочу в Свитьод, но в то же время… очень хочу, там моё место, я уже понял. — Полагаю, ты прав, это была ошибка. Жаль, что это стало понятно, когда уже кто-то умер. — Знаешь, я благодарил Баала с Судьбой за то, что спас тебя. Как думаешь, им обидно, что о них вспоминают только тогда, когда нуждаются в чем-то? Стах начал смеяться и схватился за рану, улыбаясь: — Судьба не умеет обижаться, Дур’шлаг, она просто есть. А Баал, если спас меня, значит и не обиделся. Хорошо, что ты целый остался, — орк бегло осмотрел комнату, — жалко, когда у таких молодых орков не хватает пары пальцев или нормального носа, некоторые из таких до конца жизни руку согнуть нормально не могут. — Я устал, пойду. — Юноша устало покачал головой и Стах проводил его взглядом.***
Второй посетитель за день, а Стах уже так устал говорить, сложно было терпеть жжение в груди, и хотелось спать, долго спать, не до утра, а до вечера, чтоб проснуться затемно и думать, что же делать до рассвета. К счастью, Ангора ничего не спрашивала, только кормила с ложечки, как ребёнка, а орк все рассматривал её лицо, раздумывая, уцелел ли глаз. Стах слышал, что поначалу очень сложно, привычные действия становятся сложнее из-за слепой зоны, потом вроде как привыкаешь постоянно вертеть головой. А Ангора и не хотела разговаривать. Ей было и не очень-то приятно кормить орка, женщина точно знала, что теперь на неё уж точно не будут смотреть, ведь изуродованное лицо всегда отталкивало, каким бы добрым или снисходительным не был смотрящий орк. Теперь будет носить дурацкую повязку, как деды-воеводы, собирающие последние зубы на поле боя. Думает, что он в этом виноват? Или, а вдруг не может говорить? Можно хоть как-нибудь потерять язык в бою? Стах смотрел на отёкшую челюсть Ангоры. — Ну скажи ты хоть что-нибудь. Молчит. Ну и ладно. Он тоже будет молчать. Женщина зыркнула на него, на его бледное, чуть ли не страдальческое лицо, Баал, ему правда так жалко, или эта белость лица — просто игра света? — Я не злюсь на тебя. Если ты про это.***
Вот и кончилось приключение, раздумывал Дур’шлаг, бесполезное и долгое, трупы сожгли здесь, на незнакомом острове, с теми, кто использовал орков. Никто не хочет жить здесь, и орки решили уплыть домой. Несмотря на то, как сильно их тянуло к чему-то незнакомому, необычному и далекому, их место оказалось там, где они родились. Так уж орк привязан к своему дому, да? Похоже, что да. Не важно уже, сколько боли он почувствовал, сколько смертей увидел, ничего не имеет значения, только Свитьод на горизонте. Место, где его любят и ждут.