·•════·⊱≼♞≽⊰·════•·
Себастьяну удалось спуститься до середины лестницы восточного крыла, прежде чем ему пришлось остановиться и поправить брюки. И вновь по пути на кухню; демон зашипел про себя в длинном пустом коридоре. На сей раз мальчишка не проявил ни малейшего колебания. Он даже не покраснел, глядя на своего слугу, сжав маленькие губки и впиваясь острыми пальчиками ног. Это было не осторожное прощупывание ребенка, а провокация своенравного господина, и Себастьян был спровоцирован. Должным образом. — Сопляк, — прошептал дворецкий. — Несносный мелкий сопляк, — и, поправив черный шелковый галстук, направился на кухню. Укус на запястье он мог выдержать. Мог даже извращенно наслаждаться этим горячим маленьким ртом на его обнаженной коже и расцветающей тягой боли. Изгиб губ графа после этого был гораздо менее управляемым. Это должно было обжечь кровь Себастьяна, чтобы ощутить злорадное удовлетворение своего господина, прочитать похоть в этих ясных разномастных глазах. Всколыхнуть его кипящий голод, как само прикосновение. И, ох, это сработало, однако это не было перемешано: он не мог погрузиться в оправдание собственной точности, не тогда, когда мальчик смотрел на него так спокойно. Юному лорду следовало бы съежиться при виде распутства своего слуги. Он должен был покраснеть в замешательстве или поморщиться от понимания. Но его прощупывающее прикосновение было чем-то вроде насмешки. И эти слова. Себастьян не ожидал ответа графа, задавая свой последний вопрос в коридоре. Он достаточно хорошо знал, что укус причинил боль господину — спустя несколько часов ребенок все еще шмыгал носом. И ему было прекрасно известно, что милорд страдал намного хуже. Безусловно, он знал. Он сам купал сломленное крошечное тельце. Ушибленное, измученное. Клейменное. Дворецкий наблюдал, как кожа графа Фантомхайва медленно заживала, даже когда огромные синие пустые глаза не заживали в те первые непривычные недели в этом доме. Первые недели демона связаны с этим конкретным господином — самым маленьким, самым юным. Самым сложным. Единственный хозяин, который додумался использовать свои три желания именно таким образом: связывать, а не расширять; сдерживать, а не хватать. Мальчишка потребовал орудие, инструмент, на который мог бы положиться, не богатство. Но ведь он не стал бы этого делать, не так ли? Они никогда не просят того, что у них всегда было. Этот просил контроля. И отдал за это свою душу. Себастьян щелкнул зубами, раздался щелчок в тихом коридоре. Мальчик был слишком хорош в роли господина. Слишком полагался на это. Он построил себе уютное маленькое гнездышко, карточный домик, подпирающий его собственное самодовольство. Это обжигало сильнее, чем прикосновение пальчиков к возбужденному телу Себастьяна; этот ребенок возомнил себя равным демону. Он остановился в дверях пустой кладовой, его глаза скользнули по аккуратным полкам и застекленным шкафчикам, а пол из песчаника все еще влажно поблескивал от мытья Мэйлин. — Мистер Себастьян, нужно ли мне подрезать яблони сегодня утром? — Финни высунулся из дверного проема со шляпой в руке, и дворецкий отрицательно покачал головой. — Нет, — сказал он. — Только клематисы, — демон наполовину рассеянно втянул носом воздух. — До обеда, пожалуйста, — снова пойдет дождь, — и Финни исчез. Себастьян нахмурился. «Бывало и хуже». Граф не искал сочувствия, говоря такие вещи. И дворецкий не собирался проявлять уважение, услышав это. Однако он, должно быть, проявил, потому что увидел ответное выражение отвращения на лице своего господина, — отвращение смертного к животному, притворяющемуся человечным. Этот взгляд побудил Себастьяна к правдивости. Безусловно, прошлой ночью, когда он вонзил зубы в беззащитное тело, по его венам разлилось наслаждение. Самое большое удовольствие, которое он когда-либо получал от мальчишки, даже лучше, чем ощущение обнаженной бархатной кожи и жгучий животный вкус. Лучше, чем жар его стыда или трепетное желание. И граф желал этого. В ответ он укусил свою собаку. Наказание, нет. Наказание для