***
Все падаваны мечтают стать рыцарями-джедаями — славными воинами без страха и сомнений, сияющими в Силе. Поправка: все падаваны, кроме одного. Энакин Скайуокер не хочет становиться рыцарем-джедаем. И не просто не хочет, а даже боится этого. Боится настолько, что стремится к этому в два раза усерднее прочих, только бы скрыть свой страх. Он одновременно желает, чтобы этого никогда не случалось и чтобы это случилось уже, как можно быстрее, и его пытка, наконец, закончилась. Его страх до боли очевиден: он боится, что когда он станет рыцарем, а не падаваном, его связь с Мастером будет разорвана, и он останется в одиночестве. Совсем один в той Тьме, что окружает его. Конечно, он никогда не говорит Мастеру об этом. Он не говорит ему, что не хочет проходить посвящение, поэтому когда приходит время, он успешно проходит испытания, и в день, когда он должен быть посвящен в рыцари, он следует за своим Мастером в зал Совета, будто агнец на заклание. Хотя нет — пресловутый агнец, по крайней мере, пребывает в блаженном неведении о том, что его ожидает — у Энакина же такой роскоши нет. Он знает, что идет на собственную казнь.***
— Это честь для тебя, — говорят они. — Самая высшая из наград. Награда, которой ты не заслуживаешь, — невысказанным повисает в воздухе. Членам Совета даже не нужно ничего говорить — по их лицам, изучающим его, будто ранее невиданного жука, все понятно без слов. Они смотрят на него точно так же, как смотрели десять лет назад. Они не пытаются скрыть то, как сильно презирают его, но все же помимо страха, затаенного в глубине глаз, в них есть еще кое-что — кое-что жадное. Они все еще надеются заполучить его силу. После всех этих лет. Они все еще думают, что имеют на это право. Думают, что он — их собственность. Но Энакин принадлежит только своему Мастеру и никому другому. Вся его мощь, вся его преданность — не Ордену Джедаев, а одному лишь Оби-Вану Кеноби. Единственному человеку в этой комнате, который смотрит на него с такой нежностью, что у Энакина подгибаются колени. Он так гордится мной, — внезапно осознает Энакин, и это выбивает почву у него из-под ног. Как он может подвести своего Мастера теперь? Как он смеет даже думать о том, чтобы просить — умолять — Мастера остановить церемонию и не перерезать его падаванскую косу? Нет, он не может этого сделать. Он не может быть настолько трусливым. Он не может стать еще большим разочарованием. Не может... Энакин не просто опускается на колени, как того требуют традиции посвящения — он падает, будто подкошенный, без малейшей капли изящества, потому что его ноги больше не в силах его держать. Он смотрит на своего Мастера покрасневшими и будто бы стеклянными от непролитых слез глазами, а его губы жалобно дрожат, пытаясь удержать слова. Не делайте этого, Мастер! Прошу, не отрезайте мою косу! Не разрывайте нашу связь! Пожалуйста! Но на самом деле он не умоляет вслух — ну уж нет, только не в комнате, полной членов Совета. Но Сила вокруг него, должно быть, просто кричит в агонии отчаяния, потому что в следующее мгновение его Мастер вдруг опускает клинок и отшатывается от него, словно от пощечины. — Энакин... — выдыхает он, потрясенный и встревоженный, и ужас Энакина, наконец, прорывается наружу. — Нет, я не хочу! — кричит он, и в панике опрокидывается на спину, пытаясь отползти подальше от светового меча, грозящего перерезать его косу и связь с Мастером. — Не позволяйте им сделать это с нами, Мастер! Джедай застывает на месте. Его выражение лица искажается тем же самым ужасом, что и лицо Энакина. Его световой меч падает на пол и гаснет. Мастер успокаивающе поднимает ладони, показывая Энакину, что он в безопасности. Все в порядке, милый, теплый свет его присутствия в Силе успокаивает Энакина мягкими прикосновениями. Я не причиню тебе вреда. — Вы — нет, Мастер, — шепчет Энакин со слабой улыбкой, но тень отчаяния застывает в его глазах, стоит только ему бросить взгляд за спину Мастера. — А вот они — да. Мастер не успевает среагировать, прежде чем Мастера Пло Кун и Кит Фисто хватают его за руки и оттаскивают от его падавана. — Нет! — кричит Энакин и вскидывает руку, и Сила, повинуясь ему, отбрасывает Мастеров назад в