***
Ему уже восемнадцать. Он взрослый. Почти полностью обученный воин. Почти рыцарь-джедай. Почти такой, каким его хочет видеть Мастер. Почти... Спокойствие, которого ему так не хватает, он компенсирует боевыми навыками. Он практикуется и тренируется часами напролет. Всегда первым приходит в тренировочные залы утром, и всегда уходит последним по вечерам. Он лучший среди всех падаванов. Черт возьми, он даже лучше некоторых рыцарей и Мастеров. Самый могущественный из когда-либо живших обладателей Силы, сильнейший из Ордена Джедаев, каждое его движение, каждая форма отточены до совершенства... Но все это лишь бледная, неуклюжая имитация непринужденной и захватывающей дух грации его Мастера. Идеал, которого ему не достичь, как бы он не старался. Его знание, его техника, его мастерство — все это не имеет смысла, только глаза его Мастера не светятся гордостью, а губы не складываются в слова похвалы. Ты прекрасно справился, мой падаван. За эти слова Энакин готов из кожи вон лезть, повторяя ката день и ночь напролет, пока руки не начнут кровоточить на рукояти светового меча. Да, он сделает все ради одобрения Мастера. Он посвящает каждую секунду каждого дня достижению его недостижимого совершенства. И все же ему кажется, что он недостаточно хорош, что он не стоит тех усилий и того времени, что вкладывает в него Мастер. Он не тот идеальный падаван, которого заслуживает его идеальный Мастер-джедай. Он видит взгляды, которые бросают на них другие Мастера и падаваны, когда они вместе идут по залитым солнцем коридорам Храма. Он чувствует их настороженный интерес, скрытый под масками презрения и отвращения. Это все из-за него, конечно. Он, а не Мастер, — причина, по которой люди смотрят на них. Взгляды, которыми они окидывают Мастера Кеноби, полны сочувствия и жалости. Иногда Энакин даже слышит их шепотки за спиной. «...Оби-Ван должно быть так разочарован — застрять с этой ходячей катастрофой в падаванах...» «...Бедный Мастер Кеноби... такой молодой... такой талантливый... тратит время на этого никчемного мальчишку...» «...Посмотри, как сильно Скайуокер старается для своего Мастера... Будто он когда-нибудь сможет приблизиться к тому, чтобы стать достойным...» «...Да мальчишка же явно не в себе... как только Оби-Вану удается справляться?..» «...Святой Кеноби стал нянькой для отродья ситхов...» И это не должно задевать Энакина. Потому что это правда. Все, что они говорят. Он не достоин своего Мастера, и как бы ни старался, никогда не будет. Он не может контролировать свои эмоции достаточно даже для обычного человека, не говоря уже о будущем рыцаре-джедае. Он почти постоянно на грани истерики. Он цепляется за своего Мастера и требует внимания, как ребенок. Он может часами рыдать в его объятиях, дрожа и всхлипывая, просто потому, что Сила иногда кажется ему слишком яркой, ошеломляющей и невыносимой. Мастер Оби-Ван Кеноби заслуживает лучшего падавана, чем он, смотрящий в бездну Тьмы и готовый упасть в нее в любой момент. Все это правда. И она не должна злить Энакина. Не должна, но она злит. Потому что на самом деле Энакин знает: глубоко внутри, под наигранной симпатией, под фальшивой заботой, под открытой ненавистью и презрением, все они просто-напросто завидуют. Они все хотят занять его место — всегда на шаг позади Оби-Вана Кеноби, следовать за ним, куда бы он ни пошел; учиться у него, такого умного и талантливого; быть его другом; быть тем, кого в час нужды, истерики или полного эмоционального хаоса Оби-Ван Кеноби обнимет. Они все хотят быть им — никчемным мальчишкой, ходячей катастрофой, отродьем ситхов. Они все хотят быть Энакином Скайуокером.***