камердинера — лишение жалованья. Увольнение. Для дворецкого, который не получает жалованья и не может быть уволен, — возможно, порка. Ни это, ни зубы на его запястье — яростные и жаждущие. Граф укусил, потому что хотел укусить. Хотел попробовать, и он ведь тоже это понял. Себастьян на мгновение оперся рукой о стену кладовой. Пульс наполовину возбужденного тела казался непрерывным гулом — более низкой частотой, чем пульсация звуков, которые он научился игнорировать, шепотом далеких смертных существ: птиц, зверей и человеческой речи. Кости ломило. Собственный аппетит пожирал его. Прошло слишком много времени. Последняя душа, которую он забрал, была не более чем эхом, оставшимся внутри него, полым, неудовлетворительным, слабым отголоском живого пылающего тепла, которое мерцало в его сознании — точка на карте, пульс во плоти — двумя этажами выше и двенадцатью комнатами дальше, сидящим за чужим столом. Носящим чужое имя. Эхо эха, зеркальное отражение. Дразнящий аромат в сознании дьявола. Изысканное тление во рту. — Мистер Себастьян? — раздался голос Мэйлин из кухни для персонала. Демон вздрогнул. — Да, — сказал он. — Я здесь. В дверях появилась горничная, присев в реверансе в вихре накрахмаленных белоснежных юбок. — Сэр, Агни сказал, что Финни сказал, что вы сказали, что будет дождь. — Да, и что? — Там стирка на веревке. Мне занести ее в дом? Себастьян посмотрел на Мэйлин. Она моргнула за толстыми стеклами очков. — Разумное мышление, — сказал он очень осторожно, чтобы не сказать что-нибудь другое, гораздо более занятное и менее вежливое. Как же быстро смертные отказываются от своей самостоятельности. С таким облегчением погружаются в рабство и выполняют приказы, стремясь угодить. Ожидают указаний с широко раскрытыми глазами. И он отдал бы два столетия времени, дабы увидеть своего господина таким. — А затем глажка, да? — Мэйлин вновь покачнулась. Горячий металл и тонкое полотно в руках служанки, это уж вряд ли. Демон вздохнул. — Глажкой я займусь сам сегодня вечером. — Очень хорошо, сэр, — Мэйлин наклонила голову и со стуком каблуков вышла в сад забрать белье. Глажка. Демон резко вздохнул. Иногда было весьма трудно пережить это — унижение смертного мира, приколотое к груди крошечным серебряным гербом дворецкого. Эту странную жизнь между этим долгим голодом, разделяющим его пробуждение от насыщения. Себастьян закрыл глаза. На самом деле его так и подмывало найти минутное утешение — поспешно здесь, на кухне, или медленно, в своей комнате наверху. С тех пор тоже прошло уже достаточно времени; давно он не позволял себе потакать своим слабостям даже от собственного прикосновения. Слишком давно он не чувствовал боли от собственного освобождения внутри любого из трепещущих тел, которые он осквернял; во-первых, у него не было времени. Ни склонности совокупляться с ними за пределами их полезности, за пределами их неизбежного разлома, умственного или какого-либо иного. Лишь немногим из них посчастливилось испытать наслаждение его кульминации. Однако дворецкий был довольно голоден. Ему не терпелось обхватить себя сейчас, пока отпечаток прикосновения господина все еще будоражил его затвердевший член. Но он этого не сделает, не станет. Он уже знал это. Он откажется притуплять остроту своего желания. Целая вечность разврата, и что, демон попытается проявить сдержанность? Себастьян почти улыбнулся. Нет. Только не это. Даже не терпение — лишь стратегия. Бесконечно мелкие шажки. Медленное затягивание. Граф желал контроля. И он будет верить в это до того самого момента, когда все окажется совсем не так. Мальчишка продал свою душу за власть. Дворецкий был полон решимости не позволить ему овладеть ею.·•════·⊱≼♚≽⊰·════•·
