Оно кусается

– Кто… – голос у этого, у хозяина здешних мест, был словно бы ободранный. Рокэ как будто провалился в сон во сне – как будто он сам уже когда-то плавился от жары и тоже с кем-то разговаривал из последних сил, едва разлепив веки; а может, всё это только предстояло ему? Он не знал сейчас. В этом сне – сон ли это? – легче лёгкого было забыть, кто ты и откуда, и куда течёт твоё время. В ушах шумело. Хозяин сна уже не стоял – сидел на земле и вскинулся не на движение – на звук: – Кто ты? «Знал бы я сам» – чуть было не сказал, но прикусил язык. Слова потекли будто против воли, как будто только так тут было и можно: – Я Рокэ, Росио, Ласточка; преданный, но пока что не предавший; убивавший и не убитый; терявший родичей, лишавший родичей других; в моих руках четыре нити и одно сердце. – Так я и думал, что не отсюда, – хозяин покачал головой, усмехнулся и вдруг напомнил… Вот бывает же – только что выглядел как фреска, как один из Четверых, – а теперь вдруг стал копия Куруфина. Где-то там, по краям долины, земля начала завиваться по краям – как кора от огня. – Я, – сказал этот будто Куруфин, и говорил он будто через силу, – тебя не звал. – Если бы не звал, я бы здесь не оказался. – Я не звал никого, – повторил хозяин сна и воздух вокруг него пошёл рябью – как от жара. Хозяин всё смотрел на Рокэ – но не видел. Он будто ничего вообще не видел. Всё искал что-то на земле – искал, искал… – Тогда отпусти меня, – оскорбился Рокэ, – сам притянул неведомо куда… Здесь нельзя было быть живому. В Лабиринте тоже, но здесь и вдоха лишнего было не сделать. Это у них такой Закат – или вот этот сам себе Закат? Ха, если бы Рокэ самому велели предсказать, что его ждёт после смерти, кроме Лабиринта… – Уйди, – сказал хозяин сна, и столько муки было в этом голосе, что Рокэ сделал шаг назад. Нет, должен ведь быть смысл, ведь не зря же он шёл через равнину, не зря же он вообще здесь оказался! – Хочешь узнать о сыновьях? Передать что-то? У тебя семеро, помнишь? И все чтут тебя как бога. – Живой в посмертии, – сказали рядом – и словно бы в его голове, – смертный с бессмертными. Уверен, что слова твои ко времени? Рокэ обернулся. Ветер он только слышал – не видел никогда, не представлял даже – но теперь сразу понял, что рядом стоял кто-то, ему подобный. Лицо скрывал капюшон. Почему-то вдруг стало холоднее. Рокэ склонил голову – и тут же разозлился на себя. Этот рассматривал его скорее дружелюбно – если можно считать дружелюбным взгляд со всех точек зрения сразу – и на него-прошлого, и на него из будущего, и на него, наверное, несбывшегося. Его взвешивали, как камень на ладони. Он сам никогда в такой полноте себя не видел – и хорошо, что не видел. Посмотрел на отца братьев – тот сидел не шевелясь. – Он не слышит, – вздохнул тот, что в капюшоне, – он вообще редко что слышит. – Ты бог судьбы? – Можно и так сказать. Кто звал тебя? Звучало это – ну, с поправкой на размеренность – примерно как «какого Леворукого ты тут делаешь?» – Боюсь, что я случайно сам себя призвал, – этих богов как будто было невозможно оскорбить, и свою гордость можно было не беречь. Рядом с ними ты сам себе казался настолько маленьким, настолько незначительным, что гордости не оставалось места вовсе. И о, конечно, боги были дружелюбны – чего бы не быть дружелюбным при такой разнице в масштабах. Хотя с ветром они по крайней мере отчасти могли управлять одним и тем же. – Я просто хотел посмотреть, – объяснил Рокэ, и снова показалось, что он находится во всех временах сразу, объясняет отцу – и ему восемь, объясняет богу – и ему сам он забыл сколько. – Хотел узнать, ради кого они все так… Не знал, что попаду сюда. Это его Закат? – Это метафора, – отмахнулся капюшон. – Способ отображения души. А вот как ты в ней оказался… – Стой-стой-стой, – Рокэ выставил перед собой ладони и снова показался себе очень маленьким. Почему-то стало смешно. – Если я уже здесь, можно я всё-таки попробую спросить? Чтобы в моём появлении был какой-то смысл? Если ты вот сейчас меня отсюда вышвырнешь, выйдет, что ничего не изменилось! – И чем плохо? – Я могу тебе чем-то заплатить? На мгновение показалось – вот сейчас этот бог всё же обидится; но нет, он только покачал головой: – Нет такой платы, что заставила бы Намо Мандоса спутать узор. Намо Мандос – о, так вот как его зовут! Это же тот, который всем предрёк сплошные беды – интересно, соврал он тогда всё же или нет? Во всяком случае, сейчас он продолжал скорее благосклонно: – Но ты – сам путаница, а значит, часть гармонии. У тебя есть один вопрос. И помни ещё – чем дольше здесь находишься, тем меньше будет сил в мире живых. – А сам сказал, что плату не берёшь. – Это не плата, – о, как он был уничтожающе логичен, – это последствие и только. Всё имеет свою цену. «Это последствие и только». Интересно, семерым братьям он сейчас сказал бы так же? – Семь сыновей, – напомнил Рокэ, с размаху опускаясь в пыль. Колени обожгло. – И каждый шею за тебя готов свернуть. Все живы, все желают умереть за твои камни. Это вопрос ему был разрешён один, а утверждений, судя по всему, сколько угодно. Времени только маловато. – Что мне им сказать? Феанор вскинул на него на удивление ясный взгляд. – Скажи… – он задумался и Рокэ будто ощутил два времени разом – застывшее местное и быстрое где-то там, где тело его сейчас спало в шатре у Маглора. Ну, ну, ну, что сказать? Намо смотрел, не вмешиваясь – «ты волен уйти сейчас». Ну нетушки. Все так любят предоставлять ему свободу. – Скажи – не нужно им себя душить. Пусть думают сами. Вечная тьма и так случилась раньше, чем всё остальное. – Это мне вольное обращение с метафорами, – вздохнул Намо, протягивая руку, потому что сам Рокэ встать не смог почему-то – всё плыло. – Возвращайся откуда пришёл и не являйся больше раньше срока. – И не греши больше, – пробормотал Рокэ в тон. «Скажи, что я горжусь ими и так». *** – Три раза, – сообщили в голове, и Маглор не сразу понял, с чего вдруг его внутренний голос сделался таким печальным. Вообще-то, по ночам следует спать, и о, пока он тут пытался быть королём, он вполне оценил эту роскошь – не то что дома, и стал пользоваться почти любой возможностью… Но нынешней ночью он всё же не спал, и всё потому, что сводил черновики. Он, конечно, не нацарапывал никаких лишних строчек на полях указов, как утверждали близнецы, и даже карты щадил; но на оборотах, между строк писем, по кривой, по диагонали, на полях, сокращённо – сколько же он успел понаписать метафор! Сколько мыслей поклялся себе развернуть когда-нибудь потом – и вот это потом, похоже, наступало, и в нём он не мог себе объяснить, что значат всякие «безысходность обоюдна/двусторонняя». Или «запах забился за подкладку даже снов» – подкладка снов?.. Чем больше проходило времени, тем трудней было всё это расшифровывать, и он помнил эту особенность, и потому всегда старался перед новой страницей жизни набело переписать все находки из старой, какие мог найти. И каждый же раз, с юности ещё, клялся себе записывать всё это куда-то в одну тетрадь, в одно и то же место – никогда не получалось. А новая страница, похоже, грозила вот-вот открыться безотносительно его желания. Что делать с Клятвой? Нужно ли с ней что-то делать? Клич перед битвой, отец без отца или ярмо? Майтимо был уверен, что понял – ошейник, говорил он, я там видел такие на волках, и поводок не у нас в руках. Можно ли верить Майтимо? А стоит ли? А кому верить, если не ему? Он думал обо всём этом потихоньку, фоном, а не фоном сводил черновики. Потом явился Ласточка, уснул как проклятый, а вот теперь в голове Маглора раздавался какой-то посторонний