В БОЛЕЗНИ
Двенадцатого ноября Аракчеев был на ужине у императора. А тринадцатого числа из Курганов пришло письмо с известием о болезни Елизаветы Андреевны. Алексей написал прошение о недельном отпуске, сообщая, что мать его серьёзно больна и он не простит себе, если её не повидает. Александр подписал прошение без возражений и дал Алексею не одну, а две недели отпуска. Четырнадцатого числа Аракчеев уехал в Новгородскую губернию. Елизавета Андреевна, всю жизнь отличавшаяся отменным здоровьем, заболела гриппом, эпидемия которого свирепствовала той осенью с особенной силой. Болезнь протекала тяжело, с лихорадкой и кашлем, и в отсутствии лекарств появились опасения за её жизнь. Аракчеев привёз из Петербурга врача и сам ухаживал за матерью несколько дней, став при ней почти что сиделкой. — Из трёх сыновей ко мне приехал самый занятой... и нашёл время, Алёша... — с нежностью говорила женщина, держа его за руку. — А сам-то! Бледный какой!.. И руки холодные, будто кровь не течёт...Что с тобой твоя служба сделала... Ты же на человека перестал походить... Сердце у меня не на месте глядеть на тебя... Ни жены, ни детей... весь как иссохший со своей работой. — И добавляла с уроком, — на службе женатым быть тебе, что ли? Ох, Алёша, вот умру я, с кем ты останешься? На что тебе ломаться по службе, коли оставить богатство своё будет некому? Алексей улыбался и клал холодную ладонь на горячий лоб матери. Гонял доктора и прислугу за недостаточную расторопность, сам кормил ослабевшую женщину супом с ложки, поправлял одеяло, давал лекарство, даже читал вслух. И болезнь начала отступать. Через три дня Елизавета Андреевна встала с постели, ещё через два начала потихоньку хозяйничать. Как только опасность миновала, Алексей засобирался обратно в Петербург. Но прежде решил всё же на всякий случай заехать ещё в Грузино. В это время года природа была особенно печальна и мрачна. Голые деревья и торчавшие из земли кустарники напоминали чёрные скелеты, как будто растущие прямо из недр земляных могил. Дорога была плоха: слякоть и грязь, в которой увязали колёса повозок. С неба сыпал то ли дождь, то ли снег. Алексей насквозь продрог ещё в карете. Слуги явно не ждали приезда хозяина и в доме было плохо натоплено. Не помогал ни горячий чай, ни водка, ни шуба, в которую он завернулся. В гостиной не так давно заложили камин, который он велел затопить, но который как будто совсем не грел. В пустой ещё комнате стоял только диван. Даже он показался Алексею сырым. И ещё всё было грязным. Пол плохо подметëн, окна не мыли с весны, везде лежал слой пыли, как Алексею казалось, толщиной с палец. Становилось понятно, что с момента его отъезда здесь никто не поддерживал чистоту и порядок. Гнев, с которым обрушился Аракчеев на прислугу, был страшен. Что за людей он держит, если живут они хуже свиней? Превратили его дом в помойку, к чему он приехал? За каждым он что ли должен ходить как за младенцем? Устав орать, запугав всех, в полном бессилии Алексей лёг на диван и закутался в шубу. Ему было плохо. Комната плыла перед глазами, кровь стучала в ушах. Сперва было никак не согреться, а потом жар от камина вдруг стал таким сильным, что его бросило в пот. Хотел отодвинуться, но не было сил даже голову оторвать от подушки. Он смог только скинуть тяжелую шубу и расстегнуть воротник. Потом предметы стали менять очертания. Маленькие начали казаться большими, а большие уменьшились до размера булавочной головки. Алексей видел свою руку, которая стала огромной и заполнила собой всё пространство. А сам диван, на котором лежал он, стал крошечным и сам он непонятно как на нём помещался. Сколько он так лежал? Несколько часов или дней? То ли во сне то ли наяву Алексею чудились голоса, разговоры людей. Кто-то спросил: — Барин, чего вы, захворали? — Послать за врачом бы... Он хотел сказать «помогите», но вместо этого с губ сорвалось «уйдите..» — Да ну его к чëрту... Потом он впал в забытье. Алексей видел родное Гарусово. Он летел над полем, над церквушкой и озером. Видел себя самого ещё маленький мальчиком со стопкой книг, идущим по тропинке рядом с отцом. И стало внезапно ему так жаль этого мальчика. Жалко Алёшу. Хотелось спуститься на землю, подойти и обнять, а ещё