оконные стекла, окружающие зал Совета. Они врезаются в транспаристил с болезненными стонами, но Саэси Тиин и Ки-Ади-Мунди тут же занимают их место, пытаясь удержать сопротивляющегося Мастера Энакина, пока Шаак Ти бросается вперед, и лезвие ее светового меча вмиг оказывается почти прижатым к его горлу. — Не вмешивайся, Оби-Ван! — предупреждает она. — Ты же прекрасно знаешь, что это для его же блага. Но джедай, очевидно, сомневается в этом, потому он продолжает пытаться вывернуться из хватки, удерживающей его, и Энакин снова кричит, но все же не осмеливается вновь прибегнуть к Силе — только не когда лезвие так близко к горлу его Мастера. — Прикажи своему падавану подчиниться, Оби-Ван. Это голос Мейса Винду отдает приказ, и Энакин с совершенно убийственным, выражением лица резко поворачивает голову, и обнаруживает его прямо за своей спиной, с его пурпурным клинком наготове. — Нет! Не трогайте его! — Впервые в жизни Энакин слышит настолько испуганный голос своего Мастера. Он продолжает попытки освободиться, даже не смотря на то, что световой меч Шаак Ти все еще находится в опасной близости от его горла. — Уймись, Кеноби, — рявкает Тиин. — Вспомни свое посвящение. Кому как не тебе знать, что он не первый сопротивляется разрыву связи, и не он будет последним. Но это должно быть сделано. У джедаев не должно быть привязанностей! Таков наш путь! — Не усугубляй, Оби-Ван, — вмешивается Шаак Ти умоляющим голосом, но это не убеждает джедая прекратить вырываться из сдерживающей его хватки. — Нет, прошу, отпустите его! Не делайте это против его воли! Он еще не готов. Прошу! — Сдавайся и позволь мне отрезать твою косу, Скайуокер, — рычит Мейс Винду, игнорируя мольбы Оби-Вана и направляя свой световой меч в грудь Энакина. — Не заставляй меня причинять боль твоему Мастеру, чтобы убедить тебя, мальчишка. И этого достаточно, чтобы, больше ни мгновения не колеблясь, Энакин вскинул руки в знак своего поражения и поднялся на ноги. — Я сдаюсь! Сдаюсь! Только не трогайте моего Мастера. Прошу! — умоляет он, наблюдая, как самодовольная ухмылка искажает черты Винду в уродливой гримасе триумфа. — Пожалуйста... — прерывисто шепчет Энакин, прижимая свои сжатые кулаки к бедрам и с силой зажмуривая глаза. Он чувствует жар от лезвия меча Винду у своей шеи. Он слышит жужжание плазмы. И ему требуется вся его сила воли, чтобы оставаться неподвижным и не отшатнуться от ужаса и отвращения. Время вокруг него со скрежетом останавливается. А потом оно внезапно опять начинает свой ход, рывком дергаясь вперед, когда что-то горячее и влажное каплями падает на шею Энакина. Металлический запах врывается в ноздри, и он вскрикивает от мучительной боли перед тем, как его тело падает на пол, а его разум проваливается в темноту.***
Кровь. Сила великая!.. Сколько же здесь крови... Вокруг крики и паника, но Оби-Вану кажется, будто он движется сквозь густой растопленный мед. Мир вокруг него замедляется и расплывается, когда он бросается вперед и опускается на колени рядом с неподвижным телом своего падавана, лежащим в луже крови. Алый цвет пропитывает его церемониальные одежды, расползаясь по ткани причудливыми, завораживающими узорами, и Оби-Ван смотрит, не в силах отвести взгляда, не в силах моргнуть. Не в силах помочь. Глубоко внутри, под толстым, липким слоем паники, сознание Оби-Вана задыхается и захлебывается одной единственной мыслью. Спаси его. Но как? Как? Здесь так много крови. Она повсюду... Но откуда? О, Сила, откуда? Нет ни раны, ни пореза. На мальчишке ни царапины. Откуда же здесь столько крови? Почему она, будто алое боевое знамя, струится по бледной коже Энакина? Руки Оби-Вана против воли, бездумно обхватывают и приподнимают голову его падавана. Его ладонь касается того места, где всего мгновение назад была коса Энакина. О, Звезды! Оби-Ван тянется в Силе туда, где раньше была их сияющая связь — но теперь там пусто. Ничего. Открытая, зияющая, рваная рана, кровоточащая в бесконечной Тьме.. У каждой великой силы есть своя слабость. У Энакина она тоже есть — его больная зависимость. И это Оби-Ван был тем, кто создал эту слабость, кто позволил ей взрасти, так что лишь он один повинен во всем. Он мог сразиться