***
Опасный. Хоть никто его таким и не считает. Никогда. Ведь он весь такой шикарный, изысканный и учтивый. Говорят, что он предпочитает не вступать в схватки. Это правда. Вместо этого он предпочитает пользоваться своим даром убеждения. Люди думают, что это потому, что он недостаточно силен. Что ж... Они думают неправильно. И именно это делает его таким смертоносным. Мастер-манипулятор, он почти никогда не обнажает светового меча. Ему и не нужно — его слова режут резко и с хирургической точностью, добиваясь такого, чего нельзя достичь даже с помощью Силы. Но если когда-нибудь возникает потребность в более агрессивных методах убеждения, его джедайский плащ соскальзывает с плеч с драматичной и элегантной небрежностью, обнажая скрытого под ним несокрушимого воина. Никто и не предполагает, что он такой. Никто никогда не ожидает от него ничего подобного, пока не становится слишком поздно. И в этом их роковая ошибка. Орден зовет его Переговорщиком, и иногда Энакин думает, что это, должно быть, какой-то больной джедайский юмор, вроде того, как назвать чудовищное оружие массового поражения «Малыш». Он — пресловутый кнут и пряник, два в одном. Только кнут больше похож на гнев богов, (если спросить того, на кого этот гнев обрушился), а если спросить Энакина Скайуокера, то он, конечно, никогда в этом не признается, но каждый раз, когда они отправляются на задание, он молится Силе, чтобы их противник оказался крайне упрямым; Энакин почти дрожит от возбуждения в надежде, что станет свидетелем проявления смертельной грации своего Мастера. Такое, конечно, случается крайне редко. Оби-Ван Кеноби почти никогда не доводит дело до сражения — он предпочитает более цивилизованные методы. Не то чтобы ему вообще когда-либо требовалось сражаться. С чего бы? Ведь его верный падаван всегда под рукой — темная, скорбная тень, маячащая за его левым плечом, — всегда идет рядом, на шаг позади; всегда готов сразиться и убить, чтобы защитить своего Мастера. Его преданный страж, его верный слуга, Энакин Скайуокер — это самое опасное в Мастере-джедае Оби-Ване Кеноби.***
Величественный. Слова даются Энакину не так легко, как его Мастеру, но это... Оно тут же приходит на ум каждый раз при виде его Мастера. То, как он держится — широкие прямые плечи и гордо поднятая голова — ему не нужно было этому специально учиться. Это просто его естественное состояние — без усилий впечатляющий и величавый, но в то же время такой восхитительно изящный. Кажется, будто все в нем излучает превосходство: он не просто ходит — он ступает уверенным, грациозным шагом, держа корпус прямо и покачивая бедрами на каждом шагу; его взгляд остр и повелителен; его жесты властны, а поза настолько величественна, что Сенаторы и королевские особы кланяются и опускают плечи, пытаясь казаться меньше рядом с ним. Они делают это невольно, конечно, совершенно неосознанно, повинуясь инстинктам. Они не могут видеть того, что видит Энакин: Мастер-джедай Оби-Ван Кеноби шествует, сияя в славе и великолепии, купаясь в светящихся потоках Силы, развевающихся вокруг него, как боевые знамена победоносной армии. Внемли, — кричит само его присутствие, — Император во всем своем царственном величии! И Энакин не может оторвать взгляда. Его глаза следят за каждым движением, каждым шагом, каждым жестом Мастера с жадным, восторженным вниманием. Дыхание Мастера наполняет легкие Энакина. Свет Мастера — наполняет его душу. И не важно, что все говорят от том, настолько Энакин силен и могущественен. Он всегда был слаб и беспомощен под взглядом своего Мастера, трепеща при одном лишь звуке собственного имени, произнесенного Мастером таким мягким, милостивым тоном, что тот позволяет себе только