Оно кусается

– Ветер, а ветер! «Что тебе, друг эльдар?» – О. Им не кажется, что я их друг. «Но я-то вижу. Что, хочешь мне поведать, что кровь на их руках не столь красна, и что у вас она на руках каждого второго?» – Нет, видишь – это ты и сам знаешь. Я не о том. Ты ведь сам хочешь их простить. «Но не могу, пока и они того не захотят». – О, эти захотят, пожалуй. Но я не о том ведь! Как ты так навострился сбивать с мысли? «На то и ветер». – Это что, шутка была? На этот раз он специально отошёл от лагеря подальше – не настолько далеко, чтоб натолкнуться на другую часть семьи, но так, чтобы и на него наткнуться что этим семерым, что их подданным было б затруднительно. До чего всё тут было неиспорченное. Хоть ветер и стонал об искажении, но земля тут была молода, и воздух молодой, и сами листья были ярче. Будто он, Рокэ, всё это видел в первый раз, или помолодел, хотя куда ещё, или долго болел. Ха, он и впрямь долго болел. Но тут как будто ничего ещё не износилось. Будто это была одна из первых вёсен вообще. – Маглор сказал – во мне четыре песни. «Что же?..» – И потом ещё отпрыск Куруфина мне повторил, что Маглор говорит, что во мне их четыре. Маглор-Маглор-Маглор. «Ты хочешь, чтоб они уточнили ещё и у Финдарато?» – Это который? А, по чьей милости я тут оказался? Да нет уж, спасибо. Другие эльдар, не этой семьи, были ещё страннее, чем его знакомые. Тот же Финрод – ох уж эти двойные имена – в тех гаванях, кажется, не дрался вообще, а вину чувствовал за четверых. Ноги промокли. Сам, конечно, виноват – с ветром общаться можно и не вслух, нет, тайны захотел. Но пора же, в конце концов, попробовать. – Так вот, а когда я ему сказал, чтоб он прекратил распространять обо мне всякие странные теории, он мне сказал, – Маглор, – что это не теория и что я сам бы мог услышать, если б захотел. Тоже мне, ментор выискался, ладно б ветер они все слышали… так что за песни? «Второй сын Феанаро прав. Ты сам бы мог услышать, если бы попытался». – Ай, да ну тебя. «Первая песня – ветер. Вторая – вода. Третья – огонь, как ты там говорил… молнии, да? Четвёртая – скалы, камень. Ты сам же называл эти стихии, когда едва появился здесь». – Но я ошибся! И я не могу быть четырьмя повелителями сразу, что за чушь? «Макалаурэ слышит верно». – А я, то есть, неверно, да? Раз я могу управлять почти всем разом, почему ты мне даже ветер не даёшь? «Ты не удержишь». – Что? «Ты слишком хрупкий, и тело твоё не удержит наши ветра и реки, и камни наши, и наши огни. Ты мог управлять там, у себя в мире, а здесь – лишь слушать можешь». – Да ты знаешь что?.. С ветром было – как с братьями, наверное, то есть с родными братьями. Можно было быть младшим, и беситься этому, и идти по камням через ручей, оскальзываясь, и спорить, спорить, спорить, зная, что по-настоящему не заденешь точно. И невозможно было говорить не на ходу – с братьями тоже вечно еле себя сдерживал, хотелось выскочить из-за стола, вскочить из кресла и обниматься или драться. И кружить-кружить-кружить. Здесь видели его травы да птицы, да может быть дозорные с их зрением, и Рокэ так и говорил, не останавливаясь. – Ты иногда такой зануда, что я бы тоже от тебя ушёл! Ты беспокоишься за меня или за землю свою? «Земле ты зла не причинишь, нет в тебе такого, – ветер вздохнул явственно, и листва у местных юных ив зашевелилась. – Но ты не вместишь в себя этого. Тело хрупко. Ты не заботишься о себе, так подумай хоть о тех, кому пытаешься помочь – ты путаешь их песню, и может статься – она станет веселей, но если ты…» – Да дай же мне попробовать! Что я, на месте упаду? Я же не прошу у вас сразу четыре – дай хоть ветер, ну? Ветер вздохнул. Рокэ пришёл в себя, наверное, не сразу. Лежал на прошлогодних листьях. Это было – как будто он одновременно видел самую мелкую травинку у земли – и вершины деревьев, и пару облаков, и гладь речную, и вился вокруг, и кружился, и забыл – где он, где ветер, и только-только попытался направить хоть что-то, хоть одно дерево покачать сам не понял, в каком лесу, не в ближнем даже – как осел наземь. Как обидно-то, действительно. «Вы почему-то никогда не слушаете, если вам просто говорить. Прости, что пришлось показать, просто иначе…» – Да нет, что ты, это ведь всё вопрос привычки! – Рокэ хотел вскочить, но вместо этого встал медленно-медленно. Будто бы он вчера, не разгибаясь, чистил на полковой кухне картошку часов пять подряд. – Я в конце даже понял, как перехватить, ты видел? Ты заметил? Попытаемся ещё раз? «Не сегодня». – Мне не нужны все твои ветры, мне для битвы только… А на сны я могу влиять? Дома мог как будто бы. «Я спрашивал у Ирмо, он говорит – можешь. Но также он советовал тебе не забываться». – А я разве забываюсь?.. Хорошо, он начнёт со снов – со сна – а об остальном подумает позже. *** – Мы что, опять тут оказались? – Рокэ поднялся с колен. Обычно в чужие сны он приходил по своей воле, и обычно его не шваркали о камень, и эта темень уже начинала надоедать. – Что ж тебя так сюда влечёт? Как неудобно, когда тот, кого спасаешь, отчаянно верит в собственный кошмар. И когда для этого кого-то ты не блистательный Рокэ Алва и не сын Алваро даже, а так – как они там его недавно обозвали? Птенец? Ласточка? Пахло на этот раз не гарью, а протухшей сыростью. Сколько же ты сидел в этой дыре. Чего ты насмотрелся. Корону Маэдрос всё-таки хотел отдать – не из вины, сказал, а из забот о будущем, и потому что это лучшее, что остаётся. Куруфин ходил мрачнее мрачного: – Толку-то от тебя, идущий следом, раз даже убедить его не можешь. – Меня сюда призвали не за этим, – огрызался Рокэ, думая о порохе. Как же его здесь не хватало. Пушек. Ружей. Привычной армии, а не этих мирных жителей, у которых украли их сокровище и убили сначала деда, а потом отца, и которые ринулись убивать сами, вслед за отцом, но вот готовы к этому совершенно не были. Что, этот их благословенный край – это примерные рассветные сады?.. – Не призвали, а притащили полумёртвого, – поправлял Куруфин как будто невзначай, и у Рокэ чесались кулаки. – Не лезьте к гостю, – говорил Маэдрос. – Он сам полезет к кому хочешь, – веселился Тьелкормо, и в целом-то был прав. Только вот ночи эти… – Ты же уже отсюда уходил, – и снова Маэдрос прикован был к стене, и снова Рокэ его скорее чувствовал, чем видел. Опять у него было две руки. – Ты что, опять не помнишь, что ты дома? – Дом приснился. – Как занимательно, а я тогда откуда? Сейчас он Маэдроса раздражал и чувствовал это. Ну разумеется, кому понравится, когда в его собственном сне вдруг перестанут сходиться концы с концами. В собственном кошмаре. – Ты тоже снишься, – заключил Маэдрос наконец, – у тебя ни оружия, ни плети, ни воды, ни песни приличной. Не подходишь ни к чему здесь. Вот интересно – можно ли сотворить воду в чужом сне? Наверняка ведь да. Но Рокэ ведь не напоить упрямца этого хотел, а вытащить. Желательно, навсегда. – Но если это сон, – он и сам тут уже успел замёрзнуть и вспотеть одновременно, – если сон, ты же можешь тут всё разрушить? Своему сну ты ведь сам же и хозяин. – Зачем? – По крайней мере отдохнуть. – Зачем, если проснусь я в то же самое? Да как же можно вот так вот загонять себя в тупик. Дома в собственных снах было легко – если он только помнил, что находится во сне, то мог и оковы превратить хоть в перья, хоть во что, и стены раздвигать. В чужих кошмарах, которые снами были не совсем, приходилось сложнее, но и там он справлялся. А тут… – Да тебе просто нравится страдать, – сказал, пытаясь порвать цепь. Ничего, разумеется, не выходило. Маэдрос наяву лишился руки – думаешь, здесь поверит, что ты можешь справиться? Что он сам может? Тут вся суть-то сна в беспомощности. – Нравится, видимо, здесь просыпаться раз за разом и верить каждый раз, что это настоящее. Но твой кузен не сможет, знаешь ли, до конца жизни спать с тобой в одной палатке! – Откуда знаешь