Падаваны, с которыми он тренируется сегодня, даже и близко не могут сравниться с ним. Энакину так скучно, что хочется просто опустить свой световой меч и поддаться, позволить одному из этих несчастных неуклюжих идиотов просто зарезать его насмерть. Но он не может, потому что Мастер смотрит. Он сидит в кресле в дальнем конце тренировочного зала и внимательно наблюдает за ним, поддерживая беседу с другими Мастерами и потягивая чай. Энакин не может разглядеть его лицо с этого расстояния, но он просто знает, что его Мастер наблюдает за ним. Его оценивающий взгляд проникает под одежду и опаляет кожу. Его щеки горят. Мастер недоволен тем, что он перешел из преимущественно оборонительной формы Соресу в более агрессивную Джем Со? Энакин выругивается себе под нос. Он не хотел расстроить Мастера. Он хотел только, чтобы эта отвратительная, кажущаяся бесконечной, тренировка поскорее закончилась, и чтобы Мастер отвел его обратно в их комнаты, где не будет никого, кроме них двоих, где будет тихо и спокойно. К тому же, он планировал приготовить сегодня на ужин что-нибудь особенное, что точно понравится Мастеру, который, кажется, думает, что готовка - это что-то сродни древней магии. Еще несколько ударов и... Ага, вот и все. Энакин опускает меч и отходит от поверженных противников, беспомощно валяющихся на полу и хватающихся за ожоги на всем теле. Энакин уже отвернулся-было, чтобы, наконец, подойти к Мастеру, ждущему его со своей извечной любезной улыбкой на губах, когда вдруг... — Весьма впечатляет, Скайуокер, — произносит совершенно не впечатленный женский голос за его спиной. Карк! Энакин медленно разворачивается, пытаясь стереть с лица убийственное выражение. — Баррис Оффи, — протягивает ему руку желтокожая мириаланка, одетая во все черное, как и он сам. Энакин игнорирует ее протянутую ладонь и, скрестив руки на груди, ухмыляется: — Я бы сказал, что рад знакомству, Баррис Оффи, да вот только это не так. Мне некогда выслушивать очередную порцию насмешек и оскорблений. Может быть, в другой раз. Он поворачивается, чтобы уйти, но рука девушки хватает его за предплечье, останавливая. — Тогда как насчет спарринга? Энакин застывает как вкопанный. Как она посмела прикоснуться к нему на глазах у его Мастера! Ему приходится на мгновение прикрыть глаза и пару раз глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться и не сломать мерзавке запястье. Он с отвращением стряхивает с себя ее ладонь, отчаянно надеясь, что Мастер не подумал, что ему это прикосновение было приятно. — С чего бы мне сражаться с тобой? — Он окидывает ее беглым взглядом. Ничего особенного. — Потому что мы не такие уж и разные, ты и я, — отвечает она с кривой усмешкой на губах и многозначительным взглядом. Энакин фыркает. — Да ты что? Я так не думаю, — цедит он сквозь зубы. Очевидно, это была не совсем та реакция, на которую рассчитывала Баррис Оффи. Ее брови сходятся в одну точку на переносице, и на мгновение она выглядит потерянной и озадаченной, но все же продолжает настаивать. — Твой мастер смотрит. — Она кивком головы указывает туда, где сидят Мастера, вновь красноречиво усмехается и вскидывает бровь в молчаливом вызове. — Уверена, ему это понравится. — А я уверен, что ты понятия не имеешь, о том, что нравится моему Мастеру, — рычит Энакин, его глаза опасно сужаются и пылают от гнева. Он с шипением активирует свой меч. Девушка самодовольно ухмыляется. — Зато ты, говорят, знаешь об этом все, смазливая мордашка. Два голубых лезвия с грозным треском сталкиваются друг с другом. В их дуэли нет ничего изящного или даже хоть сколько-нибудь достойного. Лишь ярость — простая и чистая. Девчонка хороша, намного лучше, чем те неудачники, с которыми он сражался до нее. Она встречает атаки Энакина с равной силой и даже умудряется пару раз перейти в нападение. Она скалит зубы, когда Энакин легко отражает ее очередную атаку. — Ого! А ты действительно так хорош, как о тебе говорят. — Баррис бросает на него восхищенный взгляд. — Хотя что тут удивляться: одни тренировки — и никакого веселья. Она перепрыгивает лезвие меча Энакина, направленного ей в ноги. — Мастер Кеноби давит на тебя слишком сильно, да? Энакин не отвечает. Он знает, что она просто пытается разозлить его, чтобы вывести из игры. Неужели эта девка действительно думает, что сможет добиться от него реакции, намекнув, что Мастер слишком строг с ним? Энакину хочется расхохотаться ей в лицо. Баррис должно быть понимает свою ошибку по веселью, смешавшемуся с раздражением на его лице, потому что, когда он приближается к ней с серией коротких быстрых выпадов, она мгновенно меняет свою тактику. — А, может, все как раз таки наоборот? — ее глаза сверкают самодовольством от верно найденной догадки. — Может, это