Оно кусается

Дождь шёл третьи сутки. Грустный дождь, вообще-то. Не такой, под которым хочется хохотать, раскинув руки, а тихий-тихий, мягкий-мягкий. Дождь-слюнтяй. Такой размочит все дороги, все поляны, и душу твою превратит в нечто непотребное, мякиш какой-то жёваный, а не душа. Маглор недавно просветил: мол, ветром, и дождём, и птицами, и облаками управляет одно и то же существо. – А вы с ним в ссоре, что ли? – Почему ты так решил? – Да потому что он мне всё пытается рассказать, в чём вы не правы. – А ты что, его не слушаешь? – Я стараюсь, – о, Рокэ старался и правда. Он и не знал, что помнит столько всякой ерунды – от Веннена до собственных сонетов – вот уж что надо сжечь, когда вернусь домой, – от морисских суеверий до методов лечения грудной жабы, причём и методы-то сомнительные крайне. Или ещё всегда можно рассказывать историю предков – на этом ветер всегда так забавно терял мысль. – Ну, или был такой Рамиро Вешатель, – говорил Рокэ вслух, если рядом никого не было, или про себя, если кто-то рядом был, – про Предателя я уже рассказывал? Ветер вёлся и не вёлся одновременно. С одной стороны, он не считал Рокэ мерзавцем так, с налёту – его-то родственников Рокэ не пристреливал, а предки Рокэ его королей не предавали. Он сам будто был король. С другой – это вообще был на диво мирный ветер почему-то, и воевал-то, насколько Рокэ понял, он всего один раз, и то без радости, поэтому каждое упоминание – хоть войны, хоть интриги самой завалящей, хоть дуэли даже – повергало его сперва в задумчивость, а потом в грусть. И ещё было кое-что – даже ужасаясь, ветер его жалел. И удивлялся. – И ты убил того юношу просто чтоб помочь знакомому? – спрашивал ветер про Рафле, хотя про Рафле это была, вообще-то, смешная история, и Рокэ, кроме прочего, в ней защитил беспомощного. Теперь вот понадеялся, что ветер это как-то подбодрит, но тот не оценил. – У вас принято убивать вот так вот, ни за что? Вы так веруете в жизнь вечную? Нет, положительно это было несерьёзно – как над ребёнком насмехаться, над таким, который и насмешки не заметит. Но этот ребёнок почему-то считал себя умнее Рокэ, сильнее Рокэ, ветром толком не делился и ещё и вздыхал: – Сколько же гордости в вас. И сколько её в тебе, если не хочешь принимать добрый совет, и раз надеешься переупрямить тех, кого переупрямить нельзя. А Рокэ просто не хотел слушать о чужих бедах с чужих слов. Пусть эти семеро расскажут ему сами – ведь расскажут же рано или поздно? Ветер вроде бы, после всех его рассказов, не считал больше Рокэ невинным котёнком, но жалеть продолжал: – И ты делаешь так, чтобы все наперёд думали о тебе плохое? Но зачем? Эти семеро хотя бы не жалели. Келегорм как-то мрачно осведомился, часто ли у Рокэ на родине жена покидает мужа, да и всё. – Я лишь хочу предупредить, – говорил ветер. – Может, тебе это и не покажется чудовищным, то, что они сделали, но ты связался с обречёнными, а сердце твоё… Он говорил не так. Он говорил длиннее, задушевнее, и Рокэ для него будто бы сам был как дитя, причём ладно бы ненавистное – так нет, любимое. Мать иногда вот так вот разговаривала. Карлос ещё. Поэтому Рокэ огрызался всё отчётливей: – Да почему ты всё нудишь заранее? Как они могут проиграть войну, которую ещё толком и не начали? – Они уже потеряли в ней отца, – говорил ветер так, что становилось ясно: семерым он сочувствует тоже. Обижен на них смертельно, но сочувствует. Может, ещё и зол, но тут бы Рокэ не взялся судить: для ветра злость вообще была как будто бы чем-то из ряда вон. Вот горечь он знал. – Ну потеряли, – жал он плечами, старательно не думая ни об Алваро, ни о братьях, – но почему обречены-то? Что за громкие слова? Битву можно переломить в любой момент – ладно, почти в любой! – Твоя надежда, – отвечал ветер, как будто бы качая головой, – так тесно сплавлена с самоуверенностью, что я не в силах понять, где одно переходит в другое. У вас в мире что, никто не умеет наперёд провидеть судьбы? – Я про свою и слушать бы не стал. – А если рок этих несчастных – в