КЛЯТВА
Вернувшись в Петербург, Алексей сразу отправился в Александро-Невскую лавру — место, где однажды его семье была протянута рука помощи. Теперь дворянин Аракчеев не нуждался в деньгах — он нуждался в совете. Был вечер, только закончилась служба. Алексей зашел в Благовещенскую церковь. Он надеялся, что молитва поможет ему успокоиться. Запах ладана, полутьма, свечей огоньки и лики икон — обычно все это действовало на него умиротворяюще, но не в этот раз. Молиться он впервые не смог. Хотел поговорить со священником, желал исповедоваться, но никто из них не был свободен, а подходить сам Алексей почему-то смущался. Он наделся, что кто-то из служителей заметит его, почувствует безмолвный призыв и сам подойдет, но никто как будто и не видел молодого мужчину, который безучастно сидел на скамье, опустив голову. Его с детства учили терпеливо сносить все невзгоды, усмирять в себе гордость, тщеславие, быть милосердным к врагам. Он так искренне верует в Бога, но, видно, плохой из него христианин... Судьба даёт ему шанс послужить ещё для дела благого, быть полезным России, но Алексея пугало, что теперь движет им не желание быть благодарным сыном Отчества, не мечты об успехе, не честолюбие даже. Он чувствует ненависть. Он не знал, что истинная ненависть не обжигает. Настоящая ненависть всегда холодна. Она обливает сердце и, замерзая, покрывает его коркой из льда. Всю его жизнь, пока топтали его, он не испытывал подлинной ненависти. Он огрызался, мог «укусить», мог мстить в мелочах, раздражаться и чувствовать боль и обиду. Теперь все было иначе. Враги уничтожили человека, которому он был бесконечно обязан, которого он уважал и любил. И он не может, не хочет прощать им их преступления. Император просит вернуться на службу и вот он шанс... отомстить. Наказать всех виновных, восстановить справедливость. Кто эти «все», кого он презирал? Алексей не мог знать их имен, но это и не имело значения. Все — это насквозь прогнившее, подлое, преступное общество. Те, кто называют себя «спасителями России» и этой России не знают и знать не хотят. Он плакал. Но его слезы не были слезами мольбы, с которой верующий обращается к Богу. Это были слезы гнева и боли. Он просил Бога дать ему только сил, раз тот не может послать ему смирения. Он принес в церковь свой грех, как будто в надежде здесь найти оправдание чувствам. «Неужели у меня злая душа?» — думал он. — «Может, стоит отказаться? Удалится от всех них? Жить в тишине, забыть то, что было? Господи, дай мне знак — как поступить? Ведь я сомневаюсь! Хватит ли сил мне, а главное, имею ли право?» Он вышел из церкви уж затемно. На паперти дремал нищий старик. Рядом, покорно свернувшись у ног его, сидела рыжая дворняга. Алексей остановился, почти машинально сунул руку в карман и бросил в шапку бездомного пару монет. Тот пробормотал слова благодарности, закачал головой. А собака вдруг встала и посмотрела прямо на Алексея. Хвост её вытянулся, уши были чуть пригнуты, из пасти раздалось глухое рычание. Аракчеев подумал, что эта псина как две капли воды похожа на собаку покойного Павла. Дворняжку, которую тот подобрал и поселил во дворце. Иногда эта собака сопровождала его на парадах и смотрах, её знали все офицеры. Старик потрепал собаку по холке и произнес виновато: «Не обессудь, барин. Охраняет.» Словно в подтверждение его слов, собака, успокоившись, вновь улеглась у ног и как будто тяжко вздохнула. Рядом лежала обгрызанная косточка, которую она пододвинула лапой и стала покусывать. Алексей вдруг снова полез за деньгами и высыпал в шапку ошалевшего нищего несколько рублей серебром. — Господи... храни тебя Господь, добрый человек, — он перекрестился. — Собаке мяса купи, — произнес Аракчеев, спускаясь вниз. Он принял решение.***