У времени есть своя тирания. Сиэль знал об этом не понаслышке. Ты принимаешь решение, чувствуя, как секунды тянутся и утекают, как босые ноги вздрагивают на острие ножа, и мгновение проходит. Выбор сделан, и время дышит дальше. Лишь позже ты замечаешь, что истекаешь кровью до полусмерти. Сиэль плюхнулся за стол, раскрыл тетрадь и теперь сидел в тишине. Его руки были сложены на полированном дубе. Он даже не смотрел на пустые страницы перед собой. Граф не планировал этого делать. Он даже не собирался кусать это существо, но бледное лицо Себастьяна было таким ненавистным, таким самодовольным, и Сиэль не мог вынести мысли о том, что демон покинет его комнату, думая, что ему удалось вновь выкрутиться. Дворецкий заслужил этот укус, и даже больше; в любом случае он исцелится к тому времени, как спустится вниз. Вряд ли это можно счесть наказанием. Однако эта дрожь плоти между ног демона — горячая, непристойная. Трепет под сводом стопы Сиэля, и это все еще обжигало. Он едва мог вспомнить, как вошел в кабинет. Помнил только лицо Себастьяна, его заострившиеся клыки и движение языка. Дворецкий ответил ему плотоядным молчанием. Слишком близко к откровенности. По крайней мере, Себастьян был раздражен. Он не смог этого скрыть. Или не удосужился, и одной мысли о том, что ему удалось увидеть, почувствовать что-то от зверя под ним, было достаточно, чтобы у графа перехватило дыхание, подобно приступам одышки, которые настигали его во время болезни — слишком часто за последнее время. Начиная с цирка. Он еще не до конца поправился. Лихорадка пробирала его до костей. Сиэль опустил голову на сложенные руки перед собой. Мальчишка сделал это уже дважды — прикоснулся к демону там, и графу необходимо было знать, зачем ему это нужно. Ему нужно было знать, чего он хочет. Как получить это и как удержать. Эта аморфная боль была слишком ужасна. Она охватывала дугу его ребер, выдолбленная и пронизанная тенью, и пульсировала в венах. Была в каждом дюйме его тела и все еще оставалась безымянной. Мысль о теле демона рядом с ним была отвратительной, вызывающей голод, совершенной. Он не мог так жить, пойманный между презрением и предложением Себастьяна. Между воздействием и реакцией. Наблюдая, как дворецкий осторожными пальцами завязывает силки из проволоки, нитей и веток; как сук низко наклоняется и туго натягивается, и зверь только и ждет, когда его господин сделает шаг. Щелчок. Неизбежность. Это были качели: взлет, полет, и падение, похожее на головокружение, когда дно выпадает за пределы мира; и взмах, вновь подъем, бесконечный над пустотой. Возможно, это и было равновесие. Это было неизбежно — искушение и сопротивление. Или же это слабый способ изложения вещей. Подчинение и сопротивление — лучше и, быть может, поддающиеся управлению, если бы он был сосредоточен, имел ясную голову и очень твердо думал о том, чего он действительно хотел. Или не думал бы об этом. Старался не обращать внимания. У него почти получилось. Граф мог бы принять это чувство за отвращение, если бы попытался, потому что это и было отвращение — этот трепет в животе, когда он думал о прикосновении Себастьяна. Или его зубах. Или пристальном взгляде. Или приглушенном теплом голосе, дрожащем возбуждении, и, черт возьми, лучше было не думать. Мучительней. Безопаснее. Лучше не замечать, что тварь его желает. Сиэль не знал, чего она может от него хотеть, но мог себе представить. Да и не нужно было ничего представлять. Бывало и хуже. Мальчик застонал в сложенные руки. Как он мог сказать такое в присутствии Себастьяна? Граф опустил себя настолько, чтобы говорить об этом — о своей истории, о своем бесчестии — и он никогда не заговаривал об этом. Даже не позволял собственным пальцам касаться блестящей выпуклости давно зажившего клейма на спине, даже когда обхватывал руками свое ноющее тело, когда дышал слишком тяжело, слишком быстро, просыпаясь по ночам. Они не упоминали о том дне, их встрече, контракте, о нем и его слуге, равно как и не заметили утром, что небо вверху, а земля внизу. Они молча обошли безмолвную сердцевину. Если бы не это, то, что они нашли в прошлом месяце под домом барона, он бы даже не подумал о таком... Какая глупость. Граф открылся презрению демона и, что еще хуже, его омерзительной вспышке понимания. Как будто он хотел, чтобы слуга проявил эмоции. Мальчишка презирал собственную слабость. Презирал почти так же сильно, как