все твоя вина, что бедный Мастер Кеноби и не жил толком с тех пор, как ты стал его падаваном? Сила следующей атаки Энакина заставляет Баррис взвизгнуть и отшатнуться, но, к сожалению, она не не затыкает свой карков рот. — Какая потеря! — восклицает она, качая головой в притворном разочаровании, но продолжая наносить удар за ударом по шипящему световому мечу Энакина. — Самый молодой, самый горячий Мастер во всем Храме вынужден проводить вечера, нянчась со своим угрюмым, нелюдимым падаваном, без единой надежды на удачный поход в кантину... Кантина. Это слово заставляет что-то в голове Энакина щелкнуть, и его память тошнотворным калейдоскопом мерцающих огней и образов начинает подкидывать картинки прошлых лет.***
Когда Энакину было четырнадцать, их с Мастером часто отправляли на множество «относительно безопасных» миссий здесь, на нижних уровнях Корусанта. Большая часть из них была связана с контрабандистами, охотниками за головами и прочими отбросами общества. И большинство из подонков, которые были их целями, были завсегдатаями Корусантских кантин. Но вовсе не мерзкие клиенты или непристойные танцовщицы, и даже не отвратительный запах этих заведений вызывал у Энакина тошноту каждый раз, стоило ему только зайти внутрь, а то, как посетители — и мужчины, и женщины — реагировали на его Мастера. Многозначительные взгляды, которые они бросали на него, пока он шел к барной стойке. — Эй, джедай! Хочешь я отполирую твой световой меч? Их непристойные комментарии и предложения угостить выпивкой. — Теперь-то я понимаю, почему они называют вас Мастерами. Я и сам был бы не прочь назвать тебя Мастером. Грязные шутки, которые они отпускали, скользя руками по его бедрам с весьма очевидной недвусмысленностью. — Твое тело — Храм? Потому что я не прочь преклонить колени и молиться в нем. Пошлые слова, которые они шептали ему на ухо, бесстыдно прижимаясь. — Хочешь взять меня Силой? Распутные стоны, которые они издавали, пытаясь сесть ему на колени с очевидными намерениями. — Прокатишь меня на своем джедайском… истребителе? Но хуже всего — помимо ужасных каламбуров, естественно — было то, что Мастер позволял им это. Как будто они имели право так жадно смотреть на него. Как будто они не оскорбляли его своим неприкрытым вожделением. Как будто их желание доставить ему удовольствие было естественным. Энакин хотел убить их всех — душить, резать и колоть, пока не останется только он один. Единственный, кто имеет право смотреть, желать, доставлять удовольствие и поклоняться своему любимому Мастеру.***
Видения запекшейся крови на разодранных, изломанных телах затуманивают его взгляд багровой дымкой. Девушка перед ним сдается и съеживается под внезапным жестоким ударом. — Эй, полегче! — пытается предостеречь она с ужасом, исказившим ее лицо. — Ты же так убьешь меня! — Не убью, — обещает Энакин с ужасающей улыбкой и отчаянным блеском в глазах. — Мастер смотрит. В следующее мгновение Энакин наносит тяжелый неожиданный удар, оставляя на ее плече глубокую рваную рану, и Баррис Оффи вскрикивает, отшатывается назад и падает на пол. — Пощады! Прошу! — умоляет она, выронив свой световой меч и подняв руку в тщетной попытке остановить его следующую атаку. Выражение абсолютного ужаса на его ее лице говорит о том, что она на самом деле не верит в то, что Энакин действительно остановится. Энакин застывает над ней, занося меч для последнего, смертельного удара. — Теперь ты знаешь, что бывает, когда кто-то пытается встать между мной и моим Мастером. — Он ухмыляется, драматично разводя руки в стороны. Его клинок все еще горит. — В следующий раз пощады не будет. Мириаланка, парализованная страхом, смотрит на него потрясенно. — Это правда, — едва слышно шепчет она, ошеломленная внезапным пониманием. — То, что все говорят... Ты не джедай. Энакин глубоко вздыхает и на секунду прикрывает глаза. Девчонка права. Он остается в Храме только из-за своего Мастера. Потому что знает точно, что Мастер никогда не покинет Орден, тем более ради него. Он, конечно, никогда об этом и не попросит. Мастер — идеальный джедай. Гордый символ силы и чистоты Ордена — и Энакин не видит его никем иным, и никогда не захочет его изменить. А он сам... Он чувствует себя глиной: податливой, только и ждущей того, как Мастер придаст ему форму, готовой гнуться под любым углом, только бы угодить ему. Ты не джедай, Энакин Скайуокер. Энакин деактивирует свой световой меч и отступает прочь от поверженной девушки, все еще лежащей на земле. — Я тот, кем меня хочет видеть мой Мастер.***