с джедаями, удерживавшими его. Он мог использовать Силу против них — Лучших Мастеров Ордена. И он мог победить их всех, несмотря ни на что — в конце концов, он сильнее их. Сама Сила с ним. Всегда. Как и обещала Дочь. Вот только он ничего не сделал. Его разум был слишком потрясен и ошеломлен, чтобы ясно мыслить. Оглядываясь назад, он понимает, как глупо было ждать от Энакина чего-то иного кроме того, что в итоге случилось. Но ведь мальчишка так хорошо справлялся в последние пару месяцев после того вливания Света... Он так яростно стремился наконец стать рыцарем, что Оби-Ван позволил себе обмануться. Он должен был предугадать, что Энакин, конечно — конечно! — будет сопротивляться разрыву их связи. Что он, естественно, в итоге и сделал. А как же иначе? Ведь он не мог позволить кому-то разорвать связь, что была сильнее и глубже любой ученической связи в истории джедаев? Связь, которая существовала еще до их встречи. Связь, которая привела их друг к другу с противоположных концов Галактики. Связь, что пронизывала их души насквозь, вместо того, чтобы просто оплетаться вокруг... И именно поэтому эта связь не разорвалась. Ее просто невозможно было разорвать. Ее можно было лишь выдрать с корнем — вместе с ядром души Энакина — оставив только пустую оболочку, источающую только боль и страдания. Да, Оби-Ван определенно должен был это предвидеть. Не должен был быть удивлен. Но все же был поражен... не столько реакцией Энакина, сколько своей собственной: к собственному ужасу он обнаружил, что он тоже не хотел, чтобы их связь была разорвана. Это просто смешно! Будто он вдруг вернулся на одиннадцать лет назад, в тот день, когда сам стоял на коленях перед Советом, на церемонии посвящения, рядом с собственным Мастером и умолял Совет сохранить их Связь еще ненадолго. Тогда они, конечно, отказали. И, в конечном итоге, это было только к лучшему. Теперь-то Оби-Ван это понимает. И все же сегодня он вновь почувствовал желание пойти против воли Совета. Но уже не как падаван. Как Мастер. Такое поведение было простительно глупому, напуганному падавану, но... Но какое оправдание у него было сейчас? Почему он хотел пойти против Кодекса, на котором держалась вся его жизнь? Против Ордена, которому он поклялся служить? Против собственного опыта и понимания того, что разрыв ученической Связи, в конечном итоге, был только к лучшему? Почему он так сильно хотел сохранить эту Связь между собой и своим падаваном? Настолько сильно, что его разум закоротило, а он сам стоял словно статуя, не в силах справиться с головокружением и шоком, и слишком беспомощный, чтобы сделать хоть что-нибудь. У него не было ответов на все эти вопросы — лишь результат собственных колебаний и неспособности выбрать между Орденом и собственными эгоистичным желанием оставить своего падавана себе. Себе одному. И вот теперь кровь заливает пол Зала Советов. Позорное пятно на самом сердце Ордена Джедаев и на всем том, за что они сражаются. Они не имели права поступать так с Энакином — с его Энакином — и он должен был остановить их. Должен был отбросить нелепые идеи о долге и верности Ордену. Его долг и верность должны были принадлежать в первую очередь его падавану. Но, быть может, еще не поздно? Быть может, он... Но вокруг так много крови. Так много... Алым запятнаны его некогда белоснежные джедайские одежды, когда он несет своего едва живого падавана в Залы Исцеления. Алым залиты его руки, когда он тянется в Силе — туда, где вопит от боли зияющая рана души Энакина. Алым залито все вокруг...***
Энакин открывает глаза. А может и нет. Он и сам не знает. Но это и не важно. Вокруг него все равно одна лишь Тьма. Он ничего не видит. Он ничего не видит. Синей стали глаз не пронзить черноту окружающего бархата. Больше нет. Не когда исчезла его путеводная звезда, освещавшая его путь. Теперь он совсем один. Ему больно. И он кричит, кричит в пустоту, но, конечно, никто его не слышит. Никто не сможет помочь ему. Никто не остановит его, все глубже и глубже падающего в разинутую клыкастую пасть Тьмы. Энакин чувствует себя дрейфующим, потерянным в мутных водах Силы, бьющейся вокруг него неистовыми волнами. Эти волны ревут и кружат вокруг