На следующий день он написал Александру, что готов приступить к службе, когда тот пожелает. Александр в ответ попросил его приехать в Гатчину, чтобы встретиться там и всё обсудить. То, что Александр выбрал именно это место для встречи, было символично. С момента смерти Павла туда практически никто не приезжал. С другой стороны, это место для них обоих имело особое значение. Ведь там все началось... Алексею было грустно теперь смотреть на эти пейзажи: парк, пруды, павильоны. Он провёл в этих местах, в сущности, не так много времени, но успел привязаться. Теперь Гатчина казалась городом-призраком. Без своего владельца, хозяина, её так любившего, она увядала. Гатчинский дворец был единственным местом, где повсюду висели еще портреты покойного государя, лежали на местах его вещи. Здесь всё оставалось нетронутым и место это напоминало посмертный музей. Александр, как оказалось, выбрал его не случайно. Они прошли в комнату, служившую когда-то кабинетом тогда ещё Великому князю. Александр закрыл на ключ дверь. Некоторое время они просто молча стояли здесь, смотрели на письменный стол с зелёным сукном, кресло и портрет Павла, висевший на стене. На столе даже стоял подсвечник с наполовину сгоревшей свечой, которую будто ещё вчера зажигали. — Вот эта комната. И ты был свидетелем... нарушенной клятвы... — тихо произнёс Александр. — Ты клятв таких не давал, но был предан ему более, чем я. А мне... мне ты хочешь быть предан? После того, что узнал? Знай, когда я здесь клялся, я был искренен с ним. Но дать клятву проще, чем остаться ей верным. Алексей в ответ подошёл, взял с полки Евангелие. Встал на колени перед Александром, положил руку на книгу... Он повторял те же слова, что повторял Александр перед Павлом, когда присягал. Александр смотрел на него сверху вниз, и зрачки его глаз были расширены, и было во взгляде этих глаз что-то странное, полубезумное. Он вдруг наклонился и поцеловал его в лоб. Потом медленно опустился сам на колени, и вдруг, ухватив за плечи Алексея, крепко обнял. Он прижимался к нему с такой силой, словно кто-то или что-то могло сейчас ворваться сюда, оторвать его и унести. И он пытался его удержать. С отчаяньем человека, который совсем беззащитен. — Знай, что я всегда тебе верю... — прошептал Александр. — Я только тебе доверяю. Не предавай меня. А я тебя не предам. Алексей обнимал его крепко в ответ и не сводил взгляда с портрета напротив. Ему казалось, что Павел смотрит на них и... их видит. И ему как будто улыбка почудилась. Или ухмылка... 1803 Полгода спустя. Зимний дворец. Алексей стоял у окна. Он видел, как члены «Негласного комитета», Новосильцев и Чарторыйский, вышли вдвоём, сели в карету и уехали. Один из них перед этим поднял голову и словно нарочно посмотрел на окна, но Алексей успел быстро задернуть штору. А всё же был соблазн стать увиденным... Хлопнула дверь. Аракчеев обернулся. — Ну наконец-то! Все разъехались! — радостно воскликнул Александр, закрывая дверь на замок. У них не было близости почти три месяца. С того момента, как Алексей вступил в должность инспектора всей артиллерии, на него (что было ожидаемо) обрушился вагон дел. Случилось то, чего он опасался. У них двоих практически не осталось возможности видеться. Алексея начали терзать подозрения, что Александр специально загружает его делами, чтобы тот не стал слишком назойливым. Конечно, его возвращение стало полной неожиданностью для многих, и было в этом что-то ужасно приятное — видеть недоумение на лицах сановников и друзей Александра, как бы говорящее: «Господи, а этот какого черта ОПЯТЬ тут делает?» И вот сегодня... наконец-то! Пусть было это «издевательство ожидания» с его друзьями, которых Аракчеев ненавидел, но всё же... наконец-то! Убедившись, что дверь заперта, император шагнул к нему, чтобы заключить в объятья и прижаться всем телом. Алексей снова почувствовал себя победителем. Победителем над всеми другими прочими... пусть на миг... пусть на час... — Я не мог уже дождаться, когда они уйдут... — прошептал Александр, запрокидывая голову и подставляя шею поцелуям. — Ещё немного и я бы их выгнал... — Не выгнали бы. Тот только улыбнулся. Алексей поцеловал уголок этой улыбки, и Александр закрыл глаза. Каждый раз всё происходило по-разному. Иногда