— Поразительно! Энакин смеется, невольно краснея. — Прекратите, Мастер! Вы всегда говорите так, будто это какие-то священные знания. Это просто готовка. Вы тоже так смогли бы, если бы попробовали. — Я не посмею! — джедай с напускным благоговением прижимает руку к груди. Энакин фыркает. — Конечно, нет, Мастер. Если бы не я, вы бы просто умерли от голода. — Его улыбка мгновенно исчезает. — Или, ну, знаете, — он взмахивает рукой в неопределенном жесте, — вы могли бы сходить перекусить в кантине. — В кантине? — удивленно восклицает Мастер. — С чего бы мне это делать? — Не знаю. — Энакин дергает плечом, стараясь придать своей позе беспечный и расслабленный вид., но пустая тарелка, которую он взял со стола, трескается в его руках. — Я просто подумал, что вы могли бы сходить куда-нибудь и... развеяться. Я имею в виду, что... вам не нужно все время торчать дома из-за меня. Я уже большой мальчик. — Да что ты говоришь? — Мастер вскидывает бровь и с подозрением смотрит на него. — Правда, что ли? Энакин драматично закатывает глаза. — Да, Мастер! — Что ж, хорошо.. — Джедай ухмыляется, выходя из кухни, и садится на кресло в гостиной. — Тогда налей мне немного того тви'лекского ликера из левого шкафчика. Сегодня был долгий день. — Конечно, Мастер, — отвечает Энакин и спешно отворачивается, чтобы Мастер не увидел его глупую улыбку. Он щедро плескает алкоголь в стакан. Пожалуй, даже слишком щедро. Будто хочет напоить своего Мастера. Но это, конечно, не так. Это было бы просто смешно... Энакин подходит к креслу Мастера и протягивает ему его напиток. — Вот, видишь? — усмехается Мастер, принимая стакан. — Зачем мне идти в кантину и платить незнакомым людям за то, чтобы они приносили мне еду и напитки, если у меня дома для этого есть отличный падаван? Энакин склоняет голову, пытаясь скрыть смех и то невыносимое облегчение, которое он чувствует от этих слов. Хвала Силе! Его Мастер не хочет идти ни в какой грязный бар! Его Мастер хочет остаться дома с ним! Энакин возвращается на кухню, чтобы заняться посудой. Это занимает какое-то время — вообще-то, больше чем обычно, потому что его руки все еще подрагивают от остатков адреналина. Поэтому, когда он, наконец, заканчивает с этой задачей и возвращается к креслу, он приятно удивлен, увидев, что стакан пуст, а голова Мастера откинута на подголовник, и все его тело полностью расслаблено. Кажется, тви'лекский ликер был действительно крепким. Энакин забирает стакан из ослабевшей хватки Мастера. Он почти мурлычет, опускаясь на колени за спинкой кресла и кладя руки на плечи Мастера. Тот даже не открывает глаза, и довольный, протяжный звук — это его единственная реакция на то, что Энакин начинает медленно разминать его затекшие мышцы. — Вам нужно расслабиться, Мастер, — тихо шепчет он на ухо мужчине, посылая волну тепла по их связи в Силе, омывая его усталое тело. — Позвольте мне позаботиться о вас. Пальцы Мастера сжимаются на подлокотнике. Он откидывает голову назад с удивленным вздохом и удовлетворенным стоном, когда пальцы Энакина впиваются в узлы на его плечах. Энакин смотрит — такими темными и отчаянными глазами — на обнаженную шею своего Мастера, и ему приходится использовать всю силу воли, чтобы не кончить в штаны прямо здесь и сейчас. Сила, это криффово возбуждение! Его буквально трясет от того, как сильно он хочет — нуждается в том, чтобы прижаться носом к бледной шее своего Мастера, коснуться ее горячим влажным поцелуем, почувствовать биение пульса под своими губами. Что, если он наклонится ниже, совсем немного? Что, если он уткнется носом в шею Мастера и вдохнет? Что, если он... Механический звук нарушает почти гипнотическое состояние Энакина и заставляет вскочить от неожиданности, мгновенно отпрянув от кресла, словно обжегшись. Сердце бешено колотится, кровь стучит по барабанным перепонкам с такой