с ним. Одно слово — и Мастер может заставить Энакина сделать что угодно. Этот контроль так пугает и одновременно с тем опьяняет, что Энакин не чувствует в себе ни капли желания сопротивляться. Его ночи полны шепота — страстного шепота на ухо, заставляющего его распадаться на части и толкающего его за край — одним лишь только голосом Мастера, нашептывающим самые развратные вещи таким глубоким, шелковистым тоном. — Ты только посмотри на себя, милый. — Нежные интонации Мастера обжигают его ухо. — Такой возбужденный и уже весь мокрый для меня. В таком восхитительном отчаянии. Ты похож на одну из тех потаскух, что каждый день приходят к воротам Храма, умоляя джедаев возлечь с ними и подарить дитя, чувствительное к Силе. Энакин жалобно хнычет, стискивая ткань простыней в кулаках, обреченно откидывая голову назад и зажмуривая глаза — с силой — потому что знает, что если он их откроет... то не увидит Мастера. Не увидит его, склоненного над ним, покрывающего его тело своим. Не услышит его горячего шепота. Не почувствует его. — Я знаю, что мой голос с тобой делает, Эни... Этого голос... Достаточно одного лишь этого голоса. Даже в его снах Мастер никогда не прикасается к нему — в этом нет необходимости. Он заставляет его задыхаться в оргазменных судорогах лишь словами, вибрирующими в миллиметре от кожи Энакина, когда он страстно шепчет их ему в шею, едва слышно произносит, почти касаясь губами его груди, или жарко выдыхает их ему на ухо. Это ад. Это рай. И Энакин кончает, захлебываясь рыданиями, глотая слезы и крича вслед исчезающей в темноте фигуре. Каждую ночь. — Мастер...***
Иногда Энакину хочется перестать чувствовать эту непреодолимую нужду следовать по пятам за своим Мастером, как влюбленный мальчишка. И дело не в том, что он не хочет — в конце концов, он и есть влюбленный мальчишка, — а в том, что он боится, что скоро бесконечному терпению его Мастера все же придет конец. Он и раньше был слишком прилипчивым, но сейчас все гораздо, гораздо хуже. Боязнь разлуки усиливается с каждым днем, а вместе с ней полностью выходит из берегов и его безраздельное внимание к своему Мастеру. И это внимание не просто навязчивое — оно прямо-таки шагу Мастеру не дает ступить. И Энакин это прекрасно знает. Знает, хотя Мастер никогда и словом не обмолвился о своем недовольстве, никогда и никак не показывал его. Энакин знает, но все равно не может остановиться. Потому что ему кажется, что если он не будет гнаться за неуловимой звездой нимба своего Мастера, она просто уплывет — все дальше и дальше в необъятность холодного, пустого пространства — пока совсем не исчезнет из виду. И тогда у Энакина не останется ничего, кроме Тьмы. Тьмы, которая окружила его. И именно поэтому, несмотря на то, сколько раз Энакин зарекался, он раз за разом в конечном итоге все равно продолжает бежать вслед за своим Мастером. Он никогда не сможет остановиться. Он даже точно не помнит, когда это началось. Наверное, еще тогда, когда ему было девять, и он впервые переступил порог Храма. Тогда он и думать не мог ни о чем другом, кроме как следовать за своим идеальным, великолепным Мастером, как самый послушный щеночек, просто нуждаясь в том, чтобы быть рядом с ним, следить за каждым его движением, ловить каждое его слово. — Следуй за мной, — велел ему Мастер тогда. И он послушался. И с тех пор ни разу так и не спросил: «А куда вы меня ведете?» Это было так давно. Но и сейчас Энакину не лучше. Он все еще чувствует себя тем глупым, неуклюжим, маленьким влюбленным мальчиком, который бежит за своим Мастером, цепляясь за складки его плаща, и спотыкается на каждом шагу, пока Мастер закатывает глаза и пытается игнорировать назойливое внимание своего