Алексей был нежным, каждый раз заставляя Александра удивляться, обнаружив в нём эту способность быть мягким. Иногда всё было быстро, напористо, едва ли не грубо. Всё в зависимости от того, какое у Александра было настроение. Он всегда делал всё так, как тот хотел. Как правило, вслух спрашивать не приходилось. Он быстро «схватывал» настрой. Каким блаженством было чувствовать, как Александр возбуждается, поддаваясь, льнет к нему, словно мягкий, гнущийся стебель, с которым ты как будто можешь сделать всё, что захочешь, но не смеешь... Были у этой близости и свои странности. Например, оба никогда не раздевались до конца, даже если всю ночь проводили вдвоем. Алексей не раздевался вообще, мог только снять сюртук и пуговицы расстегнуть на воротнике или манжетах рубашки. Они как будто были готовы в любой момент вскочить и заправиться, так чтобы потратить на это не больше минуты. Когда же, как сегодня, в их распоряжении было много времени, они ложились на кровать и Алексей делал с ним всё то, что тот хотел, основательно, неторопливо, но чаще времени было мало и всё ограничивалось либо жесткой и быстрой стимуляцией, либо оральными ласками. И близость их всегда была односторонней. Она заканчивалась там, где достигал «результата» император. Сегодняшний день отличался от предыдущих. Уже спустя минут десять, Александр опустошенно лежал рядом, полураздетый, раскрасневшийся, усталый. Он очень быстро возбудился и быстро достиг разрядки, и, кажется, был недоволен собой. Алексей отчасти понимал. Столько ожиданий и усилий, чтобы обеспечить им время и место, и это было не то чтобы разочарование, но, казалось, Александр на этот раз не получил того удовлетворения, на которое рассчитывал. При том, что Алексей подозревал: ни с одной из своих великосветских шлюх, как он называл их про себя, тот не доходит до такого исступления, так что с его губ срывались самые откровенные и пошлые стоны. — Не помню, говорил я тебе или нет, — внезапно произнёс Александр, — у меня репутация такого ужасного сластолюбца... который будто бы только и думает всё об одном. Но они не знают, зачем мне всё это... Я после засыпаю очень хорошо... В его голосе прозвучала непривычно злая ирония. Александр как бы откровенно признавался, что в прочие ночи, которые ему случается проводить одному, он спит плохо. Потом все стало и вовсе очень странно. Он не пойми зачем начал рассказывать ему про Нарышкину, с которой крутил роман уже второй год, добавив при этом, что продолжает иметь ещё несколько необременительных связей с другими женщинами. Было непонятно, то ли он хвастался, то ли оправдывался, как бы поясняя: «Не подумай ничего, у меня все в порядке с женщинами. Видишь, как их много.» — Вам повезло, что князь Нарышкин неревнив, — ответил Алексей. В этом была издевка, но Александр её не понял. Он намекал: «А если бы её муж был против? Чтобы ты сделал? Легко смеяться над рогами у того, кто, может быть, считает их даже украшением или того, кто не может тебе за них ответить.» Алексей был уверен — Александр забирался в постель только к тем дамам, от мужей которых не боялся получить дерзкого отпора или других неприятностей. Алексею в общем было глубоко плевать на эти почти подростковые откровения. Ему, однако же, казалось, что император лукавит, рассказывая именно сейчас о своих подвигах. Какой-то всё время полуголодный до чувственных наслаждений Александр, явно просто не получал до конца удовлетворения ни с одной из всех любовниц. И если сейчас вдруг начал об этом говорить, уж не случилось ли ТАМ чего такого?.. И Алексей вдруг с радостью представил, что тот мог «осрамиться», например, недавно с какой-нибудь из них... Вот было бы забавно. Но об этом он уж точно не расскажет. Он так задумался, что не заметил, как лица их оказались друг напротив друга, и Александр внезапно потянулся и поцеловал его в губы. Алексей испуганно отпрянул. — В чем дело? — Что Вы делаете? Вы раньше так не делали... Зачем это? — Алексей сел на кровати. — Просто так. Мне