них самих? – А если рок этих несчастных!.. – передразнил Рокэ тонким голоском, молитвенно сложив руки, закатив глаза, и после этого ветер замолчал. Не взметал волосы, не щекотал мимоходом шею, не пытался уронить на землю – ветер как ветер, неживой совершенно будто. Кто бы мог подумать, что Рокэ по нему станет скучать? По разговорам этим всем душеспасительным? Ну, а потом зарядил дождь. Сперва Рокэ ещё подумал, что местный повелитель просто грустит, но потом почти убедился – издевается. Нельзя же так уныло капать. Дома бы Рокэ или напился вдрызг, или играл бы, но здесь ни того, ни другого было нельзя. Как раздражает, когда всё вокруг чужое – чужая музыка, чужое вино. – Да куда в тебя столько помещается? – спросил Келегорм, когда Рокэ попробовал было всё-таки забыться, спросил – и пить не дал больше. Тоже мне, поборник трезвости. Одним словом, на третий день дождя Рокэ хотелось то ли кого-нибудь вызвать, то ли петь даже без гитары, поэтому он выбрался из шатра и зашептал: – Да я спрошу у них, спрошу! Ещё раз спрошу! Сам знаю, что долго тянул. Кого ты тут оплакиваешь? Ему не ответили, но небо вскоре прояснилось. Не устаёт он управлять стихиями и быть ими одновременно? Спит когда-нибудь? – Почему ты почти что скорбишь обо мне, а о своих сородичах, которых убиваешь – нет? А, всё в порядке. – Ты – просто зануда, – пояснил Рокэ, сам обдумывая, кого из семерых лучше взять в оборот, – а люди в основном мерзавцы, включая меня. – Тяжело жить, когда и впрямь в таком уверен. – А что, я говорил, что жить легко? Хотелось идти, перепрыгивая лужи. Кто бы сказал, что какой-то там вернувшийся ветер сможет вселить в него такую радость. Он всё ждал, пока хоть кто-нибудь из тех же семерых решит уже, что он сошёл с ума – сами они с ветром не болтали – но те молчали и молчали. Не расспрашивали даже. – Спорим, я их разговорю, – ветер никогда на честный спор не соглашался, но Рокэ не терял надежд, – вот спорим, а? *** – Я не могу построить планов, не зная всей истории, – объявил смертный, будто эту историю ему были обязаны изложить давным-давно. Этот смертный бесил его, кажется, даже когда валялся без сознания. Ну, не бесил – так, глухо раздражал. Как будто в сердце брата, или в истории, или в будущих песнях было для них двоих одно только место, и это место смертный теперь пытался занять, делая вид, что знать не знает, что творит. Так, заглянул ненадолго. И вот теперь, как будто мало Куруфину наполовину сбрендившего брата, этот является и… – Почему к тебе входят без доклада? – не дело было срываться, он не собирался, но старший не слушал, не слышал, не желал слышать, и оставалось срывать злость на мелочах. – Корону же ты вроде бы ещё не отдал, брат? Маглор взглянул в том смысле, что не сдурел ли он, Куруфин, ругаться при чужих и шипеть про корону при чужих. Ну а что делать, Маглор, если эти чужие ходят как к себе домой? – Потому что иначе мне расскажет ветер, – ответил смертный вместо Нельо, ну конечно, – я не могу всё время его заглушать. Он, кажется, отчаялся и более не желает меня от вас спасти, но всё-таки. – И почему же ты не хочешь слушать ветер? – и ведь не то что Куруфин не умел сдерживаться, ещё ронять себя из-за какого-то… – Раз уж вы с ним внезапно лучшие друзья? – О, потому что ветер, очевидно, предвзят, – этот их якобы гость улыбнулся ослепительно. Вот интересно – все остальные тоже видят в этой улыбке оскорбление, или это у Куруфина сложности? – А я люблю всё узнавать из первых рук. – Из первых рук, – о, кажется, Нельо опять что-то решил, и вновь не очень умное. – Говоришь с ветром – поговоришь и со мной. Смотри, если хочешь. Что он ему показывал? Альквалондэ? Тьму? Пророчество? Как корабли горели? Всё это вместе? Смертный смотрел, не меняясь в лице. Рук не заламывал, не отшатывался. Вот брови вздёрнул. – Ну, – сказал он, когда Нельо как будто бы закончил, – ну, положим, с кораблями можно было и проще, если честно. *** Маэдрос сперва подумал, что ослышался. Переспросил: – Что значит проще? Он смеётся или всерьёз