него, желая поглотить и затянуть в свою пучину. Но он все еще пытается, все еще цепляется за свою единственную надежду — дотянуться до Мастера в Силе, ощутить его присутствие. Пусть даже и в последний раз. — Мастер! — кричит Энакин, и Сила эхом разносит его крик. Мастер! Мастер! Мастер! — вторит окружившая его Тьма. И Энакин благодарен этой Тьме. Он благодарен ей за то, что много лет назад она позволила ему увидеть Свет его Мастера. И за то, что сейчас она скорбит о его потере вместе с ним, эхом разнося его боль. Он так долго следовал за краем плаща своего Мастера, не отрывая глаз от сияющей фигуры впереди, что ни разу даже не подумал оглянуться, не хотел видеть окружающую его Тьму, не желал чувствовать на себе прожигающий взгляд ее голодных глаз. Но эти глаза все равно неусыпно следили за ним. Они и сейчас сопровождают каждое движение содрогающегося тела. Теперь Энакин знает это. Он чувствует их взгляд на себе, пусть даже и не видит его. Он не видит... И он кричит, ревет и вопит от беспомощности и горя. Как он может найти своего Мастера во Тьме, если он ничего не видит? Как? Кажется, будто время превращается в вечность — вечность, полную боли и страданий. Больше нет Мастера. Больше нет Света. И больше нет ни малейшей надежды. Отныне для него существует лишь Тьма. Наверное, лучше просто сдаться. Пусть его душа опуститься на чернильное дно океана. Пусть зубастые монстры, живущие там, пожрут его и покончат с его жалким существованием. И Энакин закрывает глаза, готовый умереть. Но вдруг, в хаосе собственного прерывистого дыхания, он слышит тихое-тихое эхо шепота. — ...Стали не пробить черноту бархата... На это способно лишь золото... Голос звучит знакомо. Такой нежный и добрый, и Энакин слушает его — только его, как поклялся однажды. Он перестает бороться и барахтаться — просто позволяет своему телу опуститься в пучину темных вод, а жару расплавленного желтого металла — хлынуть в свои глаза.***
Мальчик накачан болеутоляющими до полусмерти, но, по крайней мере, он больше не кричит. А может, он уже не в состоянии больше кричать — его голос, скорее всего, просто сорван после стольких часов агонии. Закутанный в одеяло, он лежит, больше похожий на бледную тень, а его глаза — бездонные провалы под стеклянным покровом пустого взгляда. Порою кажется, что он приходит в себя на несколько скоротечных мгновений, вздрагивая и садясь на больничной койке. — Мастер, я не вижу.... — бормочет он, задыхаясь, прежде чем вновь впасть в беспамятство. — Мастер... — Я здесь, Эни, — шепчет Оби-Ван, сжимая его холодную руку своей. — Я с тобой, мой милый. Всегда. День за днем, ночи напролет. Я не вижу, Мастер... Оби-Ван тоже ничего не видит. Он чувствует себя потерянным, настолько поглощенным своим горем, что уже не видит мир так ясно, как прежде. Нет больше ни Света, ни Тьмы. Все тускло, бесцветно и затоплено медленно текущими мутными водами Силы. И где-то там, под окровавленной поверхностью этих вод, тонет душа Энакина, захлебываясь болью и горем, но Оби-Ван не может вытащить его, как раньше. Не в этот раз. Теперь Энакин совсем один. Оби-Ван не может добраться до него, потому что не может найти его в окровавленных водах Силы. Без их Связи он беспомощен. Я не вижу, Мастер... «...золотые глаза никогда не подарят блаженную ложь...» — вдруг всплывает в памяти Оби-Вана строчка из старой сказки для юнлингов. «...ибо они — Ситхи, и все, что они видят, — это смерть...» И именно это Энакину сейчас и нужно. Способность видеть во Тьме, что окружает его. Это его последняя надежда найти путь обратно. Это единственный способ спасти его. Это не путь джедаев, но это единственный путь. Что ж, похоже, Сын все же был прав, и Оби-Вану действительно суждено стать тем, кто толкнет Энакина на Темную Сторону. Но ничего страшного. Его глупые принципы не стоят жизни Энакина. Нет ничего ценнее. Поэтому Оби-Ван шепчет на ухо мальчику — всего несколько слов — и смотрит, смотрит, как его голос вливает расплавленную медь и золото в потемневшие от боли радужки глаз Энакина. Теперь ты видишь меня, Эни? Иди ко мне!***