силой, что он едва не пропускает слова Мастера. — Ты откроешь дверь, Эни? — бормочет он, сонный и слегка растрепанный, глядя на него затуманенными глазами, прежде чем вновь откинуть голову на кресло. Энакин бормочет себе под нос хаттские проклятия и, пошатываясь, направляется к двери. Он не должен был позволять Мастеру пить так много. Он не должен был прикасаться к нему в таком состоянии. Он не должен желать его настолько, что почти... Дверь скользит в сторону, открывая взору зеленокожую мириаланку. Только не снова... Энакин испускает многострадальный вздох. — Я Мастер Луминара Ундули, — представляется женщина, глядя на Энакина с нескрываемым презрением. — И я хочу поговорить с Мастером Кеноби. — Боюсь, Мастеру нездоровится, — Энакин заставляет себя улыбнуться, бросая осторожный взгляд туда, где Мастер с блаженно пьяной улыбкой раскинулся на кресле. — Зайдите позже. Или никогда. Энакин уже тянется к панели управления, чтобы закрыть перед ней дверь, но Мастер Ундули довольно бесцеремонно отталкивает его в сторону и входит в гостиную. — Оби-Ван, мне нужно с тобой поговорить. Это срочно, — заявляет она, заставляя джедая резко проснуться и, вздрогнув, подскочить в кресле. — Что... — хрипит он, протирая глаза. — В чем дело? Он бросает на Энакина немного растерянный и непонимающий взгляд. Привычная потребность защитить поднимается в Энакине сильнее, чем когда-либо прежде. Сила гудит вокруг него, словно заряженная током и готовая ударить в любой момент. Вот только Мастер Ундули, кажется, совершенно этого не замечает, продолжая полностью игнорировать Энакина, и садится в кресло перед Оби-Ваном. Не сводя с нее глаз, Энакин встает за креслом Мастера, чуть левее, там, где стоит всегда. Безмолвный страж. Грубый и опасный — совсем не похожий на своего мягкого и изящного Мастера— он всегда производит устрашающее впечатление. И от Мастера Ундули это тоже не ускользает: она окидывает его высокую темную фигуру взглядом и неловко ерзает в кресле. — Оставь нас, падаван, — требует она голосом, не оставляющим места для возражений. Серьезно? Бровь Энакина удивленно приподнимается. Да кто она такая, чтобы командовать им?! — Нет, — с вызовом бросает он, кладя руку на плечо Мастера. Я здесь, Мастер. Я не оставлю вас. Его темная аура бросается вперед, окутывая озадаченного джедая, словно непробиваемая броня. — Да как ты смеешь! — оскорбленно рычит Мастер Ундули, презрительно морща нос. — Ты падаван. Ты должен повиноваться Мастерам. Энакин смотрит ей прямо в глаза, и его лицо темнеет от ярости. — Я подчиняюсь только своему Мастеру. Луминара Ундули смотрит на него так, будто у него только что выросла вторая голова. — Видишь? — она обвиняюще тычет пальцем в Энакина. — Это именно то, о чем я хотела с тобой поговорить, Оби-Ван. Мастер кривится и раздраженно сжимает пальцами переносицу. — Луминара, а это не может подождать? Я сейчас не в состоянии... — Нет, это не может ждать! — обрывает его женщина. — Твой... — она замолкает, видимо, пытаясь подобрать менее оскорбительные слова. — Это дикое высокомерное отродье чуть не убило моего падавана во время сегодняшней тренировки! — Ох, — устало вздыхает Оби-Ван и поднимает руку в примирительном жесте, и его голос почти не выдает того, что он пьян. — Он бы никогда не убил другого падавана. — Мастер запрокидывает голову, чтобы взглянуть на Энакина, и протягивает вверх руку, прося ученика наклониться к нему. — Ведь не убил бы, Эни? Энакина захлестывает внезапная волна возбуждения от того, как интимно прозвучала уменьшительно-ласкательная форма его имени, случайно сорвавшаяся с языка Мастера в присутствии постороннего человека. — Конечно, нет, Мастер, — заверяет он с ласковой, влюбленной улыбкой и слегка наклоняется. Он ловит руку Мастера и во внезапном безрассудном порыве прижимается губами к костяшкам его пальцев. — Если только вы не прикажете. Глаза Мастера — потемневшие от окутавшей его дрёмы — ласково щурятся в уголках, когда он смотрит на своего падавана сквозь пьяный туман. — Вот видишь, твой падаван в полной безопасности, — успокаивает он Мастера Ундули, прикрыв глаза и откидывая голову на подголовник. Он, кажется, даже не замечает возмущения на