падавана. Разница только в том, что сейчас Энакин ростом в шесть футов и возвышается за спиной своего Мастера, будто ангел смерти. Облаченный во всё чёрное, он бросает из-под капюшона угрожающие взгляды на каждого, кто осмеливается приблизиться к его Мастеру. Но стоит тому только обернуться к Энакину, как вся грозная осанка чудным образом спадает: как по команде, его плечи поникают, а голова опускается в почтительном поклоне. Это в основном подсознательное поведение — тело Энакина просто отражает то, что он чувствует к своему Мастеру. В глазах Энакина он чуть ли не ангел, ведущий за собой всё небесное воинство, так что... конечно, Энакин думает, что их нынешние позиции неправильны — Мастер всегда должен быть выше него, и это он должен смотреть на него снизу вверх, а не наоборот. Вот почему Энакин ненавидит то, каким высоченным он вымахал, словно по какой-то досадной ошибке. Ему неуютно в собственной шкуре — он хочет казаться меньше, быть невзрачным и незаметным. Вот поэтому-то он и предпочитает свои мрачные, похоронные одежды. В них он — всего лишь темный, драматический фон, подчеркивающий яркую и сияющую фигуру Мастера. И ему всегда будет достаточно просто стоять за его плечом, во Тьме, изображая стража Света. Зловещая черная туча за плечом Мастера. Навеки в тени его лучезарной звезды. Нет, Энакин по природе своей отнюдь не скромный, и уж точно не послушный. На самом деле, он настолько дерзкий и непокорный, насколько это вообще возможно. Его подбородок всегда высоко поднят, а с губ в любой момент готова сорваться колкая фраза, на случай, если кто-нибудь вздумает к нему лезть. И тем не менее, каким-то странным образом этот бунтарь внутри него становится кротким и совсем ручным, когда дело доходит до подчинения Мастеру. Он единственный, кто может сделать это с Энакином, кто может заставить его — такого невероятно упрямого и сильного — быть вот таким. Потому что он действительно заслуживает власти, которой обладает над телом и душой Энакина. Было почти страшно от того, насколько легким был этот переход. — Совет разрешил мне обучать тебя. Ты станешь джедаем, я обещаю. Всего две фразы — и Энакин, сам того не заметив, скользнул в роль послушного падавана своего Мастера. Он научится беспрекословно подчиняться, позволяя Мастеру направлять себя, принимая его приказы и исполняя его волю с чрезмерным рвением. И теперь он просто жаждет повиноваться — его глаза сияют благоговейным обожанием, — как будто он верит, что его бесконечная преданность однажды купит ему то, чего он желает больше всего — любовь Мастера. Вот к чему привели годы и годы пассивно-агрессивного болезненного принятия своего положения: он понимает, что никогда не сможет открыто признаться в своих чувствах, но, по крайней мере, он может превратить это свое эгоистичное желание в абсолютную, слепую преданность. Он может обменять свою запретную, извращенную и разрушительную любовь на долг и службу. Он может отдать Мастеру все свое внимание, может стать его защитником, если уж никем другим стать ему все равно не суждено. Он без колебаний убьет и умрет за Оби-Вана Кеноби. Это его настройки по умолчанию, хотя он понимает, что джедай на самом деле не нуждается в его защите и, позволяя Энакину следовать за собой, он просто потакает ему. Тем не менее, Энакин абсолютно непоколебим в своем убеждении: он не позволит причинить вред своему Мастеру. И что с того, что он немного агрессивен, когда речь идет о защите единственного небезразличного ему человека? Ну и что, что он готов отправить каждое живое существо во всей Галактике на тот свет, не раздумывая, только бы уберечь своего Мастера от возможной угрозы? Ну и что? И да, может быть, в какой-то момент его безумная забота и превращается в пылкое, ревнивое собственничество, но как они вообще смеют даже пытаться прикоснуться в его драгоценному Мастеру, а то время как он сам — его верный, преданный падаван — не может прикоснуться к нему так, как того хочется? Его ревность горит самым настоящим огнем, опаляя тело и разум. Его кровь закипает — и он готов к бою. Всегда готов к бою...***