презирал эту пошатнувшуюся потребность обнажить ее. Стоя в коридоре, Сиэль имел в виду совсем другое. Он открыл рот, чтобы сказать: «Ты не в силах напугать меня; я знаю, кто ты». Или, возможно: «У тебя нет власти причинять мне боль». Или: «Я думал, что могу доверять тебе», или «Ты не имеешь права допрашивать графа Фантомхайва». Или: «Я никогда не хотел этого. Этого, ничего из этого. То, что ты сделал. Что ты делаешь со мной». Это не имеет значения. Все было ложью. Сиэль прикусил рукав пиджака. Он будет осторожен. Ему нужно было найти равновесие. «Никогда». Он никогда не скажет правды. «Никогда». «У меня никогда не было ничего хуже, чем ты. Себастьян».·•════·⊱≼♞≽⊰·════•·
Демон подчинился приказу господина и не беспокоил графа до утреннего чая. Он довольно быстро закончил утреннюю уборку и мыл руки в перчатках в каменной раковине на кухне, когда услышал шаги, доносящиеся из служебного коридора снаружи. Себастьян задумчиво вытер пальцы о льняное кухонное полотенце, стряхивая влагу с перчаток. — Сегодня прекрасный день, — раздался у него за спиной голос Агни. — Финни вырастил огурцы. — В самом деле, — сказал дворецкий не оборачиваясь. — Хотя я подозреваю, что правильнее было бы сказать, что Финни пренебрег их уничтожением. — Ах, — сказал Агни, и Себастьян услышал улыбку в его теплом голосе. — Боюсь, вы очень циничны. — Циничен, — проронил демон, — Даже не наполовину, — он повернулся, одарив дворецкого легкой улыбкой в ответ, одной из самых спокойных улыбок, которую почти любой принял бы за любезность, и наблюдал, как мужчина распаковывает плетеную корзину. Много огурцов из теплицы. — Я приготовлю моему принцу салат из огурцов. Думаю, ему понравится. — Мой юный лорд ненавидит огурцы, — рассеянно сказал Себастьян, а затем помедлил. Он протянул руку через мраморную столешницу и взял один из них с разделочной доски. Кожура в полоску, малахитово-зеленая. Он взвесил его в руке. — Возьми один, если понадобится, друг мой, — сказал Агни. Бессмысленные человеческие манеры, ведь он уже взял его. Однако демон вдруг почувствовал снисходительность, поэтому вновь улыбнулся. — Благодарю, — кивнул дворецкий. — Так и сделаю. В половине одиннадцатого он легонько постучал в дверь кабинета и вошел, не дожидаясь ответа. Себастьян знал, что его ждут. Граф едва поднял голову от бумаг. — Поставь вот сюда. — Да, милорд. Демон взглянул на него, ставя чашку с чаем. Пальчик господина был испачкан чернилами, изящный средний, черный на костяшке, и мальчик хмурился над своей работой, такой же серьезный, как любой ученик, зацепившийся за латинские спряжения. Можно было почти представить себе это, если не брать во внимание то, что он просматривал прогноз продаж корпорации «Фантом» на лето — ребенок в десяти минутах от принятия решения, которое может стоить ему полмиллиона фунтов. — Принц Сома пожелал прокатиться с вами верхом сегодня утром, мой лорд, и я сообщил ему, что ваше время занято. — Прекрасно, — сказал граф. — Я провожу его после урока французского. Себастьян выбрал для своего господина чайный сервиз «Коалпорт»: кремовый сине-зеленый и ажурными розочками с позолоченными краями, хотя в саду еще не наступил сезон роз. Быть может, именно синий цвет стал причиной его решения перед застекленным шкафчиком; именно такого цвета должно быть небо, возможно, где-то в милях над собирающимися влажными облаками. Даже демон может устать от бесконечной сырости. Он пододвинул маленькую небесно-синюю тарелочку по столу, пока заваривался чайник. И подождав, начал наливать. — Себастьян. — Милорд? — И вот. Начинается. — Что это за чертовщина? — Сэндвичи с огурцом, господин. — Я не хочу сэндвичей. — Я обрезал корочки. — Я не хочу сэндвичей. — Я не ослышался, мой лорд, — дворецкий вытер льняной салфеткой капельку чая с блюдца. — А пирог... где? — На кухне, господин. — Значит, кое-что у нас все же есть. — Да, милорд, — Себастьян отряхнул руки в перчатках. — Яблоко с корицей. Я приготовил сегодня утром. — Почему его здесь нет? — На тарелке рядом с сэндвичами не было места. Мальчишка