Энакин резко просыпается, хватая ртом воздух. Ему кажется, будто он только что вынырнул из-под толщи вод. Он мокрый и холодный, легкие горят от каждого долгожданного вдоха, но он наконец может открыть глаза и увидеть... — Мастер! — выдыхает он с облегчением. — Я вижу вас, Мастер! Я вижу вас! Вижу! — шевелятся его губы, вот только с них не может сорваться ни звука. Где же твой голос, Энакин? Он хмурится в замешательстве, и его рука взлетает к горлу, в панике обхватывая собственную шею. Ладонь скользит вверх и вниз, дрожащие пальцы пытаются нащупать повреждения. Но их нет. Тогда почему он не может произнести ни слова? Почему во рту все еще этот тошнотворный привкус крови? И почему ему все еще так больно? Внезапно картинка перед глазами плывет, и Энакин начинает задыхаться под давящей волной паники. Он пытается приподняться с кровати, опираясь на локти, но ладонь Мастера, прижимается к его груди, пальцы касаются солнечного сплетения, веля остановиться и лечь обратно. — Тише, Энакин. Успокойся. Ты в порядке. Все хорошо, — уговаривает медовый голос, но Энакин ему не верит — впервые в жизни. Не верит, потому что на щеках Мастера все еще блестят мокрые дорожки слез, и они громче любых слов. — Мастер, что... — Энакин хрипит и, словно в замедленной съемке, наблюдает за тем, как его рука тянется к лицу напротив, чтобы стереть влажную полоску. Мастер глубоко вздыхает, и рукой перехватывает запястье Энакина, а в следующее мгновение притягивает его в свои объятия. И это не одно их тех нежных, утешительных прикосновений, которыми обычно одаривает его Мастер — нет. Оно полно отчаяния, до краев наполнено страхом и облегчением одновременно, и Энакин не уверен, кого из них сотрясает дрожь — его или Мастера. Или, быть может, их обоих. — Твой голос скоро восстановится, — успокаивает Мастер тихим шепотом, сжимая его так сильно, что Энакин едва может дышать. — С тобой все будет в порядке, обещаю. Просто... Просто закрой глаза, Эни. — Мастер? — в замешательстве переспрашивает Энакин. Почему Мастер просит, чтобы он закрыл глаза, сейчас, когда к нему только вернулось зрение? Когда он больше не хочет отводить от него глаз никогда? — Прошу, Эни, — раздается дрожащий голос, — закрой их быстрее. Сделай это ради меня, хорошо? Пожалуйста, закрой глаза и притворись, что спишь. Целители могут быть здесь с минуты на минуту... — Хорошо, — послушно кивает Энакин, опуская ресницы и дрожа всем телом. Он не перечит, пусть и не понимает, что с ним происходит. Он не понимает, что происходит с его Мастером. И у него очень плохое предчувствие, но тем не менее он доверяет ему, позволяя самому разобраться со всем так, как посчитает нужным. В конце концов, он уже давно взрослый мальчик. С ним не нужно нянчиться. Ему не... — Мне страшно, Мастер... — непрошенным стоном слетает с губ. Он сжимает ладонь Мастера в своей, отчаянно желая сохранить контакт. — Нет, нет, не нужно бояться. — Энакин слышит теплую улыбку в голосе Мастера. Его ладонь ласкает его взъерошенные волосы. — Все хорошо. Я с тобой, мой дорогой. Ты в безопасности. Все будет хорошо. Только прошу, не открывай пока глаз. Мы не можем позволить никому их увидеть. — Почему? Что с моими глазами, Мастер? — в ужасе напрягается под прикосновениями Энакин. — Ничего. Ничего страшного., — уговаривают его тихим, нежным голосом, но Энакин все еще слышит дрожь в этом голосе, и это заставляет и его содрогнуться. — Мастер? — Твои глаза прекрасны, Эни. — Ресницы Энакина трепещут на его внезапно вспыхнувших горячим румянцем щеках, когда губы его Мастера нежно прижимаются к его закрытым векам. — Но никто не должен видеть их такими. — Что?.. — От прикосновений Мастера дыхание застревает в горле Энакина, и он не может вымолвить ни слова. — Какими? Между ними повисает долгая, пугающая тишина, прежде чем Мастер наконец вновь заговаривает, а Энакин не осмеливается сделать ни вдоха в ожидании ответа. — Как жидкое золото, — шепот обжигает его ухо, и Энакин чувствует, как это самое золото льется в его вены, яркое и невыносимо горячее. — Нет... — захлебывается всхлипом он, зажмуривая глаза и прикрывая их руками, но слезы все равно бегут из-под закрытых век. Жидкое золото. Он думал — надеялся — что это был лишь сон, лихорадочный бред, пробудивший страхи. — Прошу, Мастер, — всхлипывает