Когда они сражаются вместе, кажется, что они притягиваются друг к другу, словно ведомые каким-то невидимым магнитом, пока их спины наконец не соприкасаются, будто соединяя две разделенные половинки в единого непобедимого воина. Они сражаются как одно целое — идентично и в абсолютно координации, после стольких лет практики зная и чувствуя друг друга полностью. Они дышат как одно целое — их рваные выдохи, кажется, выходят из одной общей пары легких с идеальной синхронностью. Они едины. Полный комплект. Единое, завершенное целое. Они неразделимы. Они страшны и разрушительны в своем единстве. Но когда они сражаются друг против друга... Внезапно возникает ощущение, что они оба сделаны из фарфора или хрусталя — нежные и хрупкие — и они принимают все меры предосторожности, чтобы случайно не разбить друг друга. Они танцуют, ходя по кругу, не желая наносить удары, которые могли бы задеть противника или завести в потенциально опасное положение. По крайне мере, Энакин думает, что именно так это, должно быть, и выглядит. До боли очевидно, что Мастер всегда останавливает свои удары в последний момент, будто он думает, что его падаван все еще маленький мальчик, с которым нужно нянчиться и осторожничать. Чаще всего он уходит в глухую оборону, и даже когда он все же вынужден атаковать, он делает это как-то нерешительно и, за неимением другого слова, мягко. Словно боясь, что его падаван может сломаться. Это, на самом деле, не так уж и далеко от истины. Правда в том, что Энакин тоже опасается атаковать. Все его выпады бестолковы и не продуманы. Его стиль сумбурен и хаотичен. Атаки бессистемны, поспешны и безрассудны. Реакция вялая, и за то время, которое требуется Энакину, чтобы поставить блок, Мастер мог быть убить его раз десять. Мастер, конечно так не делает. Потому что он тоже одержим желанием быть со своим неуклюжим падаваном помягче. И, естественно, это зверски бесит Энакина, но тем не менее он все равно ничего не делает, чтобы что-то изменить и как-то улучшить ситуацию. Дело не в том, что он не хочет — он просто не может. Сама мысль о том, чтобы поднять меч против Мастера, заставляет его руки дрожать и оставляет после себя головокружение и тошноту. Что, если он случайно заденет его? Что если причинит ему боль? Нет, Энакин не думает, что сможет это выдержать. Так что они продолжают просто танцевать вокруг друг друга: его Мастер — тщательно контролирующий себя и свои движения, но все такой же грациозный: клинок как продолжение его руки, вращающийся и описывающий круги с непринужденной элегантностью; и Энакин — раздираемый своим внутренним конфликтом: его движения скованные, а попытки уклониться или парировать жутко неловкие. Гудящий световой меч в его руке нервно подрагивает, будто чувствуя, как его владелец не решается нанести удар. Они, должно быть, выглядят совершенно нелепо, внезапно осознает Энакин однажды во время одной из таких тренировок и почти смеется, качая головой. В конце концов он все же решается двинуться вперед в вихре рубящих и режущих ударов, когда он продвигается вперед, заставляя Мастера отступать к груде ящиков в углу тренировочного зала. Какая же это была ошибка. Но вдохновленный своим неожиданным успехом, Энакин не осознает этого, пока не становится слишком поздно. Он резко останавливается и смотрит