посмотрел на него снизу вверх. Розовый рот был плотно сжат, как обтянутая плюшем пуговка. — Не морочь мне голову. Я не хочу сэндвичей. Убери их и принеси мне что-нибудь получше. Себастьян поклонился. — Сегодня утром огурцы только что из теплиц поместья. Мы должны поддерживать производство продовольствия в наших владениях, милорд, а в такую прохладную погоду свежие продукты в дефиците. Расточительство — не самая подходящая привычка для демонстрации, господин. И граф проглотил это. Требования. Гордыню. Отговорки его слуги. Было восхитительно наблюдать. — Что ж, очень хорошо, — он резко фыркнул. — Сделай лучше послеобеденный чай. — Безусловно, мой лорд. Дворецкий покинул кабинет господина, а недовольный маленький мальчишка отложил свою тяжелую работу. Сегодня граф не найдет счастья, даже самого крошечного кусочка. Нет, если демон имел хоть какой-то контроль над ситуацией. Как и было. Себастьян улыбнулся. Демон держал бразды. И так было всегда. Ребенку просто нужно было это запомнить.·•════·⊱≼♚≽⊰·════•·
— Юный господин, сэр, — раздался голос Мэйлин на лестнице. — Миссис Родкин пришла для ваших занятий. Теперь еще и она. Было уже половина третьего, и Сиэль хмыкнул. Никакого пирога к утреннему чаю, лук-порей и картофельный пирог на обед. В нем не было даже бекона. А сейчас уроки. Граф медленно направился в библиотеку. Он наслаждался перерывом после возвращения с последнего задания. Сегодня занятия казались бессмысленными. Как и в любой другой день. Мальчик вряд ли рассчитывал прожить достаточно долго, чтобы достичь совершеннолетия. Сухая ирония судьбы: его день был строго расписан, с точностью до минуты, а в следующем году в это же время он мог быть уже мертв и похоронен. Вполне мирно похоронен. Сиэль со вздохом занял свое место за ученическим столом. Вновь накрапывал дождь, он видел его сквозь маленькие окошки. Возможно, принц Сома был прав. Было бы неплохо скинуть вину своего настроения на погоду и ни на что другое. Миссис Родкин была маленькой, полной, пожилой и обманчиво милой; по всей видимости, большинство других ее учениц были женского пола, и кто-то в какой-то момент убедил ее, что мальчишки были безнадежно испорченными. Многие из них, безусловно, таковыми являются, и Сиэль был совершенно уверен, что он один из проклятых. Но ее предположение оставалось оскорбительным. Она с подозрением наблюдала за графом поверх очков в проволочной оправе, пока проверяла его упражнения по учебнику. — Вы использовали женскую форму прилагательного не менее чем в трех предложениях. Должно быть «noirs», без «е», милорд. — Я думал, что это произносится так же, — сказал Сиэль. — Извините, — с большинством взрослых нужно использовать хорошие манеры, иначе они будут весьма обеспокоены и несправедливо оценят твою работу, даже если ответы окажутся верны. — Произносится, — кивнула миссис Родкин. — Однако пишется совсем по-другому. Вы должны очень внимательно следить за своими прилагательными, сэр. — По-моему, они никуда не денутся, — пробормотал граф, и это самое приятное в людях. Особенно пожилых — они довольно глухие. Себастьян мог притвориться, что не слышит этого, но он бы услышал, если бы сидел здесь за столом. Вероятно, сейчас демон мог слышать его из кухни. Сиэль вздохнул и оперся подбородком на сложенные руки. — Вы закончили восемьдесят четвертую страницу, милорд? — Да, — сказал он. — Нет. Почти, — он вновь взял карандаш. — Мы уже рассматривали это ранее. — И мы рассмотрим это еще раз, милорд. — Так ли уж необходимо знать столь большое количество грамматики? — Грамматика — основа любого языка, сэр, — тонко подметила миссис Родкин. — Это не обсуждается. — Я довольно хорошо говорю по-французски, — что было правдой. Однако Сиэль не питал особых надежд — эта женщина была почти так же безжалостна, как и он сам. — Ваш дворецкий счел необходимым, чтобы вы проанализировали результаты своей работы за последние несколько месяцев. «Сволочь. Законченная сволочь». — Разумеется, он счел это необходимым, — пробормотал мальчишка. «Дворецкий знает, что мой