Энакин между рыданиями, пытаясь все же сесть и отчаянно цепляясь за плащ джедая. — Не дайте им убить меня. Не позволяйте им... Я все еще ваш маленький мальчик. Это все еще я, ваш Эни... Прошу... — Ш-ш-ш, милый... — Ласковая рука касается его кудрей. — Я больше никому не позволю причинить тебе боль. В этот раз я смогу защитить тебя, клянусь. Энакин слышит голоса и шаги, раздающиеся вдалеке. Они становятся громче и громче с каждой секундой, и он заставляет себя отпустить ладонь Мастера и падает обратно на подушку. Он слышит, как Мастер говорит с целителями. Он говорит им, что его бывший падаван еще не очнулся. Что сегодня ему ничуть не лучше, чем вчера. И что он все еще на пороге смерти. И Энакин купается в этом теплом ощущении лживых слов его Мастера, обволакивающих его словно защитный кокон. Словно теплое одеяло. И он притворяется спящим.***
Как только Мастеру удается избавиться от целителей, глаза Энакина вновь распахиваются. Огромные. Отчаянные. Затопленные золотом. — Что мы будем делать, Мастер? Мы не может скрывать это вечно. Вскоре Совет узнает, что я си... Ладонь, прижатая к его губам, не дает Энакину закончить. — Тише, — предупреждает Мастер, окидывая его многозначительным взглядом. — Не нужно так громко. — Ммхвм? — Приглушенный ответ Энакина заставляет джедая отдернуть руку от прикосновения влажных губ к ладони. — Энакин, я... — Его обычно ровный и бархатистый голос внезапно надламывается, заставляя Энакина вздрогнуть. — Я так сожалею о том, что позволил им сделать это с тобой. Это я должен был лишиться зрения. Ведь это я был так слеп все это время. Я думал, что ты хотел стать рыцарем. Я думал... что ты готов отпустить руку своего Мастера... — Не надо, — перебивается его Энакин. — Просто не... не надо. Он и сам точно не знает, о чем просит. Не извиняйтесь? Не вините себя? Не обманывайтесь, думая, что я когда-нибудь смогу вас отпустить? Энакин протягивает руки, чтобы заключить своего Мастера в еще одно объятие. — Нет, Энакин. — Джедай качает головой, отстраняясь с серьезным выражением лица. — Это серьезно. Они не смогли разорвать нашу связь, поэтому они просто вырвали ее с корнем. Вместе с частью самого твоего существа... — Голос Мастера вновь дрогнул, и ему приходится сделать глубокий, дрожащий вдох, прежде чем он может продолжить. — Твоя душа едва не истекла кровью прямо у меня на руках. Оби-Ван в ужасе смотрит на свои ладони, словно все еще видит и ощущает на них горячую, алую кровь, стекающую вниз и растекающуюся вокруг. — Энакин, я... Я искал тебя в Силе недели напролет, но без нашей Связи... — Энакин слышит, как боль ломает глубокий завораживающий голос. — Я звал тебя, пытался вернуть в сознание, но боль и горе затмили твой взгляд, и ты больше не видел меня. И я... я нашел способ... — Мастер прикрывает ладонями лицо. — Я толкнул тебя на Темную Сторону, и ты.... ты пал, Энакин. — Мастер... — Золотые радужки мерцают, глядя в полном шоке. — Вы зажгли это пламя... Я чувствую, как оно теперь горит вокруг меня... — Да, я... Я совершил величайшее преступление, — кается Мастер, опуская голову от стыда и сожаления. — Я думал лишь о себе. Я позволил твоим глазам налиться золотом, чтобы ты мог видеть сквозь завесу Тьмы и вернуться ко мне, Энакин. — Вы пошли против Совета, Мастер? Против всего, чему учит Кодекс Джедаев? Ради меня? Почему-то из всего произошедшего именно в это Энакин никак не может поверить. — Я жалею лишь о том, что не сделал этого раньше, дорогой. — Грустная улыбка делает взгляд мужчины еще мягче, чем обычно. — И я не жду, что ты однажды сможешь простить меня. Это так типично для Оби-Вана Кеноби — винить себя за каждое плохое решение, которое Совет когда-либо принимал в отношении судьбы Энакина. Совершенно очевидно, что он борется со своей моралью джедая, но Энакин видит, что он все еще не готов отпустить все то, во что его воспитывали верить, каким бы неправильным и извращенным это ни оказалось. Кто бы мог подумать, что Оби-Ван Кеноби, идеальный джедай, вот так поставит под сомнение свою веру? И Энакин до смерти боится того, что Мастер решит, что он, его слабый, жалкий падаван того не стоит. Нет, он не может позволить этому случиться. Ни в коем случае. Он сделает все, чтобы склонить чашу весов в свою пользу. Внезапно он подается вперед, туда, где на краю его койки сидит его Мастер, и опускается к нему на колени, оседлав его и обхватив лицо ладонями. — Я прощу вас, Мастер, — обещает Энакин, лихорадочно шепча в его губы. — Только скажите, что я важен вам. Что я важнее Ордена. Скажите это, Мастер. Пообещайте мне... ...