захотелось... — Не нужно меня целовать. — Ты ничего мне не позволяешь делать! — с внезапным раздражением воскликнул Александр. — Тебе не приходило в голову, что для меня это было бы таким же удовольствием? И я тебя просил неоднократно обращаться ко мне на «ты», когда мы наедине. А то я чувствую себя, будто я... даже не знаю... с моей служанкой. — Вы спите со служанкой? И как она? — попытался отшутиться Алексей. — Я хочу тебя поцеловать. От чего ты мне не позволяешь? Ответь! — проигнорировал тот его реплику. — Целуй... -те... я не знаю... вот Чарторыйского. Или Кочубея... — недовольно пробормотал Алексей. — Они вполне для этого подходят с их рожами. Недовольство на лице императора сменилось весельем. — Это что, ревность? — Нет. Просто я знаю, кто я и кто они. —Ты бы лучше подумал о том, где они, а где ты. Это, право, очень странно тебе ревновать. В твоём положении. — А где я? Какой смысл в моём положении, если о нём никто не знает, кроме меня? — неожиданно выпалил Алексей. Александр перестал улыбаться. — Так и чего ты хочешь? — Хотя бы видеть Вас не реже, чем они. Вы с Чарторыйским ужинаете через день. Со мной два раза в месяц. Да так ещё, чтобы почти никто не знал. — Ты сомневаешься во мне? — Вы меня стыдитесь. — Тебе что, нужно почувствовать превосходство над Кочубеем? Чтобы вам сидеть за одним столом? И какой в этом смысл? Может, хочешь, чтобы я расцеловал тебя публично? — Может, и хочу. — Публично, значит, можно... а здесь нельзя? Ты бежишь от моей ласки, как от чумы. Я не понимаю, что за этим стоит? Ты не хочешь, тебе неприятно? Почему? Почему ты меня к себе не подпускаешь? Это нечестно! — А кто говорит о честности? Александр резко отстранился от него. Алексей был почти уверен, что на этот раз смог его разозлить. И был рад. Ему вдруг все разом надоело. Почему он все время должен делать вид что все хорошо? Быть счастлив объедками.. — Иногда мне кажется, что ты меня ненавидишь. — Иногда это так и есть. Александр скосил на него недовольный взгляд. В нём явно шла внутренняя борьба. Он решал, стоит ли прогонять его из своей спальни, обижаться или сделать вид, что эта реплика не имеет значения. — А ещё, мне кажется, Вас забавляет, что рядом с Вами, коего все обожают, пасётся такая ужасная скотина, как я. И Вы это ей позволяете... Александр расхохотался. Отчего-то эта фраза привела его в восторг. — Вот уж действительно... лучше тебя никто не скажет! Да уж... пасись, пожалуйста... Он улыбнулся и поцеловал его снова, строго прибавив при этом: «Не вертись!» Алексей чувствовал себя ужасно странно, ощущая прикосновение губ Александра к своим, а тот, словно радуясь тому, что загнал его в угол, нарочно пытался заставить его раскрыть рот и пробраться туда языком. Алексей, который в принципе не любил поцелуи в губы, тем более ТАКИЕ, терпел эту забаву какое-то время, а потом всё же отвернулся с недовольным «фу», чем вызвал его смех. — Странный ты человек, ей-богу. Ты как будто хочешь, но боишься нежности... — Я ведь не женщина, чтобы со мной нежности разводить, — неуверенно ответил тот. — Так ведь и я не женщина. Но позволяю тебе делать с собой, что тебе хочется. — Я делаю то, что хочется Вам... — То есть, ты сам не получаешь удовольствия? Этот вопрос застал его врасплох. Он не думал... не думал о себе! И думать не хотел. Но он, конечно, не мог соврать... — Получаю. — Тогда... раз я решаю... Тогда мне хочется... мне хочется... — Александр резко перевернул его на спину и сел верхом. — Чтобы на этот раз ты мне позволил... себя ублажить. — Ублажайте себя ради Бога, когда я был против! — Хватит... Ты меня понял. Я хочу, чтобы сейчас ты лежал, а я буду делать то, что ты хочешь. Алексея прошиб ужас. Он испуганно смотрел на Александра снизу вверх и чувствовал себя совершенно беззащитным. Перед глазами внезапно встали воспоминания из спален мальчиков кадетского корпуса... Что можно сделать... с ним... Он вдруг разом ощутил, как Александр физически силён, как крепко держат его руки, упершиеся ему в