на своего Мастера, который теперь возвышается над ним, стоя на паре ящиков. Конец его маломощного светового меча прижимается к незащищенному горлу Энакина. — Все кончено, Энакин. Я стою выше тебя, — говорит Мастер, глядя на своего падавана мягко, с нежной, снисходительной улыбкой и, кажется, совершенно не удивленный и не разочарованный его неудачей. — Сдавайся сейчас же, — предупреждает он, видя выражение лица Энакина, говорящее о том, что он решил, как обычно, полностью проигнорировать все кричащие не в его пользу шансы. — Даже не пытайся, — снова предупреждает он, качая головой. Но Энакин, конечно, пытается. Он прыгает вверх и вперед, отталкиваясь Силой, и перемахивает через голову Мастера, приземляясь на самую вершину кучи ящиков. Теперь он выше. Он направляет свой меч вниз, в грудь своего Мастера. — Я победил, Мастер! — гордо восклицает он с какой-то детской радостью, тяжело дыша и жадно вглядываясь в лицо Мастера в поисках желанного признания. Мастер слегка склоняет голову в знак одобрения и опускает свой световой меч. Вот так просто. Энакин задыхается от шока, когда головокружительное ощущение победы проходит, и его, наконец, осеняет: его маневр был безрассудным и глупым, совершенным из чистого упрямства. Мастер мог бы убить его — запросто — но он не атаковал. Он позволил ему победить. — И как тебе, Эни? Наслаждаешься своей победой? — спрашивает Мастер. Его голос бархатистый и густой, как мед. Он делает шаг вперед и прижимается грудью к концу потрескивающего меча Энакина, глядя прямо в его широко распахнутые, потрясенные глаза. — Ну, и каково это? Всё как ты мечтал, мой дорогой? Тебе нравится?***
Потухший световой меч с громким металлическим лязгом выпадает из руки Энакина. Он поражен, парализован от шока. Он стоит, беспомощный и готовый вот-вот заплакать, глядя на своего Мастера огромными, умоляющими глазами. Он не знает, что минутами ранее нашло на него. Он никогда не хотел этой победы. Он ненавидит её. Ненавидит! Все, что ему было нужно, — это внимание Мастера. Он жаждет этого больше всего на свете. И он решил ослушаться его только лишь в надежде на то, что это внимание сосредоточится на нем одном. Он надеялся увидеть, как его Мастер потеряет контроль, хоть на мгновение, и, может быть... может быть, накажет его, за то, что он вел себя, как избалованный ребенок и так безрассудно подверг свою жизнь опасности, хотя и знал, что не сможет победить, находясь в невыгодном, более низком положении. Но даже после совершенно возмутительного, непростительного поведения Энакина, контроль Мастера не ослаб ни на мгновение. Он предпочел сдаться. Свет уступил Тьме. И это потрясло Энакина до глубины Души. Это было так неправильно. Неприемлемо. Грешно. Богохульно. И Энакин возненавидел каждую секунду этой своей незаслуженной победы. Ему не понравилось побеждать. Только не так. Только не своего Мастера. Эта победа ему отвратительна. Он испытывает такое глубокое омерзение к самому себе, что его желудок сжимается в спазмах, и Энакин чувствует, что его либо вот-вот стошнит, либо он вообще грохнется в обморок. — Ненавижу! — Энакин задыхается, чувствуя на своих губах вкус соли. Мир перед его глазами плывет... — Оби-Ван!***
