***
Гермиона в одиночку перенесла Тома из спальни в кухонный зал, где уложила его безжизненное тело на стол. После громогласных возгласов, радостно оглашавших эти стены еще совсем недавно, ныне опустевшая хогвартская кухня казалась притихшей. Меж уцелевших фрагментов покрытых грязью оконных стекол виднелось серое небо, чей безрадостный оттенок, казалось, еще больше усугубил разливавшуюся в груди Гермионы свинцовую тяжесть. Я нисколько не сомневаюсь, в том, что ты сможешь двигаться дальше. Гермиона закрыла глаза, чувствуя, как у нее внутри все болезненно ноет от всепоглощающего страха. Страха чего? Дальнейшей жизни без него? Себя самой без него? Ее самой, если его не будет рядом. Да. Это было именно то, чего она страшилась больше всего. То, при мысли о чем Гермионе тут же начинало казаться, что ее сейчас вывернет наизнанку. С силой надавив на плотно сомкнутые веки основанием ладоней, она массирующим движением утерла наворачивающиеся слезы. Кончено. Все наконец-то было кончено… но единственный конец, который Гермиона в данный момент осознавала, был их конец. Прошло, наверное, не более четверти часа. Его тело постепенно охладело, однако взгляд по-прежнему оставался незамутненным. Правда теперь его карие, словно горячий шоколад, глаза были точно остекленевшими. В них больше не осталось жизни. Глядя на его неподвижные черты, Гермиона ощутила, как у нее внутри шевельнулась нежность. Она всматривалась в его лицо, пытаясь определить его последнее выражение… Бесстрастное. Все та же маска невозмутимости, под которой он был вынужден скрываться всю свою жизнь. Но она видела едва заметную улыбку, тронувшую уголки его губ, перед тем как он произнес свои последние слова, перед тем как его тело безжизненно обмякло. Она видела любовь в его глазах, видела, что с его стороны это было сознательное решение, что он делал это, потому что считал правильным. Не выпуская его руки, Гермиона снова и снова тихонько поглаживала большим пальцем тыльную сторону его ладони. Том Марволо Риддл — самый загадочный из всех людей, кого она когда-либо знала. Она слегка пригладила его чуть растрепавшиеся волосы, возвращая им прежний безупречный вид. Подумать только… Он больше не мог дышать. Некогда набранный им воздух, теперь уже спертый, останется в его легких до тех пор, пока они не истлеют. Он больше не мог мыслить. Его мозг отныне был не более, чем ткань, состоящая из клеток и межклеточного вещества. Он больше никогда и ничего не сможет взять в руки. Мышцы его кистей с тонкими изящными пальцами уже никогда не сократятся, поднимая и протягивая ей книгу. Он больше никогда не сможет вопросительно выгнуть бровь. Эти точеные губы больше никогда не дрогнут, давая волю ироническому смеху, не изогнутся в самодовольной ухмылке и не приоткроются, чтобы затем сложиться в слова, которые она ждала от него услышать… или же в те, слышать которые ей вовсе не хотелось. Отныне за этим красивым лицом больше ничего не скрывалось. Теперь это было всего лишь лицо — и только. Это больше не был Том Риддл. Внутренности Гермионы точно скрутило морским узлом, и, скорчившись от внезапной рези, она, не усидев на самом краешке скамьи, соскользнула коленями на пол. Гермиона Грейнджер, немедленно возьми себя в руки. Зарывшись рукой в свои непослушные волосы, она сделала глубокий вдох, пытаясь унять ноющую боль, пульсирующую где-то в самом центре ее тела. Гермиона никогда прежде не испытывала ничего подобного. Ощущение было сродни дискомфорту от болезненного рывка при использовании портала, только усиленного в тысячу раз. Все еще дрожа, Гермиона медленно поднялась на ноги и, прикрыв веки, судорожно вдохнула полной грудью. Борясь с навернувшимися ей на глаза горячими нелепыми слезами, она в последний раз взглянула на распростертое перед ней тело. Кончено. Том Риддл был мертв, и чем скорее она сумеет с этим примириться, тем лучше для нее самой. Хоть, видит бог, она все еще так до конца и не осознала случившееся. Оставив его тело лежать на столе, она направилась к выходу, чувствуя, как навеки оставляет вместе с ним, позади, и какую-то частицу себя. Гермиона медленно брела по коридорам под резонирующие от каменных стен то и дело долетавшие с улицы радостные возгласы. Но несмотря на то, что ее от них буквально воротило, слабая, едва заметная улыбка в какой-то момент все же тронула ее губы — точно для отвода глаз любому, кому она могла случайно попасться на глаза. Преодолев череду каменных ступеней, Гермиона оказалась в вестибюле первого этажа у подножия Большой лестницы, которая в лучах непривычно яркого дневного света, бьющего из распахнутых дверей и практически ослепившего ее, была, казалось, окутана мягким мерцающим сиянием. Все остальные уже высыпали на улицу и теперь либо прогуливались по лужайке, либо спускались по лестнице крыльца. Некоторых людей Гермиона видела впервые: тех, кто все это время прятался в замке, но кого им так и не удалось выманить из своих убежищ. Все они спешили навстречу ожидавшему их миру. Миру, свободному от Темного Лорда. Привалившись спиной к перилам лестницы, Гермиона медленно осела на ступени, чувствуя, как ее всю внезапно охватывает абсолютно неуместное ощущение… счастья. Оно все нарастало и нарастало так, что Гермионе вскоре уже казалось, что одна половина ее сердца сейчас разорвется от радости, тогда как вторая, с