***
Ему уже тринадцать. Он больше не ребенок, но все еще спит со своим уродливым игрушечным эвоком, которого в свои девять сделал сам из старой коричневый мантии своего Мастера. Косые стежки, пуговицы глаз не совпадают ни по форме, ни по цвету, но Энакин все равно любит это странное подобие медведя. Теперь, когда он, очевидно, «слишком взрослый», чтобы приходить в спальню Мастера среди ночи под предлогом того, что ему снятся кошмары, эта игрушка, сделанная из ткани, которая касалась тела его Мастера, — единственное, что помогает Энакину успокоиться достаточно, чтобы заснуть.***
Он рывком вырывается из сна — мокрый от пота и жадно хватающий воздух горячими, пересохшими губами — с ощущением, будто из него только что вырвали душу. Паника плотно обвивается вокруг его груди, не давая ни вздохнуть, ни даже закричать от боли, сжигающей изнутри. — Мастер! — зовет он по их связи, торопливо выбираясь из постели. — Мастер! — умоляет он, спотыкаясь на дрожащих ногах и едва видя куда идет сквозь слезы. — Мастер! Но его спальня пуста, а их связь оборвана. И Энакин не чувствует присутствия своего Мастера в Силе... Его путеводная звезда померкла.***
Он не помнит, как именно оказывается здесь, но вот он, босой, одетый только в спальные штаны и тунику, задыхающийся от бега по Храму и безудержных рыданий — стоит посреди Зала Совета и дрожащим, требовательным голосом спрашивает: — Где мой Мастер? Несколько мгновений члены Совета молчат, глядя на него в полнейшем замешательстве, пока Мастер Йода наконец не находит слова. — Успокоиться ты должен, юный падаван, — настойчиво говорит он. — Нет для беспокойства твоего причин. — Почему я не чувствую его в Силе?! Где он?! — Энакин делает несколько глубоких вдохов, пытаясь взять под контроль собственный пульс, но сердце с тяжелым, приглушенным стуком продолжает колотиться, будто вовсе пытаясь вырваться из грудной клетки. Тук. Тук. Тук. В абсолютно мертвой тишине Зала Совета. Тук. Тук. Тук. Почему они все молчат? Почему никто из них не отвечает ему? Тук. Тук. Тук. — ГДЕ. ОН?! — кричит Энакин, и окна по периметру круглой комнаты разлетаются на миллионы и миллионы острых осколков. — Ради Силы, мальчишка! Твой Мастер был отправлен на секретную миссию. Это потребовало сокрытия его подписи в Силе! — наконец перекрикивает оглушительный шум ветра, врывающегося в дыры в стенах, Мастер Депа Биллаба, хватаясь за свое кресло, чтобы удержаться. — Он не мог уехать, не предупредив меня! — кричит в ответ Энакин. Он стоит посреди учиненного им самим хаоса, неподвижный и полный решимости. Его руки сжаты в кулаки, а глаза с каждой секундой все темнее и темнее от ярости. — Где он? Скажите мне сейчас же! Стены Храма дрожат. Магистры Шаак Ти и Стасс Алли, в вихре своих развевающихся одежд, бросаются вперед, чтобы прикрыть Великого Магистра Йоду от падающих кусков осыпающегося потолка. Мастера Саэси Тиин, Коулмен Ккай и Оппо Рансисис раскидывают руки в попытке создать Силовое поле вокруг комнаты, чтобы защитить ее от свирепого бесчинствующего шторма, но внезапный порыв ветра сбивает их с ног, заставляя хвататься за кресла и держаться изо всех сил. Мастера Пло Кун и Ки-Ади-Мунди дико жестикулируют и что-то кричат, но их голоса тонут в стонах ветра. Единственный, кто остается спокойным во всем творящемся вокруг хаосе, Мастер Мейс Винду. Он бросает очень быстрый, почти незаметный, осторожный взгляд куда-то за спину мальчика, но Энакин все же успевает его поймать. Он резко оборачивается, чтобы взглянуть, на что смотрел Винду — от посадочной платформы Храма прямо сейчас отходил шаттл. В мгновение ока рука Энакина устремляется туда, хватая и удерживая корабль Силой. Иди ко мне! — тут же всплывают в сознании знакомые слова. С громким протестующим ревом двигателей транспорт застывает в воздухе. А потом Энакин просто тянет металлическую махину на себя. Его глаза устремлены только на корабль, зубы плотно стиснуты от невероятной концентрации, и его тонкая спальная туника зловеще развевается вокруг него. Шаттл сотрясается, издавая страшные трескучие и дребезжащие звуки двигателей, но медленно, будто неохотно, начинает спускаться обратно на посадочную площадку.***
