Два капитана

Духота стояла неимоверная и это несмотря на практически полное отсутствие стекла в окнах. Саня, ухитрившийся каким-то чудом попасть в этот вагон, сидел на нижней полке у прохода и жадно вдыхал ядрёный аромат нестираных портянок, и крепкого крестьянского табака, исходящего от дюжего бородатого мужика, расположившегося как раз напротив Голицына. Слева от Александра сидела баба в синей юбке и цветастом платке, с корзинкой, в которой ехал гогочущий и шипящий гусак, время от времени щипавший окружающих его индивидуумов. Двое парней, примостившихся на верхних полках, увлечённо играли в очко, перекидывая друг другу карты и изредка ставя друг другу щелбаны, отчего морды у них стали похожи на два сочных, перезрелых помидора. Около окошка же, на противоположной полке, сидели двое военных. Один в фуражке и погонах поручика, а второй опоясанный кобурой, без погон, и с красной звездой на кепке. Шум от разговоров смешивался со стуком колёс и Саша, которому после восьми часов езды в этой давке ужасно хотелось спать, чуть не подпрыгнул от сильного тычка в бок. — Эй, буржуй, уступил бы место пролетарию. Какие-то два лощёных субъекта, нагло улыбаясь, остановились рядом с одетым с иголочки Сашей. — Слышь, Петро, и зачем мы революцию делали? Чтобы такие вот контры в смокингах рассекали, да рябчиков в ресторанах жрали? — Петя, а чего он молчит? Давай глянем, чего у него в карманах, может, там прибавочная стоимость завалялась, которую он у рабочего класса стырил, — ухмыльнулся парень и сунул руку в карман саниного пиджака, но сразу же убрал её оттуда, увидев наведённый прямо ему в лоб револьвер, который направил на него человек со звездой. — Исчезли, блядь, в две минуты, — спокойно произнёс владелец оружия и незадачливые «пролетарии» просто испарились в воздухе. Неизвестно, услышал ли слова благодарности неведомый Александру красноармеец, но в этот момент кто-то сорвал стоп-кран и поезд остановился как вкопанный. С верхних полок попадали вещи, а снаружи раздались заполошные крики и выстрелы. Вскоре по вагону зашастали самого бандитского вида люди, попутно потроша сумки и карманы, при малейшем сопротивлении открывая огонь из обрезов и револьверов. Вооружённый отпор разбойники или наоборот, регулярные части какого-нибудь местного атамана получили как раз таки от двух наших офицеров, которые хоть и представляли противоборствующие силы на фронте, выбравшись через амбразуру окна на свежий воздух действовали сообща, укокошив на двоих четверых мародёров, после чего «героев» повязали и пинками угнали куда-то вдаль. Всех же остальных ограбили до нитки, а у Голицына сняли пиджак и брюки, а также лаковые ботинки, попутно очистив от денег все карманы. Слава Богу, что кочегара и машиниста не пристрелили, так что поезд где-то через час, благополучно облегчившись, поехал по назначению. До Новониколаевска добирались без приключений. Видимо, сибирские мужики нравом были куда спокойнее того народа, что населял европейскую часть России, а может, просто рачительнее. Зачем грабить посреди дороги того, кто и так к тебе придёт. И всё-таки русский народ очень добрый, потому как оставшегося в одних кальсонах молодого человека всё же кое как приодели в какое-то старье, подыскали ботинки типа «прощай молодость», да вдобавок всю дорогу кормили. Пусть не разносолами, но сейчас он был рад и ломтю сала с горбушкою хлеба. Оставалось надеяться, что престарелая баба Вера ещё коптит сибирское небо и не прогонит свалившегося, как снег на голову африканского внука… — Ты вот скажи-ка мне, паря, — наливая из мутной четверти в два гранёных стакана ядрёного самогона до краёв и подсовывая Александру банку с солёными огурцами, спросил пегабородый, лет семидесяти, дедок, — Какой власти сейчас молиться? Красным, белым, али ещё каким голубым? Так как это был уже третий стакан за последние два часа, то Саня, зная, что вопрос чисто риторический, молча чокнулся со старинушкой грязным аршином и лихо опрокинул сию «амброзию» внутрь, и уже даже не содрогнувшись смачно захрустел сочным огурчиком. За пять суток езды африканский подданный и потенциальный владелец почти ведра алмазов, а ныне выглядевший, как небритый и нестриженный нищеброд, успел, что называется пообвыкнуться с местными реалиями и полностью врасти в непривычную для себя российскую жизнь. Перепробовав за время пути от хлебосольных сибиряков различной степени крепости и ароматов алкогольных напитков и вкусивший экзотических для жителя чёрного континента местных деликатесов, со стороны Голицын наверняка выглядел привычным для русского глазу бичом, чему он на данный момент был только рад, так как вторичной экспроприации Саня наверняка бы не перенёс, а попросту заехал кому-нибудь из страждущих чужого добра джентльменов в глаз, на чём его путешествие во глубину сибирских руд было бы скоропостижно закончено. А потому, наслаждаясь мерным постукиванием колёс, он задремал под философские рассуждения бубнившего в пегую бородёнку старика. Очнулся парень от того, что чья-то худенькая ловкая рука вовсю шуровала у него в ширинке. Дед к тому времени уже отрубился и, нещадно портя воздух, храпел на нижней полке напротив. А так как кроме них двоих к тому времени в плацкарте никого не было, охальничать в кальсонах капитана могла только сидящая рядом с ним девица позднего гимназического возраста. Оценив происходящее с денежной стороны и сообщив куртизанке о своей временной неплатежеспособности, Александр, выслушав заверения о том, что «всё уплочено», откинулся на облупившуюся стенку и отдался ощущениям, придерживая руками ритмично двигающуюся у него между ног нечёсаную головку. По окончании процесса девица медленно облизала губы и, смачно выцедив грамм сто самогона, исчезла, словно английское привидение. Голицын же, когда приятное томление в нижней части тела сошло на нет, выпил залпом стакан убойного зелья, и вытащив из кармана у деда кисет самосада, ловко скрутил самокрутку, безо всякого кашля затянувшись, принялся размышлять о превратностях судьбы и о таинственном меценате, по неизвестным причинам решившим довольно экстравагантным способом скрасить его, и без того, не скучную поездку. Очнулся Александр от того, что кто-то тормошил его за плечо. — Вставай милок, прибыли, — благоухая свежепринятым зелёным змием, улыбался ему знакомый дедок. Затем, показав пальцем на стоящий на столе полный стакан, перекрестил его и был таков. Пить Голицын не стал. Хотя за время пути у него в желудке и побывало немало горячительных вод, но вредной привычкой он ещё, к счастью, не обзавёлся, а потому, страдая от головной боли, осторожно сошёл на перрон…