плечи. — Пожалуйста, я ничего не хочу. Мне хорошо и так. Клянусь! — Ты испугался меня, что ли? — Александр слез с него и снова лёг рядом. — Думаешь, я стал бы что-то делать против твоей воли? Я хочу, чтобы ты позволил МНЕ делать что-то для тебя. Что было бы тебе хорошо... — Но мне и так очень хорошо... — А может ты притворяешься, что тебе хорошо... — неожиданно произнёс Александр и добавил с каким-то трагизмом, — ты меня не любишь! — Я не люблю Вас?! — вскричал поражённый Алексей. — Тише! С ума сошёл, так кричать? Сейчас кто-нибудь услышит мужской голос, который орёт такое из моих покоев... — Тогда могу кричать высоким голосом. — Так ты меня любишь? — тихо произнёс Александр. — А разве это возможно... Вас не любить... — Алексей вдруг почувствовал полное бессилие. Он смотрел на Александра и страдал. Страдал от того, что знал — он говорит правду. — Тогда позволь мне... — Хорошо... если хотите... Только... целоваться в губы — это непременно так нужно? Я не люблю. Полон рот слюней и... В дверь постучали. Оба замерли. На лице императора возник страх. — Я же сказал... кто-то услышал твой крик! — гневным шепотом произнёс он. — Хорошо, что дверь заперта.. — А та, что из кабинета? Александр в одно мгновение слетел с кровати и бросился в другую комнату, чтобы запереть там дверь. Стук повторился. — Кто там? — громко спросил Александр. — Саша, это я. Можно зайти? — спросил по-французски женский голос за дверью. — Это моя жена!.. — изумление на лице Александра было настолько неподдельным, что это выглядело даже смешно. — Скажите, что вы уже легли тут с Нарышкиной... — не удержался Алексей и получил в ответ осуждающий взгляд. — Лиза, я уже сплю. Что-то случилось? — Александр жестом указал Алексею на шкаф. — Мне нужно... сказать тебе кое-что... — несколько неуверенно прозвучал ответ. Алексей открыл створки шкафа. — Туда не поместиться даже ребёнок! Велите ей уйти! — Она бы не пришла просто так. Надо открыть.... — Так и куда я должен деваться? Под кровать? — Алексея почему-то ужасно забавляла эта ситуация. Он не боялся ничуть. — За штору! Быстро! Я узнаю, что ей нужно и удалю её. Алексей покорно пошёл туда, куда ему сказали. Встал за тяжёлую и пыльную портьеру. Сквозь маленькую щёлочку он видел, как Александр открывает дверь и загораживает собой проход в комнату жене. О чём они говорили, он, увы, не слышал. Расслышал только, как Александр сказал по-русски: «Я удивлён. Теперь?» Потом он закрыл дверь и стало ясно — императрица ушла. Алексей вышел из своего убежища. Александр выглядел каким-то грустным. — Чего она хотела? — Трудно объяснить. Того, чего я никак не ожидал теперь. — Слушайте, ежели вам надобно с женой... то я могу тихонько тут постоять... за занавеской... Я уважаю супружеский долг. — Пожалуйста, не шути на эту тему. Они легли обратно на постель. Настрой пропал. Алексей подумал, что ему бы теперь лечь на диван в кабинете. Он встал и хотел туда идти, но Александр удержал его. — Нет, спи здесь. Сам он улегся на бок и быстро заснул. Алексей не спал. Во-первых, сама кровать была довольно узкой, и он боялся заснуть и во сне побеспокоить неосторожным движением Александра. Во-вторых, ему нравилось смотреть, как тот спит. Во сне лицо императора казалось ещё немного детским, но умиротворенным и красивым... Когда Александр был таким, Алексей любил его до глубины души. Ничто плохое в тот момент не касалось его мыслей. Он всё же задремал немного, а когда проснулся, было уже около шести утра. Уходил он обычно рано — в шесть или начале седьмого. Но в этот раз Алексей беспокоился, что Александр может остаться недовольный им после вчерашнего разговора. Так было почти всегда. В любом из их споров он, в конечном счёте, виновным признавал себя. Он часто думал, что каждая встреча их могла быть последней. И, уходя с утра, внутренне прощался и сразу начинал страдать, как будто был им уже брошен. «Однажды так и будет. Что если сегодня?» Алексей наклонился и поцеловал его тихонько в щёку. Александр был сонный, тёплый, и