лежащей на ней свинцовой тяжестью горечью утраты, неуклонно тянула ее вниз. Мучимая этим раздирающим ее изнутри противоречием Гермиона разрыдалась, при том сама не ведая, от радости или от горя. Поднявшись, она направилась к выходу, но не смогла переступить через порог, задержавшись рукой на массивной дверной раме — гигантской деревянной панели, вырезанной не иначе как из цельного ствола. Той самой, к которой она когда-то прислонилась, выжидающе глядя, как он к ней приближается. Гермиона провела пальцем по ее неровной поверхности, и ее лицо исказилось от боли. На этом самом месте они с ним как-то увлеченно проговорили до поздней ночи. Здесь он заявил, что хочет узнать ее получше, и был до глубины души поражен, когда она, вместо того чтобы поддаться его улещéниям, вывела его на чистую воду. Прикрыв глаза, Гермиона прислонилась лбом к дверному косяку и постаралась припомнить каждый в отдельности момент своей жизни, разделенный с ним, каждое мгновение, воспоминание о котором она могла призвать, дабы хоть сколько-нибудь отсрочить возвращение отчаяния. И столь неуместное чувство радости, и безутешное горе, казалось, достигли у нее внутри своего апогея, одновременно вознеся Гермиону на седьмое небо от счастья и окончательно низвергнув ее в пучину безутешной скорби. Этот замок, что всегда был так дорог Тому Риддлу-младшему, теперь стал пристанищем его памяти. И его… тела. Гермиона сглотнула подступивший к горлу ком. Что интересно он почувствовал, успешно опробовав волшебной палочкой свое первое заклинание? А когда сварил свое первое зелье? Такой талант, по масштабу сопоставимый лишь с гением Альбуса Дамблдора… навеки утрачен… «Я буду ужасно скучать по всему, что с тобой связано… По твоей надменности, по твоему интеллекту, по твоим поцелуям, улыбке и понятию о чести…» — сочиняла она у себя в голове траурный панегирик, в праве на который ему, несомненно, будет отказано. Очень может быть, что его в принципе похоронят, только когда она найдет в себе силы вернуться на кухню и забрать его тело. Ему не будет ни почета, ни признания, несмотря на то что Гермиона твердо решила рассказать Ордену о принесенной им жертве… Жертве, которая, вне всякого сомнения, свидетельствовала о том, что он ее любил. Пусть они знают, что я любил тебя больше, чем самого себя. По-прежнему не поднимая век, Гермиона обернула лицо назад, вглубь замка. Эти стены Хогвартса, такие привычные, такие пугающие, такие любимые. Сможет ли она когда-нибудь вновь смотреть на них так, словно ничего этого не было и в помине? Что она увидит перед собой, когда откроет глаза? Место из ее ночных кошмаров? Сглаживающее все несовершенства и шероховатости мягкое сияние междумирья? Величественные своды, полные чудес, какими ей представлялся Хогвартс, когда она впервые переступила его порог? То, с чем Гермиона когда-то отождествляла эти чертоги, теперь видоизменилось до неузнаваемости, и красноватая тьма ее сомкнутых век несла в себе успокоение, ограждая ее от любых воспоминаний, мыслей, образов. Гермиона открыла глаза и сосредоточилась, стараясь увидеть в этих стенах исключительно то, чем они являлись по своей сути, — лишь пыльный тускло освещенный вестибюль. Напрасно. Она, как и прежде, видела лишь то, чем они являлись для нее. Олицетворение пустоты. Развернувшись навстречу ослепившему ее солнцу, Гермиона шагнула в новый мир.***
Церемония погребения Гарри Джеймса Поттера прошла двадцатого апреля. Почти три миллиона человек собрались в отдаленном уголке Великобритании, чтобы отдать дань уважения одному из храбрейших волшебников, который когда-либо жил. По получившей широкое распространение версии, Гарри Поттер погиб, одержав победу над Волдемортом — трактовка, которую Гермиона со свой стороны не спешила опровергать, и которой, следовательно, предстояло войти в анналы истории.***
Гермиона начала с того, что стала ежедневно слать письма Перси, который изначально был единственным, кто соглашался их читать. Однако со временем к нему постепенно начали присоединяться сперва Джордж, затем Билл и Чарли, за которыми в свою очередь последовали мистер Уизли, Джинни и, наконец, Рон вместе с миссис Уизли. Гермиона сделала все возможное, чтобы объяснить им, что истинная причина смерти Волдеморта крылась в том, что Риддл применил к себе Убивающее заклятие. Им было безразлично. Как и остальным членам Ордена. Тот, чьи грехи не поддавались в их глазах искуплению, не мог рассчитывать на их сочувствие. Однако, как бы то ни было, Гермиона знала, что принесенная им жертва не нуждалась ни в чьем одобрении. Она была куда дороже любого признания, огласки и даже уважения. Ее настоящая ценность поражала Гермиону до глубины души своей бескорыстностью, и, возможно, в конечном итоге это было и к лучшему, что только они двое смогли в полной мере постичь истинную значимость его поступка. Постичь, что это значило для него самого.***
Вокруг него темнота. Том Марволо Риддл плывет сквозь нее, что есть сил отбрыкиваясь от вцепившегося ему в ногу существа — той части его души, что отвергает исцеление. Хватка пальцев на его лодыжке слабеет и в конце концов разжимается… Свобода. невесомость избавление его душа оставляет темный осколок позади, в глубинах времени… и воспаряет он поднимается сквозь темноту и вспыхивает растворяясь в восхитительном свете.✳︎ ✳︎ ✳︎ Конец ✳︎ ✳︎ ✳︎