— Оби-Ван! Энакин мгновенно разворачивается в ту сторону, где у выхода из тренировочного зала застыла фигура его Мастера. Его глаза загораются яростью: никто в Храме не имеет права называть его Мастера по имени. Никто. Для них он только Мастер Кеноби. — Сколько лет, сколько зим, дружище! Энакин все еще сидит, прислонившись к одному из ящиков в противоположном конце зала и пережидает волну подкатившей тошноты. Он слишком далеко, чтобы добраться до своего Мастера вовремя и не позволить этому человеку, этому уродливому киффару, сжать Мастера в объятиях в такой небрежной, чрезмерно фамильярной манере. Мастер в ответ улыбается ему с нежностью, казалось бы, напрочь забыв об Энакине, и позволяя руке мужчины соскользнуть с его плеча на талию. Непринужденность этого жеста выглядит слишком привычной, чтобы быть простым совпадением. Энакину это не нравится. Он не может допустить того, чтобы этот человек вот так запросто хватал Мастера своими грязными лапами. Разум Энакина с холодной решимостью немедленно предлагает решение — киффар должен сдохнуть. Сила вспыхивает вокруг него и бросается вперед, через весь зал, яростным, неистовым потоком, сбивая чужака с ног и отбрасывая его спиной к ближайшей стене. Тот падает на пол грудой конечностей, хрипя и хватаясь за горло. Его тело дергается и корчится в предсмертной агонии. Мастер мой! Мой! Душа Энакина кричит в Силе, а его рука сжимается в воздухе, вытянутая в удушающей хватке. Сильнее. Крепче. Он пересекает комнату в яростном вихре темных одежд и нависает над несчастным ублюдком, скорчившимся на полу. Световой меч вспыхивает с возмущенным шипением. Всего один удар и... — Прекрати. Сейчас же. — Команда звучит холодно и ясно, на фоне сдавленных хрипов умирающего. Энакин застывает на месте. Уверенный, подчиняющий голос его Мастера посылает дрожь по всему телу, сковывая волю и заставляя его голову склониться в мгновенном повиновении. — Немедленно убери меч. — Скрестив руки на груди и вскинув бровь в молчаливом вызове, его Учитель ждет, пока Энакин не опускает меч и не деактивирует его. — Страсть — не путь джедая, — резко отчитывает он. Но страсть — это единственный путь, который знает Энакин.***
Куинлан Вос, печально известный Мастер-джедай, безвольно падает на пол. Его грудь тяжело вздымается, делая спасительные вдохи, и он с недоумением и заинтригованным изумлением наблюдает, как световой меч Энакина Скайуокера, уже занесенный для смертельного удара, медленно опускается, и как мальчишка делает шаг назад, гася его. — Да, Мастер, — отвечает он тихо, почти шепотом, опустив глаза и избегая прямого взгляда глаз его недовольного Мастера. Хотя, должно быть, он все равно чувствует на себе его взгляд, прожигающий и злой, и поэтому его тело тотчас же принимает раскаивающуюся позу. — Хороший мальчик, Эни, — бормочет Оби-Ван, подходя ближе к своему падавану и проводя рукой вверх по его шее к затылку. Он прихватывает его слишком длинные для падавана волосы, запутывая пальцы в прядях, и слегка оттягивая голову мальчишки назад. Невероятно темные глаза Скайуокера скрываются под дрожащими полуприкрытыми веками, а губы раскрываются в мягком выдохе. Он дрожит всем телом, будто его только что прошило электрическим разрядом, когда спокойный, но строгий голос его Мастера произносит: — Но ты все еще слишком импульсивен, мой ученик. И что мне делать с таким наглым падаваном, который затевает драки с Мастерами-джедаями? Может, мне тебе руки за спиной связать, а? Паршивец даже не скулит — он стонет, беспомощно и отчаянно, и судорожно дрожит, полностью откидывая голову назад и подчиняясь руке, вцепившийся его кудри. — Да, Мма-стер... Оби-Ван мгновение наблюдает за ним с жадным вниманием, но выражение его лица остается непроницаемым. Наконец, он прикрывает глаза и отворачивается, будто в разочаровании, и отпускает волосы своего падавана. — Иди в свою комнату. — М-мастер? — мальчишка в ужасе смотрит на него, все еще нетвердо держась на ногах. Оби-Ван резко поворачивается к нему. В его глазах — буря и ярость, но голос звучит ровно. Он повторяет, отчетливо и опасно: — Я сказал, иди в свою комнату. Глаза его нахального падавана расширяются от благоговения и ужаса, и он