защитить... от кого? От всего, что грядёт для него впереди и о чëм он не знает. Предостеречь, сказать доброе слово... Но он мог только смотреть, поднимаясь всё выше и выше... И вот уже леса и поля превратились в полотно цветных точек и Алексей понял, что он высоко-высоко... Потом он как будто пришёл в себя и как сквозь туман увидел очертания женской фигуры, которая, приподняв его, давала пить что-то. Он чувствовал прохладу рук, трогающих лоб и ему показалось, что это Елизавета Андреевна сидит теперь с ним рядом. — Матушка... — пробормотал он в полубреду, а потом вдруг заплакал. Ему подумалось, что он умирает. Умирает один, никем не любим... одинокий, ненужный. Потом он заснул, а проснувшись, увидел, что лежит в своей комнате, раздетый, на кровати. В голове была странная легкость, а в теле ужасная слабость, но сознание зато было ясным и чётким. В горле было так сухо, что больно глотать. Алексей повернул голову и увидел рядом на стуле молодую черноволосую смуглую девушку. Она тихо дремала. — Пить... — хрипло прошептал он. Девушка встрепенулась и открыла глаза. Чёрные, волоокие, какие-то неестественно большие. –Ой, барин, очнулись! Слава Богу! А мы тут уж подумали... Тут же под носом возникла чашка воды. Какой вкусной она ему показалась! — Ну, и захворали вы, барин, прям страсть! Никак вам не делалось лучше! Три дня пролежали в жуткой горячке! — А ты... кто? Откуда тут? — Так я за вами ходила, не помните? Пока тута лежали. Я вас травами и отпоила. — Так ты из новых дворовых крестьянок... не помню тебя... — Потом помолчав немного, спросил, — так это ты здесь была... как тебя звать? –Да Настасья... — девушка улыбнулась. — Ну вы теперь поправляйтесь... а я тут буду... ежели чего. Январь 1806 года Санкт-Петербург. Зимний дворец. «В битве под Аустерлицем российско-австрийские войска потерпели сокрушительное поражение и были обращены в позорное и беспорядочное бегство. По слухам, русский император, не отличившись в мужестве, превзошёл всех в развитии небывалой скорости на своём коне, несколько часов подряд улепётывая от французов, которые и не думали его преследовать.» Александр закончил читать вслух и бросил газету на стол. Потом вопросительно посмотрел на сидящего в кресле Адама Чарторыйского. Тот тяжело вздохнул. — И всё в таком духе печатают французские газеты! — Саша, не принимай так близко к сердцу. Будет тебе читать всякий вздор! Ключевое слово здесь «по слухам». — Ежели эти газеты дошли до меня, скоро они дойдут и до других в Петербурге... — император отвернулся к окну. Скрипнули половицы. Чарторыйский положил руку ему на плечо. —Чёртов печатный станок! — Полагаешь, это повод пошутить? — резко ответил Александр и прислонился к стеклу лбом. Он смотрел как на улице, освещённой вечерним светом фонарей, красиво кружится снег. Плечи вновь сжали ладони, слегка надавливая и разминая. — Ты зол — это понятно. Всё было не так, как мы надеялись. — Зол? Я унижен. Растоптан, осмеян... и я один за всё в ответе теперь. Мы понадеялись!.. Александр отошёл в сторону, вынудив Адама убрать руки с его плеч. Посмотрел на часы. — Пора на обед. Они вышли из его кабинета и направились в столовую. — Да, забыл предупредить тебя. Будет ещё Аракчеев... — Аракчеев? — Чарторыйский резко остановился посреди коридора. — Это зачем? — Что значит — зачем? Я пригласил его к обеду. Как и тебя. И Виктора. — Если уж и искать концы в поражении русской армии, то надобно спросить с начальника всей артиллерии! — раздраженно произнёс он. — Не понимаю, от чего ты с должности его ещё не снял? — Что за чушь, при чём здесь Аракчеев? — Преобразователь! Артиллерия же оказалась непригодна к бою! Пушки укорочены, часть орудий совершенно неподвижна... да бог уж с этим! Неужто ты не уведомлен был о состоянии орудий? Оно разваливалось в руках военных на куски прямо во время стрельб! — Глупости. Уж в добросовестности Алексея Андреевича мне сомневаться не приходиться. Он дело своё знает и не допустил б таких оплошностей... или уж не хочешь ли ты сделать намёк, быть может, что он нарочно всё испортил? — в голосе Александра прозвучала ирония. — Горазды вы все в вину ему ставить что попало... — Я не говорю, что он не знает дела своего. Но что твориться в этой