Когда Энакин добирается до платформы, транспорт уже приземлился. Он слегка помят и стоит, немного кренясь в сторону, но в целом, без видимых повреждений. Под натиском Силовой хватки Энакина трап открывается с громким металлическим скрежетом и тяжело падает на дюракритовую поверхность посадочной площадки — он вскрывает корабль, словно консервную банку. Надвинув капюшон и скрестив руки на груди, с развевающимися полами мантии, оттуда выходит Оби-Ван Кеноби. Его аура — сияющая и золотисто-теплая — мягко, успокаивающе скользит по ауре Энакина. — Ну? — Выжидающе выгибает он бровь, раскидывая руки в чрезмерно драматичной позе — словно на распятии. — Ты ужасно скучал по мне? И Энакин даже не бежит к нему — он практически совершает гиперпрыжок, оказываясь в объятиях своего Мастера. Весь в рыданиях, он цепляется за него, дрожа, словно лист на ветру, и костяшки пальцев белеют от того, с какой отчаянной силой он стискивает мантию Мастера. Не оставляй меня. Не оставляй меня. Не оставляй меня. Словно мантра, несется бесконечными волнами по их связи. — Твой падаван совершенно вышел из-под контроля! — Строгий голос Мейса Винду за спиной Энакина нарушает их воцарившееся умиротворение и заставляет мальчика вздрогнуть в объятьях своего Мастера. — Я — его контроль, — смело парирует Оби-Ван. Его слова посылают странный внезапный толчок горячего удовольствия по всему телу Энакина, заставляя его задыхаться и дрожать. — Я говорил вам, что не должен был уходить, не известив Энакина. Совет должен был позволить мне предупредить его. — Высший Совет не подчиняется вашему падавану, Кеноби, — презрительно усмехается Винду, вздергивая подбородок. — Нет? — насмешливо переспрашивает Оби-Ван. — Но кто-то, кажется, все же сказал ему, где меня искать. — Скайуокер проявил полное отсутствие уважения! Он посмел угрожать Совету! Его действия поставили под угрозу безопасность Храма и разрушили конфиденциальность вашей миссии! Он будет немедленно исключен из Ордена! — кричит Винду. Вена на его лбу пульсирует, а ноздри гневно раздуваются. — Мальчик просто запаниковал, Винду. Разве вы не видите? Он просто плачущий, испуганный ребенок, — говорит Оби-Ван с мягкой, терпеливой улыбкой, но Винду остается непреклонным. — В этом-то и проблема, Кеноби. Он не должен быть «плачущим, испуганным ребенком». Он должен быть падаваном джедая, который в состоянии контролировать собственные эмоции. Возможно, если бы вы обучали его лучше... В мгновение ока Энакин, до этого хранивший молчание и спокойно прижимающийся к груди своего Мастера, разворачивается. Повинуясь его команде Силы, световой меч Мастера срывается с крепления на поясе и оказывается в руке Энакина. Лазерное лезвие шипит — лазурное и злое — всего в дюйме от глотки Винду. — Что вы только что сказали о моем Мастере? — Энакин в оскале обнажает зубы, его лицо темнеет, а глаза загораются яростью. На мгновение тень страха мелькает на лице всегда такого самоуверенного Мейса Винду. Энакин усмехается. — Вы пожалеете об этом, Мастер Винду. — Энакин, нет, — тихо предостерегает его Мастер, одаривая падавана мягким, но неодобрительным взглядом, и у Энакина по коже бегут мурашки.***
Он едва сдерживается от ненависти. Как смеет этот самодовольный ублюдок подвергать сомнению методы обучения его Мастера? Энакин отлично знает, как лишь по одной интонации голоса Мастера отличить просьбы от команд. Иногда это раздраженное, но слегка позабавленное «Энакин, нет!», и оно значит «Энакин, (возможно) да». Но когда это произносится спокойным, твердым и требовательным баритоном, то «Энакин, нет» значит только «Энакин, нет». И Энакин повинуется приказу без вопросов, каждый раз страшась услышать невысказанное «Плохой Энакин!» Его Мастера не зря называют Переговорщиком. Дар будоражить души одними лишь словами стал мечом в его руках. И он сражается им — острым, безжалостным и смертоносным. Но когда эти слова обращены к нему, его упрямому ученику, они всегда мягки и нежны. И это еще хуже, еще опаснее. Потому что тогда слова становятся медленно убивающим ядом — и Энакин полностью очарован ими, разрушен до основания одним лишь звуком своего имени. Потому что только Мастер знает, как произносить