что любите меня больше. Выберите меня, а не Орден! Выберите меня, а не Кодекс! Сила завывает и бушует вокруг них, вторя яростному желанию Энакина. Выберите меня! — Ты для меня важнее всего на свете, Эни. Энакин прерывисто вдыхает. Ему трудно поверить в то, что Мастер действительно — взаправду, а не во сне — сказал это. Признался в самом большом грехе, в котором только может быть повинен джедай. Привязанность. Его безмятежный, недосягаемый Мастер — «святой Кеноби» — стал отступником. Невозможно! — Тогда докажите это, Мастер, — требует Энакин, словно капризный ребенок. — Бросьте вызов Совету. Возродите нашу Связь. — Энакин... — Джедай, явно не ожидавший ничего подобного, выглядит ошеломленным. — Это... неразумно. — Мне все равно! — восклицает Энакин, его бледные пальцы мертвой хваткой вцепляются в плечи Мастера. — Вы не можете вот так просто оставить меня. Вы нужны мне, Мастер. Я не смогу жить без вас. И я сделаю все, чтобы заставить вас остаться со мной. Энакин опускает все свои щиты, оставляя свой разум обнаженным и полностью открытым для Мастера. Войдите в меня. И Оби-Ван внимает его мольбе.***
Оби-Ван входит в Силу вместе с Энакином. Тьма победоносно взвывает, стоит только его звезде опуститься в ее черные воды, разбивая зеркало поверхности на миллионы капель и освещая их — превращая их в россыпь звезд на темном горизонте Силы. — Вся эта вода... а я все еще горю в пламени, которое вы зажгли, Мастер. — Черная тень души Энакина протягивает ладонь к Оби-Вану. — Сделайте шаг в этот огонь вместе со мной.. Напитайте это пламя своим Светом. И Оби-Ван берет протянутую руку. Его кожа вспыхивает от прикосновения, но он не отдергивает руку. Не отпускает ладони. Вместо этого он делает шаг вперед. В огонь. Как мотылька притягивает пламя, так все эти годы Свет тянулся к Тьме его падавана. Даже сейчас Сила притягивает их друг к другу, словно разделенные части, что вечно жаждут вновь воссоединиться. Это испытание для них обоих. Им был дан невозможный шанс вновь связать то, что было разорвано на части... И Оби-Ван даже не пытается обмануть себя: он знает, что они либо добьются успеха, либо погибнут, поглощенные темным пламенем. Других вариантов нет. И все же он готов рискнуть. Он готов последовать за своим падаваном в огонь. В пламя, где они сольются воедино. Или обратятся в пепел. Боль этого огненного ада сладка на губах Оби-Вана, когда они распахиваются в крике, эхом вторящем крику Энакина. Они пылают искрами в огне, столь же яростном, как их собственные души. Языки пламени танцуют вокруг них, объединяя их Тьму и Свет, сплетая их силу и веру в одно. В Равновесие.***
Их Связь вновь вспыхивает вокруг них, всепоглощающая и ошеломляющая. Волна жара, горящего жарче, чем пламя, в котором они выковали ее вновь, пробегает через Энакина, наполняя каждую клеточку его тела жидким огнем. Энакин чувствует своего Мастера повсюду: вокруг него, внутри его тела и души, владея им и защищая его от всего остального мира. Поток Силы зависает над плечом Энакина, тщетно пытаясь найти косичку, к которой мог бы прикрепиться. Но косы там нет, и поток Света уже начинает отступать. Вот только Энакин не может этого допустить. Кому вообще нужны эти дурацкие косы? — Нет! Останься! Он хватает поток голыми руками и, не теряя ни секунды, обвивает его вокруг своего горла, привязывая себя к Мастеру раз и навсегда. Да! Вот как создается настоящая Связь! Энакин вздергивает подбородок, ухмыляясь своему Мастеру и гордясь таким творческим подходом к решению проблемы. — Энакин... — с благоговением выдыхает Мастер, абсолютно загипнотизированный. — Видел бы ты себя сейчас. Твоя душа исцелилась. Ты светишься. Но Энакину не нужно смотреть, чтобы знать — это правда. Он чувствует теплую тяжесть, сковывающую его горло; он чувствует, как гладкая, бархатистая