голове — неведомо, и я могу сказать тебе лишь, что такого человека держать рядом с собой не стоило бы. И уж тем более звать на обед! — Я был бы тебе признателен, когда б ты советы свои о том, кого мне назначать на должности и приближать, держал бы при себе! Мне твоих советов уже весьма хватило! Я из-за них теперь дурак! — раздражение в голосе Александра было настолько неприкрытым, что Чарторыйский опешил и замолчал. Они вошли в столовую, где уже сидели Кочубей и Аракчеев. За прошедший год Алексей лишь изредка видел императора. Подготовка к военным действиям, административные дела, в которые оба были погружены, наконец сам Аустерлиц. Аракчеев был в свите Александра, но с императором наедине не виделся и не говорил. В сражении он так же не участвовал и отбыл с фронта, якобы по поручению, ещё до того, как началось отступление русских. Многие сочли это довольно странным, как если б граф Аракчеев предвидел тот провал и разразившуюся катастрофу. Александр же и правда выглядел неважно. Не было привычной теплоты во взгляде, улыбки, непринуждённости в манерах. Они впервые сидели за столом в таком составе. Чарторыйский сидел справа от Александра, слева сидел граф Кочубей, Аракчеев же сидел напротив. В отличие от императора, который пребывал в задумчивости, Алексей был непривычно словоохотлив и доброжелательно настроен. Он явно чувствовал себя свободнее, чем Чарторыйский, который сидел с хмурым и недовольным видом. — Алексей Андреевич, действительно ты решил продемонстрировать Петербургу исправность артиллерийских орудий и выставить их и амуницию на всеобщее обозрение на плацу на будущей неделе? — неожиданно произнёс Александр. — Да, Ваше Величество, так и сделаю. До кои унизительные слухи будут ходить меж всякий малосведущих людей, мы преобразования не закончим. На сами слухи мне плевать. Но офицеры наши из-за этого едва ли не начали бояться своих орудий. Пусть же уважаемые люди осмотрят всё, а результаты напечатаем в газетах. Пусть хоть мной раз там напечатают что-то полезное, а не всяческую муть... — А что, граф, правда, что вы женитесь? — внезапно обратился к нему Кочубей. — Да, такое дело... Действительно, женюсь, — небрежно произнёс Алексей. — На этой... хм... Как её... Чарторыйский закатил глаза, Кочубей едва сдержал усмешку. Только Александр ошарашенно смотрел на Аракчеева, поражённый не столько фактом самой женитьбы, сколько тем, что узнаёт о ней вот так. — На дочери помещика генерал-майора Хомутова!.. Вот, опять запамятовал с фамилией. А верно уж, она для брака подходящая... — Да, и верно, хомут на шею вам всё же закинули... — Кочубей засмеялся. — Исключительно по настоянию матушки. Уж больно она попрекала меня моим холостым положением. Получилось тут забавно. Я предложение сделал более в шутку, уверенный в отказе, а она возьми да согласись! Вот беда, придётся быть верным слову. Ваше Величество, — обратился он к Александру, — смею надеяться, что Вы почтите своим посещением нашу церемонию. Будет в начале февраля, хоть с датой пока не определились. — Безусловно, Алексей Андреевич. Событие сие заслуживает особого внимания. Хотя я полагал, что ты убеждённый холостяк. Алексей улыбнулся. Александр теперь смотрел в тарелку. Он ел медленно и без аппетита. Почти не обращал внимание на то, что говорят друзья, которые завели диалог между собой. Потерянная маска уверенности была ему необходима, но у императора как будто б не доставало сил её найти и даже приложить к лицу. Чем более Александр терял нить разговора, тем более разговорчив становился Аракчеев. Откуда вдруг взялось в нём обаяние собеседника, уместный тон? Кончилось всё тем, что говорили только трое, а Александр меж своих сановников сидел, как ребёнок среди взрослых — потерянный, неловкий, молчаливый. Когда обед закончился, граф Кочубей и Аракчеев ушли вместе, а Чарторыйский явно понадеялся, что они с императором продолжат свой разговор. Но Александр дал понять, что общества его сегодня уже не хочет. — Правы были те кто говорил, что у тебя великая способность ставить меня в неловкое положение... Тебе это, кажется, доставляет удовольствие, — холодно заявил он. Чарторыйский молча только посмотрел в след другу, который отправился к себе в покои один. Он мог бы и хотел списать всё на переживания Александра из-за Аустерлица, его усталость, нервный срыв. Но ему так же было хорошо известно: если тот менял своё мнение о ком-то по любой причине, возврата к прежним отношениям уже не будет. Александр каждого любил лишь раз, а разлюбив, разочаровывался напрочь. Срок их дружбы явно подходил к концу.***