его правильно — с его завораживающим корусантским акцентом. А-анакин. Словно удар хлыста. Неудивительно, что каждый раз, стоит только Мастеру к нему обратиться или отдать приказ, в Энакине что-то надламывается и он чувствует непреодолимое желание следовать этим словам и сделать все в точности так, как было велено. И он не просто готов выполнять все сказанное — он пристрастился к этому. Почти на грани того, чтобы умолять о большем. Потому что все его существо содрогается от удовольствия каждый раз, когда у него есть возможность покорно склонить голову и пробормотать извечно послушное «Да, Мастер». О, он жаждет этого подчинения так сильно. Жаждет увидеть одобрительную улыбку своего Мастера. Его похвалы и легкого, едва заметного удовлетворительного кивка. Хороший мальчик, А-анакин, — скажет он. И Энакин будет в восторге, полностью восхищен и загипнотизирован этими простыми словами. Он сделает все, чтобы заслужить их.***
— Энакин, нет. — Как пожелаете, Мастер. Его губы сжимаются в тонкую линию, но он в покорности склоняет голову. «Энакин, нет» — и Энакин опускает световой меч и отступает от Винду. Немедленно, словно в награду за послушание, ладонь Мастера ласково ерошит его волосы. Энакин борется с желанием уткнуться в эту руку и замурлыкать, как гигантский лоткот. Но он лишь удовлетворенно вздыхает, опуская веки, чтобы не видеть потрясенного взгляда Винду. — Твой... — Винду задыхается от возмущения. — Твой падаван только что напал на меня! Я велю немедленно взять его под стражу! — Вы этого не сделаете. — Голос Мастера звучит для Энакина так же спокойно и безмятежно, как и всегда, но есть что-то неуловимо опасное в том, как он слегка наклоняет голову набок. — Вы сообщите Совету, что Переговорщик отказывается от миссии на Набу, чтобы преподать несколько уроков своему падавану. Избранному. На лице Винду играют желваки, а его кулаки яростно сжимаются. — Кто ты такой, чтобы отдавать мне приказы, Кеноби? Неужели ты действительно думаешь, что, будучи учителем этого наглого отродья, ты имеешь право тут командовать? Он здесь лишь в качестве живого щита для Храма, на тот случай, если что-то пойдет не так, и пророчество окажется ложью. Он не твой... не твой пылающий меч праведности. Энакин ловит лишь одно единственное, секундное предупреждение, едва ли достаточное для того, чтобы вовремя повернуть голову к своему Мастеру, и видит вспышку, посылающую во все стороны от Мастера волну ослепительно белого Света. Платформа трясется под ногами Энакина, и он изо всех сил пытается удержаться на ногах, но все равно почти сразу падает навзничь, закрывая уши руками. Он слишком ошеломлен внезапной потерей зрения и пронзительными звуками, разрывающим все его существо. Энакин не знает, как долго остается в этом состоянии полной дезориентации. Все, что он знает, так это то, что он не должен противиться, не должен бороться с этим. Он должен переждать. Потому что его Свет сердится не на него. Все прекращается так же внезапно, как и началось. Энакин позволяет всем своим напряженным до предела мышцам расслабиться. Отнимает прижатые ладони от ушей и опирается ими о пол, пытаясь подняться. Первое, что он видит, когда бесконечный снег черно-белых точек, затуманивающих зрение, наконец, исчезает, — это фигура его Мастера, возвышающаяся над дрожащим телом Винду, распростертым у его ног и не оставляющим неуклюжих, тщетных попыток подняться. Осознание прошивает Энакина, как Звездный разрушитель, идущий на таран. Это — это то, что скрывается за извечной невозмутимостью его Мастера. И все его холодное и отстраненное поведение вовсе не является проявлением совершенной джедайской безмятежности. Нет. Это воплощение безжалостного, расчетливого контроля. А произошедший только что взрыв — лишь проблеск того, что может произойти, стоит этот контроль утратить. Того, что может произойти, если Оби-Вана Кеноби ничего не будет… сдерживать. Лицо его Мастера выглядит абсолютно бесстрастным. Он обращается к Винду, и легкая, теплая улыбка касается его губ в поразительном контрасте с твердостью голоса, от звука которого колени Энакина подкосились бы, не стой он на них. — Мой падаван будет тем, кем я скажу.***