текстура скользит по его коже. Он никогда не сможет забыть, что она там. Никогда. У Энакина перехватывает дыхание от одной этой мысли, и он задыхается, захлебывается воздухом, чувствуя, как присутствие его Мастера сжимается вокруг его шеи, натягивая импровизированный поводок. Одно неверное движение, и Мастер мог бы дернуть его, заставив Энакина упасть на колени. Или он мог бы просто задушить его. В любой момент. Когда пожелает. Ну же, скажи это! звучит в разуме Энакина приказ. — Я ваш, Мастер. Обжигающий жар распространяется по телу Энакина, когда он, наконец, полностью осознает власть, которой теперь обладает над ним его Мастер. Или, может быть, это его просто пламенеющий взгляд его Мастера заставляет тело Энакина пылать. Вновь и вновь. Энакину все равно. Если это и есть его адский огонь – то он хочет гореть в нем вечно.***
— А как быть с моими глазами, Мастер? — бормочет Энакин, откидываясь на подушки, задыхаясь и чувствуя головокружение от бурлящей, покалывающей мелкими иголочками во всем теле эйфории. Вместе. Они вместе. Он никогда больше не позволит им быть порознь. Никогда. Энакин чувствует горячее дыхание Мастера на своей щеке, когда тот наклоняется к нему, чтобы рассмотреть поближе. — Мы не можем избавиться от золота ситхов по-настоящему, но вера способна творить настоящие чудеса. Может быть, мне удастся заставить тебя поверить... — Мастер замолкает, хмурясь и глубоко задумавшись. Энакин тоже хмурится в замешательстве. — Мастер? Джедай на мгновение закрывает глаза со страдальческим вздохом. Затем он ведет рукой перед ошеломленным лицом Энакина. — Ты все еще джедай. — Я джедай, — глухо повторяет Энакин, после того, как его разум внезапно онемел и погрузился в странную янтарную дымку. — Твои глаза не затопило золото ситхов. — Голос его Мастера звучит странно убедительно, отражаясь от гулкой пустоты в голове Энакина. — Вместо этого у тебя есть другая отличительная черта. — Мои глаза не золотые, но у меня есть другая отличительная черта... Это очень, очень легко для Энакина — согласиться, когда его Мастер склоняется над ним так близко. Его палец рассеянно проводит по правой брови Энакина, а его голос мягко подсказывает: — Быть может, родинка или татуировка? — Я джедай, — настойчиво шепчет Энакин, как ребенок, доверяющий кому-то большой, важный секрет. — И мои глаза не золотые. Повинуясь силе гипнотического внушения своего Мастера, жидкое золото вытекает из глаз Энакина и льется под кожу, нетерпеливо шевелясь под ней и пытаясь найти выход. — Я джедай. У меня есть другая отличительная черта. Энакин беспомощно моргает, пока его разум пытается смириться с чужеродной мыслью. — Я джедай. Возможно, ему сейчас было бы легче, если бы он с самого начала в это верил. — Я джедай. Жаль, что он в это никогда не верил. Но ему повезло: веры его Мастера вновь достаточно для них обоих. — Я джедай. Налитая кровью линия тянется вниз по виску Энакина через его правую бровь, мимо уголка глаза и к скуле, следуя за кончиками пальцев его Мастера, отрешенно скользящими по его коже. — Шрам?.. — выдыхает джедай, тут же отдергивая руку, и страдальческое выражение мелькает на мгновение на его лице, прежде чем оно поспешно сменяется маской смирения. — Как символично. Напоминание о том, что я сделал с тобой… — Нет, Мастер. Вы все поняли не так. — Энакин спешит объяснить. Его глаза вновь голубые и темные от смятения. Он тянется, чтобы поймать ладонь своего Мастера. — Этот шрам напоминает не о трагедии. Он — доказательство нашей новой Связи. Нечто осязаемое, напоминающее нам о ней. — Но, Энакин, дорогой, он мог бы быть где угодно. Неужели он обязательно должен быть на твоем лице? — Глаза Мастера медленно закрываются в сожалении, когда он нежно проводит по красной линии на коже Энакина. — Да, Мастер. Я хочу этого, — настойчиво кивает Энакин, слегка поворачивая лицо, чтобы поцеловать его ладонь на своей щеке. — Каждый раз, когда вы смотрите на меня, я хочу, чтобы вы вспоминали этот день, этот момент, когда мы выковали нашу Связь. Из стали и золота. Я хочу, чтобы вы знали, что для меня нет большей чести, чем носить доказательство этого. И я такой, каким вы хотите меня видеть. Я — джедай.