французский так же хорош, как и его. Разве он не сказал вам, что я говорю на нем с трех лет? Он вообще мало что вам рассказал». Слезящиеся глаза миссис Родкин были почти закрыты. — Мистер Михаэлис, кажется, очень обеспокоен качеством вашего образования. Ваша учебная программа всеобъемлющая. — Да, — сказал Сиэль. — Всеобъемлющая — вот подходящее слово. Нет, не совсем; он уже проверил двадцатипятитомную «Британскую энциклопедию», которая стояла на полке за седой головой миссис Родкин в шляпке, и в ней даже не было статьи о Невыносимом ублюдке дворецком. Это произошло на прошлых рождественских каникулах, и графу было очень скучно. Но он нашел увлекательную горстку страниц в седьмом томе, спрятанных между де Муавром, Абрахамом (1667-1754) и де Морганом, Августом (1806-1871). Слово «демон» происходит от греческого «daimōn», этимология которого слишком сомнительна, чтобы объяснить его первоначальное значение. Здесь нет ничего удивительного. И впрямь, сомнительно — было бы нелегко выяснить, что это за существо, не так ли? Нет простой инструкции, чтобы безопасно контролировать своего демона, необходимо: что? Вероятно, их не следует провоцировать. Нельзя дразнить их тело до тех пор, пока в глазах не появится опасный горячий огонек, и они будут вынуждены опустить свои длинные угольные ресницы в знак уважения. Или даже не пытаться скрыть это и смотреть в ответ с ядовитым вызовом. Нет четких правил, чтобы надежно связать дьявола. Что было проблемой только в том случае, если кто-нибудь хотел обезопасить себя. Однако статья в энциклопедии была довольно подробной. Там была бессвязная глупость про одержимость демонами и племенных верованиях; демонов обвиняли во всевозможных болезнях и несчастьях. Небезосновательно, если Себастьян говорил правду о «Черной смерти». А ведь это должно быть так — он не лжет. Правильно? Затем шла какая-то чепуха о том, что демоны — не более чем призраки; очевидно, это было неверно — дворецкий внизу никогда не был человеком. Он никогда не отдавал ничего стоящего. Никогда не терял ничего, что стоило бы иметь. Он пришел совершенно из другого места. Там был один отрывок о суккубах и инкубах, ночных демонах, которые вступают в связь с женщинами и мужчинами во сне. Ох? Скукота. Для этого лучше бодрствовать. А затем вернемся к обычной белиберде о сатане, нашествии саранчи и падших ангелах и, о, интересное примечание: в ранних религиях демон необязательно был злом; чем-то другим — между человеком и богом, во благо или во вред. Интересно и полная чушь. Не зло. Кто вообще это написал? Они никогда не видели этой извивающейся лужи тени, животной тьмы, потока живого ужаса. Никогда не чувствовали ее прикосновения. Что бы они написали, если бы ощутили это на себе? Они никогда не видели, как Себастьян берет голову человека в свои руки в белоснежных перчатках и вдавливает череп, хлоп-хлоп-хлюп, и улыбается своему господину сквозь брызги крови на лице. Как щенок, который бросает на порог разорванную птичью тушку и стоит, виляя хвостом. Как бы выглядело это существо, которое не заботилось ни о добре, ни о зле, а лишь о своем собственном чудовищном «Я»? — J'espère que tu fais attention? — Я внимательно слушаю, — сказал Сиэль. Он вздохнул. Миссис Родкин обращалась к нему, используя «tutoi», форму речи, предназначенную для домашних животных и детей или используемую между равными, а ему все еще приходилось употреблять уважительное «vous», разговаривая с ней, хотя он был лордом, а она — раздражающей старой учительницей французского языка. Различие было несправедливым. Однако граф промолчал. Вместо этого он произнес кое-что другое себе под нос, исправляя седьмую страницу прилагательных: — Je déteste chaque partie de toi. «Я ненавижу каждую частичку тебя». И на случай, если демон поймет его неправильно, двумя этажами ниже и восемнадцатью комнатами дальше, стоя на кухне: — «Toi. Sebastian».·•════·⊱≼♚≽⊰·════•·