он захотел его тепло. Он запустил руки под одеяло и стал трогать, касаясь только слегка, но весьма красноречиво. Алексею нравилось забираться руками ему под рубашку, гладить красивое тело. В эти мгновения ему казалось, будто он словно скульптор ваяет статую греческого бога. Только мрамор холоден и равнодушен к прикосновениям, а его «Аполлон» был очень чувствителен к ласкам. Александр не открывал глаза, но Алексей догадался, что он проснулся. Услышал знакомый тихий вздох и вдруг почувствовал, как его обнимает и притягивает к себе рука. — Иди ко мне... — он так это произнес, что Алексей всё понял. Ему не избежать теперь... Александр открыл глаза, убрал его руку из-под одеяла и сжал мягко за запястье. — Нет. Сперва я... ты согласился. Алексей вложил во взгляд всё отчаянье. Но отказать ему не мог, и Александр знал это. Знал и настоял, возможно потому, что в этом балансе видел главное препятствие к тому, чтобы получить над ним полную власть? Алексей позволил перевернуть себя сначала на спину, потом, Александр словно чувствуя его напряжение и страх все же сказал: — Хочешь, ляг на меня... так будет проще. Только приподнимись... — И тихо,— расслабься... Закрой глаза... Алексей лёг на него сверху, приподнялся на руках, как будто б собирался отжиматься. Он не мог соприкоснуться с его телом, вынужденный удерживать себе немного выше, так чтобы рука Александра могла свободно проникнуть туда, куда хотела. Это напряжение в мышцах рук и спины переключило немного на себя то напряжение, которое он чувствовал внутри. Он покорно закрыл глаза. Ему было бы настолько проще, если бы Александр, настаивая на том, что хотел, действовал через силу, причинил бы ему, в конце концов, боль физически... Алексей с трудом мог выносить нежность от близких, ему было проще быть ласковым самому, чем чувствовать себя достойным чьей-то ласки. Он не считал себя... ВОЗМОЖНЫМ для неё. Он держался на весу, упершись кулаками в матрас, превознемогая боль в руках, и от того ощущения казались ещё острее, ещё приятнее. Но эти ласки пробуждали в нем страшные желания... ему захотелось схватить Александра, перевернуть на живот и взять его, войти в него, как входят в женщину. Сделать самое ужасное, что может мужчина сделать над мужчиной. А может быть эта потребность была защитой от того чувства уязвимости, которое он испытал теперь? «Быстрее бы... скорее...» — повторял он про себя. Он надеялся, что это будет быстро. Но Александр словно специально всё время то замедлял, то ускорял движения руки, то вовсе убирал её, чтобы погладить его по спине, по плечам. Казалось, это длилось так долго. Но наконец настал момент и Алексей растворился, перестал думать совсем и, кончая, видел открытыми глазами лишь темноту и тишину... она вливалась в уши и в глаза и изливалась вместе с ним. Он упал на него сверху без сил, и Александр, крепко прижав его к себе, прошептал: — Боже, как бьётся твоё сердце... я чувствую, что у меня в груди их будто два. Алексей, словно в полубреду, нашёл губами его губы и вдруг со страстью впился в них глубоким поцелуем. Он словно хотел заглотить его всего, весь рот его, язык и глотку и перерыть дыхание, всё там заполнить. И Александр ему это позволил, весь раскрывшись в ответ и отвечая так страстно, что Алексей почувствовал себя, как будто бы с него содрали заживо всю кожу. В этом поцелуе было сразу всё, что он хотел, но не смог бы выразить в самых развратных и изощрённейших ласках. Потом он перевернулся, лёг рядом на подушку и закрыл глаза. — Теперь Вы довольны? Теперь я весь Ваш. Вы вырвали меня с корнем... Как чертополох... — И что же мне делать? — Можете поставить в цветочную вазу. Но только едва ли я буду там смотреться... — Нет, цветы в вазах вянут... лучше я сделаю из тебя гербарий, — Александр прижался к нему, обняв. — Ты любишь гербарий? — Не знаю... Делайте, что хотите... Но сейчас мне нужно идти. Уже время... смена караула... — пробормотал Алексей, на минуту закрывая глаза и моментально проваливаясь в глубокий сон.