лице Луминары. Она вскакивает на ноги и с отвращением и яростью кричит прямо Энакину в лицо, без единого следа своего хваленого джедайского спокойствия: — Ты дикое маленькое отродье ситхов! Я все еще не доложила о тебе Совету исключительно из уважения к твоему Мастеру. Но если увижу тебя возле моего падавана еще хоть раз, я... Оби-Ван подрывается с кресла и становится между Мастером Ундули и Энакином так быстро, будто и не был пьян вовсе. Должно быть, он воспользовался Силой, чтобы согнать с себя опьянение, рассеянно догадывается Энакин, потому что когда Мастер заговаривает с Луминарой Ундули, его голос абсолютно ясен и трезв, без следа алкоголя в сознании и звенит предупреждением: — Не смей повышать на него голос. От того как мрачно и опасно прозвучали эти слова, воздух застревает в горле Энакина. Он не может видеть выражение лица своего Мастера, но Мастер Ундули, должно быть, что-то разглядела в нем. Она отшатывается от своего товарища-джедая, словно ее ударили по лицу. — При всей твоей хваленой мудрости, Оби-Ван, ты совершенно слеп, когда дело доходит до него. — Она с жалостью на лице качает головой. — Ты можешь быть звездой, но он — твое затмение. Ты слеп, ты идешь во Тьме, потому что Тьма идет с тобой. И ты ему это позволяешь.***
Энакин всегда старался не смущать Мастера своей прилипчивостью перед посторонними, но как только дверь их комнат с шипением закрывается за Мастером Ундули, он бросается на шею Мастеру, погружаясь в Свет его ауры и чувствуя, как он обволакивает его — будто объятия, окутывающие полностью и успокаивающие своей мягкостью. Энакин делает глубокий вдох и судорожно выдыхает. Он на грани, и он это знает. Чувствует это — приближающуюся волну паники. — Мастер... — всхлипывает он. — Тише, солнышко, — воркует голос Мастера у его виска. Его рука успокаивающе поглаживает Энакина по затылку. — Ты так хорошо справился. Я так горжусь тобой. — Но... ведь... — Энакин всхлипывает, несмотря на похвалу. — Это правда. Я хотел... хотел убить эту ее девчонку, Мастер. Я... я почти сделал это. Вы же видели. — Но ведь ты этого не сделал, да? — Мастер кладет руки на плечи Энакина и слегка отстраняет его от себя, чтобы взглянуть в глаза. — Что-то ведь заставило тебя остановиться, правда? Энакин стыдливо опускает голову, сглатывает вязкую слюну и кивает. — Это были вы, Мастер. — Голос Энакина едва слышен. — Я лишь... не хотел расстраивать вас. — Ты уверен, что это единственная причина, дорогой? — осторожно спрашивает Мастер. Его голос звучит ровно, но во взгляде теплится надежда. Когда Энакин не отвечает, джедай осторожно подсказывает: — Может быть, сожаление? Или сострадание? И Энакин знает, что то, что он собирается сказать — это не то, что хочет услышать его Мастер, но правда есть правда, и он отрицательно качает головой. — Нет, Мастер. Джедай долго смотрит на него, не произнося ни слова. Затем он прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Энакин знает, что его Мастер, вероятно, ищет в себе остатки терпения, и на секунду пугается того, что в этот раз он может их и не найти. Но когда джедай вновь открывает глаза, его взгляд такой же мягкий и снисходительный, как и всегда. — Ничего страшного, Энакин, — успокаивает он, выглядя безмятежным, но пряча эмоции глубоко внутри, под щитами. — Если эта причина достаточно веская, чтобы уберечь тебя от опрометчивых поступков, то и для меня этого достаточно. — Но, Мастер... — Энакин в замешательстве хмурится. — Почему я не почувствовал того, о чем вы говорили? — Не знаю, милый. — Он протягивает руку и нежно касается щеки Энакина. — Что ты обычно чувствуешь, глядя на других людей? — Я ничего не чувствую, Мастер, — шепчет Энакин, тая от прикосновения. — Они несущественны. Они не имеют никакого значения. Они для меня не существуют, только если... — Только если? — подсказывает Мастер. Его пытливый взгляд скользит по лицу Энакина, как будто пытаясь что-то отыскать. — Если только они не приближаются к вам. Или не говорят с вами. Или... Или не смотрят на вас, Мастер. — Энакин накрывает руку Мастера на щеке своей и поворачивает голову, прижимаясь губами к мягкой ладони. Мастер закрывает глаза и медленно качает головой, его