Два капитана

В тайгу выехали на следующий день, когда жаркое сибирское солнце уже клонилось к закату. Пленников без всяких сантиментов, пинками погрузили в испачканную свежим коровьим навозом телегу, усадив за извозчика хмуро выглядевшего Митяя. Лука же со Стёпкой и прибывшим гораздо раньше предполагаемого срока дядей и братом Кузьмой уселись за поводья (предварительно зарядив двустволки патронами на медведя), ещё в три повозки, набитые доверху разным скарбом и, помахав на прощанье стоявшей на крылечке и утиравшей слезу (что твоя Ярославна), хозяйке, отправились в путь. Двадцать четыре часа назад. Саня добросовестно попытался вчерашним вечером выведать как можно больше у своих собратьев по временному месту жительства о перспективах на дальнейшую жизнь, но дело это оказалось мало того что бесполезным, так ещё и небезопасным, и если бы не армейская выучка, то никакого путешествия в тайгу и уж тем более алмазов Голицыну не светило бы вовсе, а бесфамильному Лукичу пришлось бы снова искать пятого кандидата на неизвестное действо по схрону нажитого непосильным трудом добра. Между тем, получив пару раз по небритым рожам увесистым кулаком, санины вынужденные кунаки почли за благо успокоиться и, отвернувшись каждый в свою сторону, принялись сосредоточенно поглощать нехитрую баланду, от души набульканую им в глиняные миски щедрой барской рукой. — Руки у тебя, Полинушка, золотые, — облобызав перегаром указательный и средний палец у хозяйки дома, окинул взглядом ломившийся от разнообразных напитков и таёжных деликатесов стол братан хозяина. — Чтобы такое застолье осилить, талант требуется. Поляна и в самом деле поражала воображение даже искушённого в застольях Кузьму: икра черная и красная грудами высилась в серебряных мисках, разнообразнейшая рыба во всех видах тешила взор коренного сибиряка — осетрина, нельма, омуль, хариус, таймень, ленок; красиво зажаренные мясо и птица, варенье клюквенное, варенье брусничное, грибы всех таежных пород, мелкие огурчики, помидоры, вазочки с медом… — Дуняшка расстаралась вот, я же токмо подсказывала, что да как налаживать, — незаметно огладив голой ногой под синей скатёркой сидящего напротив Кузьму, промурлыкала женщина. — Спасибо брат, что приехал, — усмехнувшись в усы, сказал Лука, отвесив жене лёгкий подзатыльник, — а насчёт Дуняшки — это мы враз разъясним, — шлёпнул по тугому округлому заду притащившую жареного поросёнка к барскому столу притворно взвизгнувшую двадцатилетнюю девицу. — Вечор барину постель заправишь, — и, увидев поскучневшую физиономию жены, дунул ей из только что прикуренной папиросы дымом в лицо. — Завтра силы понадобятся, Кузёма. Не осоромься, ради Перуна. — Ну-ка, мать, накапай нам ещё чуть, да на боковую пора, Митяя со Стёпкой на караул, на всю ночь. Благо ещё кобеля медицинского купили, уж он то не проворонит. С этими словами мужчины выпили и, переглянувшись, разошлись каждый в свою комнату. — Что так долго, племяш, — подвинулся к стенке Лука, вытянувшись голышом на роскошной французской кровати, по случаю купленной в новомодном новониколаевском магАзине. — Да Стёпа, сволочь, в первую очередь не схотел идти. Пришлось уговаривать, сам знаешь как. — Вот кобелёнок-то мой, хотя есть в кого, — тихонько рассмеялся Лукич, — ну иди уже, а то я истомился в конец, — и, притянув для виду посопротивлявшегося племянника под себя, без прелюдий принялся за известное дело. В другой же комнате расположился Кузьма Лукич, а спутницей, или вернее, двумя спутницами, у него были Дуняша и верная жёнушка Поля. Причём обе дамы были полностью удовлетворены происходящим и нисколько не комплексовали друг от друга. Так что до утра всё было прекрасно и наша кавалькада безмятежно отправилась в путь, вот только Митенька испытывал некоторые неудобства во глубине пятой точки, да лежащие на подводе бедолаги не испытывали особого оптимизма насчёт своего ближайшего будущего. Меж тем вечером летняя тайга представляла собой очень красивое зрелище. Ласковый малиновый закат подсвечивал зелёные, в два обхвата, вековые кедры, которые словно солдаты, обступали покрытую пожухлой хвоей неширокую тропинку. Птички ещё чирикали, готовясь ко сну, белки скакали с ветки на ветку и, если бы не мутная подоплёка да кандалы на ногах у пассажиров телеги, можно было бы предположить, что это местные крестьяне, перебрав самогона за ужином, ради развлечения отправились по грибы, или решив навестить косолапого, ввиду упомянутых выше зарядов. Ехали часа два, и когда почти совсем уж стемнело, прибыли на обширную поляну, посреди которой красовалась довольно глубокая яма. Быстренько разгрузив телеги, узники, под наведёнными на них ружьями, спустили содержимое вниз, а вот вылезти из ямы у них не вышло. Подойдя к обрыву, Лука, Кузьма, Митяй и Стёпа затянули довольно странную молитву. «Перуне, Отче наш! Гремят во Сварге Синей твой Меч и Щит. Мы, верные дети Твои, слышим Силу Твою несказанную, Силу Праведную, Родом данную, в Коле Жизни Ты лад оберегаешь, род Русичей и нас всегда защищаешь. …Слава Перуну! Прими жертву сию и обереги добро, что в землю эту схоронено» С этими словами в полной тишине прозвучало пять выстрелов и, поплевав на руки, клад — могилу скоренько закопали прихваченными хозяйственным Митяем лопатами…