отступает — медленно, осторожно — а потом бросается к ближайшему выходу. Куинлан Вос усмехается, все еще лежа на полу. — Стоит отдать тебе должное, Кеноби, — мальчишка выдрессирован. — О, я тебя умоляю, — Оби-Ван закатывает глаза, пренебрежительно взмахивает рукой и наклоняется, чтобы помочь своему старому другу подняться. — Нет, я серьезно, — настаивает Вос, вставая на ноги с болезненным стоном. — Он ходит за тобой по пятам, как тень, хмурится, рычит и бросается на всех. Знаешь, я уже три дня пытаюсь застать тебя одного. Я не хотел... — Джедай замолкает, пытаясь подыскать слова. — Не хотел провоцировать его. Оби-Ван прижимает руку ко лбу в усталом, раздраженном жесте. — Он не всегда такой, он... — Дай-ка угадаю, — перебивает Вос с веселым смешком, — только когда кто-то пытается с тобой заговорить? Я вижу, ты научил своего щенка быть самым настоящим сторожевым псом. Оби-Ван в притворной обиде хлопает его по груди. — Совершенно возмутительное предположение! — Разве? — шепчет Вос, внезапно вторгаясь в личное пространство Оби-Вана и застав его врасплох своей неожиданной близостью. — Тогда, как думаешь, что он со мной сделает, если узнает, что я стоял так близко к его драгоценному Мастеру? Оби-Ван мгновенно отшатывается, отступая назад на несколько шагов. — Ну, он... — Его голос обрывается: Оби-Ван не хотел бы всерьез задумываться над тем, что может сделать Энакин. — Он никогда больше не должен тебя видеть, — предупреждает он старого друга настойчивым, убедительным тоном. — Не попадайся ему на глаза, ты понял? Куинлан Вос снова усмехается, довольный тем, что оказался прав, и кивает, принимая предупреждение. — Я всего лишь... хотел с тобой увидеться перед тем, как снова уйти под прикрытие. — Он медленно с намеком проходится языком по губам и снова делает шаг к Оби-Вану. Но на этот раз Оби-Ван готов к внезапному вторжению в личное пространство и поспешно отступает назад, поднимая ладонь в запрещающем жесте и не давая Куинлану подойти ближе. Джедай про себя ухмыляется, закатывает глаза и качает головой. — Так я и думал, — говорит он, многозначительно поднимая ладони и отступая. — Куин... — начинает Оби-Ван, но тот не дает ему договорить. — Прощай, Оби-Ван. — Джедай разворачивается, чтобы уйти, но в последнее мгновение останавливается в дверях, его спина неестественно прямая, но голова опущена. Не оборачиваясь, он говорит: — Ты же понимаешь, что он на грани? Он опасен, Оби-Ван. — Я знаю. — Легкая, мягкая улыбка касается губ Оби-Вана. — Таким он мне и нужен.***
Их общие комнаты предсказуемо разгромлены. Точно так же предсказуемо в самом эпицентре хаоса лежит Энакин. В отключке. Пьяный в сопли, с пустой бутылкой любимого ликера Оби-Вана в руке. Его присутствие в Силе размыто — будто в тумане и совершенно нечеткое. — Ну, конечно, — вздыхает Оби-Ван, стоя в дверном проеме, уперев руки в бока и оценивая масштаб бедствия. — Глупый мальчишка. — Он качает головой, в два шага пересекает комнату, подходит к лежащему без сознания падавану и опускается рядом с ним на колени. — Тебе всегда нужно все драматизировать, да? Оби-Ван приподнимает голову мальчика, мягко касаясь затылка. — Ммм, — Энакин бормочет что-то в бреду в ответ, его голова откидывается назад, на руку Оби-Вана, открывая шею. Оби-Ван видит, как под его кожей бьется пульс. Он сейчас так уязвим, его неуравновешенный и кровожадный падаван. А ведь он действительно угроза — было бы крайне глупо со стороны Оби-Вана отрицать это. И Оби-Ван мог бы свернуть ему шею прямо сейчас, тем самым защитив Галактику от Темного пламени. Он мог бы просто задушить его, сейчас такого слабого и беззащитного. Он мог бы... Но он поднимает его на руки и — нежно, осторожно — относит в его комнату. — Мстр, — Энакин издает счастливый вздох, когда его нос оказывается прижатым к шее Оби-Вана, стоит ему поднять мальчика. — Ш-ш-ш, милый, — воркует Оби-Ван, прижимаясь губами к виску Энакина, и направляется в сторону спальни, обходя мусор и обломки на полу. — С тобой все в порядке. Ты со мной, ты в безопасности. Тебе просто нужно немного поспать и... — Слова застревают в горле Оби-Вана, когда он чувствует, как влажные, приоткрытые губы Энакина жарко прижимаются к его обнаженной шее. — Нет, Эни, — шепчет он, пытаясь уйти от прикосновения, но некуда деться, не уронив тело в его руках, невозможно. — Мхаа, — протестует Энакин, ища потерянный контакт. Стон обжигает кожу Оби-Вана. Его рука находит опору в тунике Оби-Вана, вцепляясь в ткань мертвой хваткой. — Мой! Мой! — с лихорадочной настойчивостью шепчут его губы в шею Оби-Вана. — Ты очень пьян, милый, — мягко осаждает его Оби-Ван, наклоняясь вперед, чтобы наконец опустить мальчика на кровать на груду смятых простыней. — Вот так, Эни. А теперь спи. Но Эни не хочет спать. Его затуманенные глаза чуть приоткрываются под отяжелевшими веками, а руки обвиваются вокруг шеи Оби-Вана, не позволяя ему выпрямиться и затягивая его к себе на кровать. — Не оставляйте меня, — хнычет он, запрокидывая голову словно в бреду, но не выпуская Оби-Вана из объятий. Оби-Ван с легкой усмешкой качает головой, пытаясь разомкнуть кольцо его рук, но мальчик цепляется за него железной хваткой, так что единственное, чего Оби-Ван добивается своими действиями, так это потери равновесия, поэтому он просто валится сверху на Энакина. Мальчишка победно стонет под ним и немедленно обхватывает его талию ногами, чтобы удержать рядом с собой. — Эни, пожалуйста, отпусти, — сдавленным голосом просит Оби-Ван, пытаясь освободиться из тисков конечностей своего падавана. — Нет. Никогда, — со стоном обещает Энакин, прижимаясь к напряженному телу Оби-Вана лишь сильнее. — Отпусти, Энакин, — настаивает он, теперь уже более сурово, когда до него доходит вся абсурдность ситуации. — Не заставляй меня делать тебе больно. — Да! Сделайте мне больно! — бормочет мальчик, с готовностью ухватившись за эту восхитительную идею. — Сделайте мне больно, Мастер! Глаза Оби-Вана расширяются, и он задыхается от шока. Разум со скрипом застревает на вопросе о том, что более абсурдно: идея намеренно причинить боль своему падавану, или то, что этот падаван позволит ему причинить эту боль. С удовольствием позволит. Он даже будет умолять об этом. Он уже делает это прямо сейчас. Дрожит и извивается под ним. Его голова откинута назад, а шея покорно подставлена горячему аду неровного дыхания Оби-Вана. — Мастер! Жалобный стон вырывает Оби-Вана из вихря мыслей, и он благодарит Силу за то, что мальчик слишком пьян, чтобы хоть что-нибудь вспомнить на утро. Слишком пьян, чтобы вспомнить, как грубо и хрипло звучит голос его Мастера, когда он выдыхает в его губы: — Спи, Эни. Легкие потоки Силы обвиваются вокруг тела Энакина, будто теплое одеяло, заставляя его тотчас же откинуться на простыни, обмякнуть и расслабиться и — наконец! — уснуть. Оби-Ван прижимается лбом ко лбу падавана и на секунду прикрывает глаза с долгим дрожащим вздохом: он почти плачет от облегчения. Он падает на кровать рядом с мальчиком и осторожно притягивает его голову к своей груди, проводя ладонью по затылку и спине вверх-вниз в таком давно знакомом, успокаивающем поглаживании — так, как он делал тысячи раз до этого. Его Сила баюкает Энакина, обволакивая его нежно и оберегая, напевая сладкую, чарующую колыбельную. — Спи, Эни. Со мной ты в безопасности. Ты мой хороший мальчик. Я всегда буду с тобой, милый. Спи. Спи... И Энакин спит.***