губы изгибаются в нежной улыбке — Энакину так хорошо известно это выражение. Что же мне с тобой делать, мой неисправимый падаван? От этого выражения у Энакина всегда подгибаются колени. — А когда они... смотрят на меня, — осторожно спрашивает Мастер, отнимая свою руку и отступая назад, рассматривая ученика с нескрываемым любопытством. — Что ты чувствуешь, Эни? — Ярость, — немедленно выпаливает Энакин, его глаза на секунду вспыхивают той самой яростью. — Необходимость защитить. Ревность. Собственничество. Уничтожить! Энакин хочет продолжить, но останавливает себя в самый последний момент, когда ужасные слова уже почти готовы сорваться с его губ, и просто опускает голову, делая несколько быстрых глубоких вдохов и сжимая кулаки в тщетной попытке успокоиться. Как они смеют смотреть на его Мастера? Все они должны стоять перед ним на коленях, почтительно опустив глаза. Когда-нибудь он заставит их. Он бы уже давно это сделал, если бы только его Мастер не... Его Мастер ничего не говорит. Он выглядит совершенно не впечатленным внезапной эмоциональной вспышкой Энакина. Он скрещивает руки на груди и отходит к окну, становясь вполоборота к Энакину. Он не смотрит на него, глубоко погрузившись в свои мысли. Его силуэт, темный и резко очерченный, выделяется на алом фоне заходящего солнца. Свет обволакивает его, как королевская мантия, и Энакин чувствует давно знакомое желание опуститься на колени. Он вдруг думает о том, что даже если все они и правы, что если он действительно ситх, то... Что ж, жидкое золото его глаз будет идеально сочетаться с золотой короной волос его Мастера. Какая странная мысль. Опасная, богохульная... — Мастер... — Его голос срывается. — Это правда? То, что они все говорят? Я... я ситх? Словно в замедленной съемке, Энакин наблюдает, как его Мастер поворачивается к нему со странным, нечитаемым выражением на лице. В ожидании страшного приговора, дыхание Энакина застревает в горле. Ему хочется зажмуриться, но он не смеет и просто продолжает смотреть на своего Мастера тревожным и умоляющим взглядом. — Нет, это ты мне скажи, мой дорогой падаван, — едко говорит он, вскинув бровь. — Если ты ситх, то кто же я? Твой Лорд Ситхов? Воплощение силы Тёмной стороны, которую ты жаждешь получить? — Я... Вы... Нет! Но... — Энакин заикается, совершенно сбитый с толку в беспорядочном ворохе мыслей. Мастер бросает на него насмешливый взгляд и вновь выгибает бровь. — Но, Мастер, вы... Что бы вы не воплощали, я... — Энакин опускает лицо, пытаясь скрыть то, как горят его щеки. — Я и правда жажду это получить. — Энакин... — начинает Мастер терпеливым, усталым и разочарованным тоном, но Энакин не дает ему закончить. — Нет, Мастер! Вы ведь знаете, что я хочу этого! Вы только поэтому всегда и позволяете мне быть рядом с вами. Вы знаете, что без вас я ни на что не способен. Я не существую без света вашего нимба... Мастер в легком раздражении качает головой. Он делает глубокий вздох, словно ищет в себе терпение. — Ты опять драматизируешь, Энакин... — Почему вы не можете просто признать это? — перебивает его Энакин. В его глазах поднимаются горькие слезы. — Я больше не ребенок! Вы не можете и дальше притворяться, что ничего не происходит, что со мной всё в порядке! Я — криффов хаос! И я знаю, что все они говорят. Что... Что вам пришлось бросить свою жизнь и карьеру, чтобы нянчиться со мной. Что я — обуза для вас. Бомба замедленного действия. И... — Довольно! Повышенный голос Мастера поражает Энакина как удар. Он задыхается, его глаза округляются от понимания того, что он своей гневной тирадой только что пересек черту. — Мастер, мне так жаль, я... — тут же робко лепечет он. — Ты не ситх, мой падаван. Ты глупый мальчишка! — Очевидно, Мастеру требуется много усилий, чтобы оставаться спокойным и не кричать на него. — Зачем ты обращаешь внимание на то, что говорят эти люди — эти «несущественные» люди. Они могут говорить, что ты — бремя, которое я вынужден был взвалить на себя, сколько угодно, но разве ты не был там, со мной, когда я умолял Совет позволить мне оставить тебя? — Мастер... — Глаза Энакина расширяются, когда его настигает озарение, но он всё равно не смеет в это поверить. — Но я... Я