ты, кто спас меня во сне? – А, я ведь тоже сон, мне ли не знать, – огрызнулся. Цепь будто становилась только толще, и руки от неё пахли железом и в саже перепачкались к тому же. – У нас, у снов, всё общее, – а если в этом бесконечном сне Маэдрос вздумает увидеть, что его убили – проснётся наяву или нет? Должен, конечно… – И про орла я знаю, и про ветер… – Тебя там не было! – Я появился после. – Покинь мой сон, ты! – Рад бы, да не могу. Пока ты тут, я тоже тут, видишь, как нам с тобой не повезло. Может, вообразить ножовку? Или чем там перерезают цепи. И снаружи опять никто не будит – насколько Рокэ успел разобраться, не так-то это было просто. Сон затягивал. У других были здесь свои кошмары, но этот словно бы цеплялся за реальное. Всё, чего боялись, о чём жалели остальные – миновало, к добру ли, к худу ли, но закрепилось в прошлом. А этот Ангбанд стоял себе и стоял целёхонький. – И вот твой Фингон, – сказал Рокэ, бросив возиться с цепью и усевшись вместо этого рядом с Маэдросом, – твой отважный спаситель ночь за ночью только и делает, что следит, чтобы тебе ничего такого не снилось. Или братья – сидят с тобою все по очереди, как с младенцем, знаешь? Должно же что-то его разозлить. Должен же он рвануться хоть из чистой гордости, и тут-то Рокэ сделает так, чтоб цепь распалась, и, может, Маэдрос проснётся. – Братья здесь?.. – Братья – снаружи. Наяву ты спишь в постели. Когда Маглор тебе поёт, ты, кажется, кошмара этого не видишь, но каждую ночь ты ему петь не разрешаешь. – Почему? Да кто же тебя знает, почему. Иногда Рокэ казалось, что наяву Маэдрос предпочёл бы вовсе позабыть, кто Рокэ такой. – Заботишься, наверное, – да тут даже без цепей, просто сидеть на полу – и то тело заныло, – или из гордости. Думаешь, что можешь сам. И вот, сидишь во тьме ночами. – То есть ты говоришь, что я спасён? Да неужели. – Ты спасён уже давно. – И сон – здесь, а там не сон? – Верно. – Так почему тогда, пришедший следом, ты оскорбил меня в моём же сне? – А ты проснись и спроси, Маэдрос Высокий. На этот раз тьма не рассеялась, а взорвалась. *** – Мне нужен этот, – Рокэ повёл рукой в воздухе. Маглор уверен был, что все их имена он помнит превосходно, просто притворяется. Рокэ вообще нравилось раздражать других – по делу и без дела. – Этот, который спас вашего старшего. И ты тоже. Про остальных пока не знаю. Как всё же это странно. Он будто говорил – и ждал насмешки в ответ. Говорил – ждал удара. Опусти уже щиты-то. – И для чего же мы тебе нужны? – Это для Маэдроса. Вот никому из них бы Маглор этого не сказал, но сам-то видел, и видел прекрасно – что Рокэ Маэдросом тайно восхищался, что Маэдрос Рокэ одобрял, насколько мог. Злился, конечно, что тот вторгался в его сны, но лично Маглор этому был рад. Допустим, мне ты можешь запретить помочь, и перед Фингоном тебе неловко, это ясно, но вот из снов ты никого уже не выгонишь, так пусть хоть так тебе станет полегче. Потому что пока что днём Майтимо словно жил вперёд, как и положено, а по ночам возвращался назад, в одно и то же время и в одно и то же место. – И что же нужно? – Разделить со мною сон. – Ты что, умеешь насылать сны? – Так, совсем немного. Но вообще-то я всех вас приглашаю разделить сон Маэдроса. Если там его спасти, может, он перестанет забывать, что никогда больше туда не попадёт. В ту тёмную крепость. – А ты не думаешь, что он вконец запутается? – Наоборот же. Тут спасли и там спасли, тьме больше места не останется. Я здорово придумал, верно ведь? – Не знаю. – Обычно где-то вот на этом месте мне сообщают, что я сумасшедший. – Нет, ум твой ясен, – Маглор покачал головой. И впрямь – разделить ужас и развеять?.. – Но средние обидятся смертельно, если ты их туда не возьмёшь. Младшие тоже, но Майтимо не захочет, чтоб они видели Ангамандо пусть даже в кошмаре. Хватит ли у тебя сил на нас на всех? – Ты меня оскорбляешь, – сказал Рокэ, – но я прощаю и на этот раз. Вот ведь нахал.