Дождь прекратился. Сиэль прислонился к окну в коридоре, прижав теплые пальцы к холодному стеклу, и наблюдал, как по нему ползет туман его собственного тепла. Дилижанс принца прибыл из Лондона и поскрипывал на гравийной дорожке, хотя Сома, похоже, все еще не был готов к отъезду; он был в желтой гостиной внизу, играл на фортепиано. Граф поправил себя — всё ещё играет на фортепиано. Натужный звук достиг его даже здесь, в коридоре над дверями поместья. Себастьян ждал внизу, снаружи, у подножия парадных ступеней. Он обратился к кучеру, и взмыленные лошади остановились вместе с каретой; дворецкий что-то шептал лошадям и, помедливши, прижал руку к одной из сильных темных шей. Агни выносил дорожные чемоданы принца и спускал их по ступенькам. У Сомы было вдвое больше багажа, чем у Сиэля, хотя бог знает, что он брал с собой в дорогу. Демон отвернулся от лошадей и что-то говорил Агни. Тот смеялся, но это мало что значило — мужчина смеялся надо всем. И это было не так раздражающе, как можно было бы себе представить. Вокруг были люди и похуже. По крайней мере, дворецкий в основном слушал; не то что Сома, который прыгал, как обезумевший кот, при каждой мимолетной идее. Они грузили чемоданы. Индус подавал их, а они все укладывали тяжелые дорожные сундуки на багажную полку кареты: с лондонским кучером, столь неуклюжим в своем большом плаще с накидкой, Агни, чья драпировка белого тюрбана развевалась в порывах сильного ветра, и Себастьяном — стройным, черным и элегантным, одним длинным шагом спрыгнувшим с кареты. Позерство. Агни что-то сказал. И тут дворецкий улыбнулся ему в ответ, качнув головой со странным коротким пренебрежительным жестом. Он стоял на крыльце и, заложив руки в белых перчатках за спину, смеялся. Сиэль отвернулся от окна. Теперь граф редко видел это ненавистное высокомерное лицо, которое Себастьян все еще носил иногда, когда не был спокоен, терпелив и притворялся, что слушает. Демон редко позволял ему это видеть. Тем не менее мальчишка не забыл, как тварь смотрела на него, как пульс ее смеха дрожал черным, когда он все еще сидел в клетке. Как она смотрела, когда они заключали контракт, равнодушно глядя на него через стол. Сидящего рядом с алтарем и телом, чьим-то окровавленным телом. Не того человека. Он не забыл нетерпеливые пальцы демона, постукивающие по краю стола, пока он ждал, когда его хозяин вновь перестанет плакать. Сиэль не забудет о таких вещах. В эти дни Себастьян вел себя более осторожно. Он научился более комфортно носить свою человечность; узнал, что большинство людей не носят парящую улыбку, когда они выкалывают слезящиеся глаза и вырывают ребра из кричащей груди. Дворецкий улыбался Агни со ступенек, улыбался легко как ребенок. Неужели он вел себя так, когда господина не было рядом? Сиэль не мог предположить. Он не собирался спускаться на кухню, чтобы убедиться в этом. Ему никогда не разрешали туда приходить, даже когда... когда. В то время там было еще оживленнее: с посудомойками, камердинерами и целой командой горничных, и Танака, резко хлопающий в ладоши, и миссис Гаррет, кухарка в криво надвинутом чепце, и... Теперь он не спускался на кухню. Там было тихо, почти пусто. Весь дом был таким. Даже сейчас, когда здесь живут слуги, а Танака вернулся на свое место и дремал в кабинете управляющего, по-прежнему было тихо. А вот Себастьян. Сиэль бросил последний взгляд в окно, прежде чем повернулся и пошел по коридору на поиски Сомы. Дворецкий занимал довольно много места для столь скрытого в тумане существа. Он услышал зов принца еще до того, как спустился вниз. — Мы уезжаем! — Что ж, я заметил, — граф остановился у подножия лестницы. — Тебе будет так одиноко, Сиэль! И Сома тоже выглядел вполне серьезным, стоя в парадном фойе — цветное пятно рядом с Агни, они вдвоем сверкали, как драгоценные камни, на фоне сдержанного черно-белого пола — сияя этим широким и чересчур подавляющим изобилием. Мальчишка вздохнул. Одиночество. Ум принца не был создан для иронии. Хотя попробовать все же стоило. — Мне будет невыразимо одиноко, — сказал он. — Но я абсолютно уверен, что выживу в этом пустынном доме, несмотря ни на что. Нет, ни малейшего намека. Хотя ему показалось, что