не достоин вас. Вы заслуживаете гораздо, гораздо лучшего. Я лишь трачу ваше время впустую... Слова горечью, как всегда и бывает с правдой, оседают на его языке. Несмотря на всю его Силу, несмотря на все усилия, что вложил в него Мастер, он все равно остается совершенно беспомощным. Как сломанный игрушечный солдатик. — Я никогда не стану тем, кем вы могли бы гордиться, Мастер, — говорит Энакин, быстро стирая жгучие слезы с глаз. — Я не тот джедай, каким должен быть. — Тогда будь тем, кем хочешь, Энакин! — Плечи Мастера внезапно поникают, будто слова Энакина глубоко ранили его. — Только не... Не будь глупцом, думая, что ты здесь только потому, что ты Избранный или потому, что Совет навязал тебя мне. Ты здесь потому, что сам просил меня забрать тебя домой. И я это сделал. И с тех пор ни разу не пожалел. Твое место здесь, рядом со мной, независимо от того, кто ты или кем хочешь быть. — Мастер... — Энакин чувствует головокружение, неверие и надвигающуюся истерику одновременно. — Мастер, я был таким дураком! Я думал... Прошу, не сердитесь на меня! Пожалуйста! Вы знаете, что я этого не вынесу, Мастер! Горло Энакина сжимается от паники, руки начинают дрожать. Кажется, будто его разум тоже дрожит. Или это стены дрожат?.. Небольшие предметы в комнате поднимаются в воздух, захваченные вихрем его горя. Они кружат, врезаясь в стены и во все вокруг, и разбиваются вдребезги. Мастер разочарован в нем. Мастер разочарован в нем. Мастер разочарован в нем. Его разум застревает, не способный отбросить эту мысль, это ужасное осознание. Он не может двигаться. Не может дышать. Не может... Энакин на грани, Сила прорывается сквозь него, безудержная и готовая вот-вот взорваться. А все, что делает Мастер, чтобы прекратить это… - это всего лишь скользит рукой по его затылку, проводит пальцами по волосам, и лишь на мгновение сжимает их в горсти, прежде чем тут же отпустить. Энакин падает на колени с полузадушенным всхлипом, будто Мастер просто вынул из него батарею. — Вот так, милый, — воркует мужчина. Он подходит ближе, вновь вплетает пальцы в волосы Энакина и притягивает его голову, позволяя уткнуться в своё солнечное сплетение. Легкие Энакина едва не лопаются от того, сколько воздуха он пытается в них втянуть, вдыхая запах Мастера, зарывшись лицом в складки его джедайской туники. Костяшки пальцев белеют — так сильно он цепляется за грубую ткань. Его грудь вздымается от рыданий, а сам он дрожит под рукой Мастера, поглаживающей его шею и массирующей его голову успокаивающими прикосновениями. Он никогда прежде не чувствовал себя таким спокойным и взвинченным одновременно. Никогда еще не испытывал такого ошеломляющего отчаяния. И никогда еще ему не было так хорошо. Так, крифф раздери, хорошо. — Мастер. Мастер. Мастер... — мольба слетает с его губ, беспрепятственно и безудержно, и лишь слегка приглушенная тканью джедайских одежд там, где Энакин уткнулся в них носом.. Каждое слово, которое он выдыхает, такое горячее и влажное на его губах, льняная ткань такая грубая под его пылающими щеками, а рука, сжимающая в кулак горсти его волос — просто божественна. Энакин хочет остаться так навсегда: на коленях перед своим Мастером, баюкающим его и рассеянно бормочущим, словно на автопилоте, как сотни и сотни раз до этого: — Тише-тише, мой милый маленький мальчик. С тобой все хорошо, ты в безопасности, Эни. Мой дорогой. Тшш... Он хочет остаться этим милым маленьким мальчиком навсегда. Хочет быть дорогим Эни для своего Мастера. Он много кем хочет быть. Он хочет быть для своего Мастера всем! Но что бы ни говорил Мастер — будь тем, кем хочешь, Энакин! — он знает, что не сможет этого сделать. Ни сейчас. Ни когда-либо еще. Так что, если он может быть кем угодно, возможно, он станет тем, кто нужен его Мастеру — тем, кем он его воспитал? Солдатом. Стражем и слугой своего Мастера. Тем, кто последует за ним в бой. Тем, что однажды будет стоять в тени, обвивая рукой спинку его трона. Да. Да, этим он, действительно, может стать. И Энакин шепчет слова, что поселились в его голове много лет назад, он шепчет их безумно и страстно, как клятву: — Мастер, если я могу быть кем-угодно, я хочу быть вашим пылающим мечом.***