Александру снилось, что он в саду катается на маленьких качелях. Ему лет пять-шесть. Рядом стоит отец. Совсем другой, не таким, каким он его запомнил. Молодой, в расшитом бархатном камзоле вместо прусского мундира, без парика. Он качает сына,толкая толстую веревку, и Саша с восторгом взлетает выше в воздух. Сердце замирает от восторга, он радостно хохочет и просит качать его сильнее. Выше... выше! Он на мгновение закрыл глаза, потом открыл — на лужайке пусто. Он крутит головой в испуге. Зовёт отца, пытается остановить качели, слезть. Восторг сменяет страх. Потом он видит Павла снова. Тот лежит неподалёку на траве. Голова чуть в бок повёрнута, на шее алый шарф. Неподвижный. Мёртвый. Саша в ужасе кричит, качели раскачиваются будто от ветра, все сильнее и сильней. Рукам уже нет сил держаться, и он, сорвавшись, падает, летит. Потом все вдруг меняется. Он в ночном в лесу и убегает от кого-то. Аустерлиц! Он убегает... Бежать, спасаться... от страха ноги будто ватные. Он еле передвигает ими, почти ползёт. А сзади слышится дыхание. Убийца преследует, он нагоняет. Александр выбегает из леса на поляну. Луна сияет ярко в небе. Где-то раздаётся вой. Он оборачивается и смотрит в чащу. Его преследователь... где он? Слышны шаги и хруст веток. Александр зажмуривает глаза. Вновь открыв, видит только потолок спальни. Резко садиться на кровати. Шаги и хруст по-прежнему слышны. Он не один. В комнате есть кто-то. Он вскакивает, спешит к двери, хватается за ручку, но та отваливается и рассыпается в его руке. Он бежит к окну и обнаруживает на нём решетки. Он заперт в своей комнате... Шаги слышны со всех сторон. Александр медленно поворачивается. Трое людей без лиц. В руках у каждого-алый шарф. Император вздрогнул и проснулся. Несколько секунд, чтобы прийти в себя, прислушаться. Тихо. Только треск огня в камине. Александр встал с дивана, прошёлся по комнате, стараясь унять дрожь. Посмотрел на дверь. Осторожно подошёл, взялся за ручку, повернул... Стоявший у двери гусар вопросительно смотрел на государя. — Ваше Величество? Всё хорошо? Александр, убедившись что в коридоре пусто, кивнул. — Вели принести ещё вина. Замёрз. И снова закрыл дверь. Через некоторое время на кухне слуга, откупоривая бутылку, с тяжёлым вздохом произнёсет: «А государь-то снова... вот уже второй месяц как, по вечерам, напьётся до беспамятства... переживает Остерлиц... но так недолго ведь и спиться. Что за характер!»***
Алексей был у себя на петербургской квартире вместе с молодой женой. Сегодня, восьмого февраля они венчались с Натальей Фёдоровной Хомутовой. Александр был на церемонии и лично его поздравил. Он снова плохо выглядел — каким-то сонным, вялым и печальным. Алексею приятно было думать, что его свадьбой тот огорчён, особенно её внезапностью. О том, что император чуть ли не в болезни после Аустерлица говорили все. И это подтверждалось вполне его внешним видом. Алексей, напротив, чувствовал себя хорошо, как никогда. Жена пришлась по вкусу его матери, была вполне себе мила лицом и, на удивление, к нему благоволила. Сам Алексей же относился к Наталье... никак. Было около одиннадцати вечера, когда пришли с письмом. Он собирался как раз ложиться спать рядом, как полагается, с законной женою. Алексей прочитал письмо и сразу же порвал его на мелкие кусочки. Потом надел сюртук и взял пальто. Прошёл в спальню, где на кровати сидела Наталья. Увидев его, она изумилась. — Вы уходите? Теперь? Ведь ночь уже почти... — Увы, сударыня, вы вышли замуж за человека, для которого время суток лишь название. Я должен вас покинуть — служебный вызов. Сообщаю вам об этом с искренним прискорбием и рекомендую лечь покойно спать, меня не дожидаясь. Не дожидаясь так же и её ответа на это заявление, он вышел из комнаты, захлопнув дверь, оставив ошарашенную девушку сидеть на кровати, где ей предстояло в первую брачную ночь спать одной.