Себастьян улыбается, тихонько стоя позади Агни. Принц протянул руки. — Я буду скучать по тебе, Сиэль. — Да, — осторожно ответил граф. Сома был склонен к излишним проявлениям физической привязанности, и в такие моменты следовало быть начеку. Приветствия и прощания, или когда принц был особенно счастлив. Или чрезмерно расстроен. По правде говоря, он вообще был без разбора эмоционален. — Могу я вскоре снова навестить тебя? — Разумеется, — Сиэль засунул руки в карманы. Принц все равно появится независимо от того, позволит он ему это или нет. В кои-то веки граф мог бы выглядеть любезным. — Нам с Агни всегда нравится оставаться здесь. Правда, Агни? — дворецкий низко поклонился принцу. — И сад просто прекрасен. — Не благодаря Финни, — сказал мальчик, уловив вздох Себастьяна. — В саду сейчас полно голых веток и грязи. — Ах, но нарциссы поистине чудесны. До свидания, Сиэль! Проклятье. Сома обнял его крепко и с энтузиазмом, и граф позволил себе безвольно повиснуть. Если притвориться мертвым, существо вскоре отпустит его безжизненное тело. Однако никто, похоже, никогда не говорил принцу ничего подобного, и Сиэль был абсолютно уверен, что почувствовал, как пальцы ног оторвались от земли, прежде чем Сома наконец отпустил его. — И впрямь, — мальчишка поправил пиджак. Себастьян ехидно улыбался. Сома вздохнул. — Ты должен позволить мне навестить тебя, как только покончишь с этим делом. Пасха? Когда Пасха? — Шесть недель? Через несколько месяцев. — В конце апреля, — пробормотал демон. — В конце апреля, — сказал Сиэль. Принц нахмурился. — Пасха подходит? — Подходит. — А что такое Пасха? — Ты серьезно? — возмутился граф, — У меня нет на это времени. Счастливого пути. Ему пришлось выдержать еще два объятия, прежде чем Сома был наконец готов, а Себастьян держал дверь открытой. И эхо казалось невероятно громким, голоса в фойе и на ступеньках снаружи, и Сиэль понял, что без Сомы и Агни дом действительно будет очень пуст; пуст в течение десяти дней, пока гости не появятся на пороге его поместья, проводя свой уик-энд за городом, за вином, охотой, бильярдом и бесспорным убийством; пуст, если не брать в расчет демона, конечно, который занимал слишком много места под крышей. Его тень заполнила каждую комнату. — Ну что ж, — сказал Себастьян, поднявшись по ступенькам и войдя внутрь. В его голосе звучало глубокое удовлетворение. — По крайней мере, теперь мы сможем как следует поработать, господин. — Сегодня у меня и так было много работы, — сказал Сиэль достаточно жестко, чтобы это не прозвучало как детская жалоба. — Два часа французской грамматики. — Да, — произнес дворецкий, и это очевидно не должно было звучать как мурлыканье. — А ты, — граф взглянул на него. — Ты занят сегодня днем? — Безусловно, милорд, — демону хватило наглости выглядеть терпеливым. — Завтра мы потеряем полдня на разведку в городе, а в поместье еще нужно сделать приготовления, — он казался почти раздраженным. Но Себастьяна всегда раздражало, что он не мог просто пойти и сделать все сам. Как будто Сиэль обязан ему доверять, отправляя дворецкого в одиночку. — Я должен приступить к приготовлению вечерней трапезы и погладить довольно внушительное количество белья. Однако, если есть что-то, чего требует от меня мой господин... Демон оставил это наполовину вопросом и наклонил голову с осторожным блеском в глазах. Теплым, жаждущим. Жидким, пульсирующим. Квинтэссенция разврата, и мальчишка сглотнул. — Разумеется, есть, — сказал он. — Ты все еще не вычистил конюшни. Ты ведь знаешь, я жду, что мне будут подчиняться. И Сиэль повернулся и пошел обратно наверх, в библиотеку, в длинную полуосвещенную комнату, где пахло сыростью, бумагой и лаком для дерева. И это был почти, почти тот запах, который он помнил с тех времен, когда был еще слишком мал, чтобы дотянуться до шнура выключателя. Граф сохранит равновесие. Он будет читать и совершенно ни о чем не думать. Если бы мальчишка попытался, то смог бы перепутать это чувство. Он мог притвориться, что не боится встретиться взглядом со своим дворецким.