Два капитана

      Неразговорчивый сорокалетний мужчина лихо довёз на машине обоих путешественников до ближайшей железнодорожной станции. Затем они всей компанией проследовали в смахивающий на беременную старуху кособокий сортир, на поверку оказавшийся муниципальным вокзалом, позиционирующим себя, как «Царский разъезд». Их сопровождающий, пошептавшись с каким-то подозрительным типом в железнодорожной форме, сунул ему чуть слышно звякнувший пухлый кошелёк, и через полчаса Саня с Лёшкой стали счастливыми и единственными хозяевами скромной теплушки, находящейся в середине обычного товарного состава. Выслушав от доверенного Кудасова последние наставления и пожелав тому долгих лет жизни, ребята, не озаботившись его дальнейшей судьбой, устало развалились на устеленном пахучим сеном полу. В самом углу их временного убежища располагалась непременная печка буржуйка, а у стены была навалена солидная куча угля, с воткнутой в него совковой лопатой и небольшой стопкой дровишек, ибо известно, что уголь сам не загорается, растопка нужна. Здесь же скромненько притулились два ящика консервов, три двадцатилитровых канистры воды и, (видать на случай ангины), две запечатанных сургучом поллитровых бутылки водки. Имелись также закопчённый полуведёрный котелок да чайник, две оловянных ложки и пара эмалированных кружек, а также расположившийся около самого входа солидный мешок картошки. Отдельно же стоявшее накрытое деревянной крышкой железное ведро вызвало ностальгические воспоминания по недавнему незабываемому пребыванию двух дворян в ставшей почти родной, на редкость гостеприимной тюрьме… Саша молча курил, обдуваемый тёплым железнодорожным ветром, состоящим из скорости, паровозного дыма и господствующих на пересекаемой местности запахов. Чуть высунувшись в проём, он видел весь грузовой состав, изогнувшийся на длинном, в несколько километров повороте. Примерно за час до этого капитан скромно поужинал с Алексеем тушёнкой с хлебом, а затем заботливо уложил мальчишку на найденную тут же телогрейку и, поцеловав его в губы, велел спать. Минут десять покрутившись на этой импровизированной постели, недовольный отсутствием вечерних ласк, мальчик всё же заснул, а мучившийся сразу десятком вопросов Голицын, приоткрыв пошире двери в теплушку, докуривал уже третью папиросу. Колёса навязывали мыслям свой ритм и, в конце концов, уставший морально и физически капитан выплюнул окурок в проём и, плотно закрыв створки, завалился мирно сопящему мальчишке под бок. Утро разбудило проснувшихся путников шумом и гамом, доносящимся из-за дверей и, открыв ворота, Голицын обнаружил, что состав стоит на задворках какой-то большой станции. Не обращая внимания на суету снаружи, ребята умылись, вскипятили чай и, вскрыв две банки тушенки да порезав ножом булку хлеба, принялись с аппетитом завтракать. — Оба-на! — в «теплушечном» проеме показалась голова. — Красиво отдыхаем! Человек подобрался неслышно, не шуршал щебнем, не задевал ногой железки, не сопел при ходьбе. И не прошло и двух секунд после его «оба-на», как он запрыгнул в вагон, показывая себя во всей красе. Средних возраста и роста, жилистый, бородатый, с очень подвижным лицом, вообще он производил впечатление проворного и пронырливого — так и просилась под него кликуха Прыткий. — Кушаете? Дело, — он по-хозяйски осмотрелся в вагоне. На железнодорожника этот тип походил мало. В первую очередь даже не отсутствием форменной одежды, а той наглецой с которой держался. Следом же, не столь проворно, сопя и бормоча под нос ругательства, в «теплушку» лез второй. Этот второй был на славу откормлен и мордат — короче, настоящий кабанчик. Затем в вагон забрался ещё один из тех, кто хуже татарина. Ещё один экземпляр из того же паноптикума. Мало того, что он влез в