не понимает? – Да что вы все стремитесь меня сделать каким-то судьёй, – огрызнулся смертный, который теперь знал чересчур много, – ну подрались за корабли, ну что теперь-то? Этот заладил ещё: обречённые, обречённые… – Ты тоже убивал своих? – А вы как думаете? – Многих? – Довольно-таки. Если судари не знают, я подсказал бы: это называется война. Но вы, конечно, очень наспех всё спланировали, можно было и проще, я же говорю: берёте, к примеру, этого их короля в заложники, и пусть бы он… – И тебя не терзает совесть? – Плохо, конечно, вышло, что вы начали первыми, – ничего, видно, его не терзало, – теперь все остальные смогут говорить, что это вы напали. Нужно было дать им повод. Я имею в виду, до того, как лезть на корабли. – А у тебя как будто бы богатый опыт, – фыркнул Курво. Они все ждали – да чего угодно, но не разбора – как это? Ошибок?.. – С кораблями – наверное, – согласился смертный, – но почему вы все так… ветер аж изнамекался. Я думал, вы там глотки во сне резали. – А что, есть разница? – Вам нужны были корабли – вы их забрали. Вы что, до этого никогда не дрались, что ли? – Не до смерти, – отозвался Маэдрос, – никто до этого не убивал своих. – Так не бывает. – В каком же краю ты жил? Опять возникла эта пауза – с каждой беседой они будто бы видели перед собой кого-то нового, опять неизвестного. Рокэ задумался. – Я не сумею показать, – сказал он медленно. – Но я недавно убил одного командующего, потому что он собирался отступить, а мы ещё могли выиграть. И выиграли потом. Меня даже оправдали. – Могли не оправдать? – Он был выше меня по званию, – как же ему не шла эта фальшивая беспечность, – всё-таки на войне сперва стреляют во врагов, а уж потом в своих. Если те трусы. – Как вы определяете врагов, если вы все одного вида? – прозвучало не очень, но Рокэ не вскинулся. – Все хотят откусить от нашей земли, – сообщил, – а мы не хотим, чтоб они от нас откусывали. Вид один, но народы разные. Для этого есть армия. Но если уж для вас стычка за корабли – какое-то диво дивное, то почему вы все ещё не в храме? – Где? – Такое место, чтоб приставать к Создателю со своими просьбами, жалобами, мольбами и чем там ещё. А, и раскаянием, конечно, – Рокэ фыркнул, – как будто оно ему нужно. Хотя ваш ветер бы порадовался, думаю. – У нас нет храмов, – сказал Маэдрос твёрдо, – и не будет. Мы поняли, что в ваших землях всё иначе. – Он якшается с… – С тем, кто прислал орла. – Мы не просили! – Действительно, – нехорошо было использовать плен как аргумент для братьев, но так сейчас было, как сказал бы Рокэ, проще, – и правда что, никакого орла я не просил себе. Я о стреле просил. Ай, что же это Манвэ не внял моей мольбе, со зла, наверное. – Из гордости. – Слишком светлый. – Руки не хотел запачкать. – Помогли бы они ещё тогда – и не было бы… – Да ему стыдно! Всё это Маэдрос и сам передумывал тысячу раз, и от этого иногда казалось, что, споря с братьями, он спорит с самим собой. Сейчас ещё кто-нибудь может уточнить, не размягчил ли плен сердце его или рассудок – во всяком случае, что-то такое они собрались изречь, когда он завёл речь об объединении. – Я понял, – вздохнул Рокэ, и Маэдрос мельком подивился – он казался одним из них, сейчас – тем, кто устал ссориться и, так уж и быть, сдаёт позиции – не потому, что он не прав, а потому, что сил уже нет, – вы силой отняли чьи-то корабли, уплыли на них, бросили родичей и часть войска – зачем, кстати? – и теперь ненавидите себя за это всё. Я ничего не упустил? – Не стоит думать, будто ты видишь что-нибудь в наших сердцах, – когда-нибудь они с Курво подерутся, может, даже сегодня, – будто ты можешь хоть что-то понять. Может, ты и послужишь-то нам не планами своими, а одним присутствием. – Талисман на удачу? Что же, пускай, – лёгкость эта и вправду выводила из себя, – не отдавай пока корону кому ты там собрался, Маэдрос Высокий. А то, когда мы победим, обидно будет делить почести ещё с кем-то. – О, – Курво закатил глаза, – слышал, что смертный сказал? Если уж его мнение тебе так важно.