вагон, так тут же крикнул, высунув голову наружу: — Эй, Рябой, дуй сюда! Наши тут! Новые лица прибывали с катастрофической быстротой, впору крупно писать мелом на наружной стене вагона, как иногда указывают характер груза: «Их разыскивает полиция», но, так как Советы полицию, как пережиток царского режима упразднили, приходилось выкручиваться самим. К Александру, проснувшемуся с довольным видом, подтверждающим поговорку, что «утро вечера мудренее», вернулись мрачные настроения. Впрочем, никакого ощущения безнадеги — лишь чувство досады, что приходится заниматься всякой ерундой. — В этом телятнике поедем до Самары? — высказал недовольство персонаж по прозвищу Гусь, действительно чем-то смахивающий на длинношеюю птицу. Он, завидев коробку с консервами, присел возле нее и принялся перебирать банки. Разглядывая этикетки, иногда присвистывал: — Гляди, сколько тут закуся! — И чем тебе не нравится такая езда, а, Гусяра? — Прыткий отодвинул в сторону Кабанчика, который неловко подвинулся и чуть не загородил обзор на Голицына с Алексеем. — Товарняк же! Может тут простоять незнамо сколько, а потом у каждого куста останавливаться будет. — А нам торопиться некуда, чуть раньше приедем, или чуть позже. — Теперь с вами порешаем, — достал из-за пазухи страхолюдного калибра обрез главарь и небрежно навёл его на капитана. — Вы перед нами кругом виноваты. Разъезжаете тут, налог не уплатив. Ваша жизнь — в вашем примерном поведении. Мальчишечка у тебя дюже симпотный, — кивнул бородатый на прижавшегося к Александру подростка. Он и заплатит за вас обоих. Малец чистенький, холёный, ручки гладкие, сразу видать не из крестьян, да и попка, чую, у него неразработанная. Рябому так вообще царский подарок, он таких никогда и не пробовал. Ему только шмары давали, да и те соглашались лишь за бутылку, не за просто так. Правда, его номер будет четвертый, но и он не в обиде. Не в обиде, Рябой? — повернулся к напарнику предводитель, и Саня, понимая, что другого такого шанса может и не быть — схватил его за рубашку и швырнул на Гуся. Выстрел грохнул незамедлительно. С реакцией у Прыткого вполне, согласно с присвоенным ему Александром погонялом, оказался полный порядок — разве что пуля, предназначавшаяся Голицыну, досталась дешевому баклану по кличке Гусь, который со свежим свинцом в правом боку завалился на своего ловкого приятеля. Прыткий сбросил с себя смертельно раненого подельника, вскинул руку с обрезом, но Алексей успел ударить по ней ребром ладони и следующий заряд достался не участвовавшему в разборках кабанчику. Счёт, выражаясь футбольным языком, стал два ноль в пользу хозяев и оба мяча можно было смело заносить в непопулярную у игроков категорию «автогол», но всё же расслабляться было рано и капитан со всей дури приласкал вытащенным из-за пазухи револьвером невезучего атамана в висок, тогда как сзади послышался смачный стук, от которого по всей теплушке пошёл немелодичный гул и, оглянувшись, Саня увидел вооружённого совковой лопатой Лёшку, стоящего на полу над бесчувственным телом Рябого… Трупы, равно как и недобитков, сбросили, проезжая по мосту, в какую-то широкую и бурную речку, а Лёшу всё равно ощутимо трясло, и как ни старался успокоить его Сашка, помогло только старое народное средство. Набулькав полную кружку водки и зажав мальчику нос, Голицын силком влил упирающемуся парню в рот двести грамм безотказного древнерусского лекарства, а затем, ни секунды не раздумывая, и сам принял на грудь точно такую же дозу. Занюхали пресловутой тушёнкой, чувствуя, как отпускает, в голове зашумело, и мысли сразу перешли на игривый лад, а потом, наплевав на все проблемы, до самой ночи любили друг друга — этим испытанным способом пытаясь выбросить из головы в очередной раз промелькнувшую рядом смерть…