голос – и притом подозрительно знакомый. – Прошу прощения, – пробормотал Маглор вслух, потому что мысленно ничего уже не формулировалось, – три раза что? И я тебя не узнаю. «И музыка тебе не помогает?» «Музыка, – чуть не ответил, – всегда помогает», – но вопрос-то был, видно, не об этом. – Я просто очень, очень хочу спать, – объяснил, – ничего нету утомительнее, чем пытаться разобрать, что прошлый ты имел в виду недели три назад. В голове тихо рассмеялись, и вот тут он всё-таки понял. – Манвэ! «Ты что же, рад?» – Удивлён. И если бы Манвэ вдруг спросил, чему именно, Маглор не смог бы сказать. Тому, что Манвэ обещал не общаться и общается? Ну да, а ещё был орёл для Нельо. Орла отрицать нельзя. Самому радостно? Да, вот это, наверное, и есть самое странное. В Валиноре не то чтоб он дорожил, не то чтобы любил… Но голос Манвэ правда был как музыка – та, которую Маглор слышал, и та, которую он слышать не мог, но чувствовать – мог. «Твой брат сказал о нас, когда взывал ко мне недавно: вы отвечаете, если просить не за себя. Так вот, я тоже к тебе сейчас обращаюсь не из-за вас самих». – А, что-то с Ласточкой опять? Если совсем уж честно – Маглор не следил, спит гость и спит. Если решится вдруг себя разрушить – как его удержишь? «Твой брат и так устал сегодня. А другие твои братья, даже если б и пожелали меня слышать, всё ещё спорят то с собой, то меж собой, и спорят яростно». Ах вон что! Ну конечно, кому спор, кому черновики, а кто-то наверняка ещё и стрелы сел вытачивать. «Три раза ему остаётся, – то ли предрёк, то ли объяснил Манвэ, – три заметных усилия, три попытки. Тело людское хрупко». – Я думал, – это вырвалось само, – что мрачные предвестия – вотчина Намо. «А это не предвестие вовсе, – удивился Манвэ, – это совет! Разве вы не хотите, чтоб он жил? Вот и я этого хотел бы. Береги его». – Такого сбережёшь! Он что, ещё что-то… «О, – вздохнул Манвэ, – можно и так сказать. Он случайно поговорил с вашим отцом, и вот уж этого не ждал никто из нас». *** – Почему ты не попытался его вызволить? – над Рокэ нависало что-то рыжее. Он моргнул раз, другой – и рыжее оказалось младшим братом – одним из тех двух одинаковых, которые сперва ему сбивали весь счёт. – Кого? – он попытался встать и тут же вспомнил вечно серую равнину и одного-единственного её обитателя. – Как я могу кого-то вызволить из его же головы? Или души… – Но Майтимо же ты помог! Горло саднило до сих пор. – О, брат ваш видел сон, – нет ли у Маглора тут где-нибудь воды? – а из смерти вызволять я не умею. Умел бы – не был бы один. – Ты не один, ты с нами! – О. Не остался бы один из всей семьи. – Что он сказал? – спросил ещё один рыжий-не-Маэдрос, заходя. – Маглор сказал, что Манвэ ему сказал, что ты поговорил с отцом! – Нечаянно вышло. – Как же ты всё-таки нагло врёшь! – восхитился и Куруфин, влетая в шатёр. – Как ты только наизнанку ещё не выворачиваешься! Нашёл аргумент, верно? Мы вчера в разговоре добрались до отца, и ты… – И я решил, что хорошо бы с ним поговорить, после чего вы меня выгнали на улицу. Я знать не знал, что это и вправду возможно. – Он нас помнит? – Он что-то помнит? – Он не отчаялся? – Я спросил только о вас, – сказал Рокэ, садясь осторожно как никогда. Мир шатался туда-сюда, как перегруженный поднос в таверне – вот-вот что-то да расплещется. – Мне там было не очень-то до разговоров и вообще-то быть не полагалось. – И ты не умер, – Куруфин качал головой, – а спустился живым в Мандос, и там, конечно, вместо своих родичей… – Я никуда не спускался, а прошёл через ткань сна, – ответил. – А вода-то у вас есть?.. Так вот, я прошёл – заносило же меня как-то во сне и в наше посмертие тоже, – и спросил… – А ты разве не можешь показать? Нельо тебе показывал про корабли, значит, ты и в другую сторону можешь? И Кано видел мельком твои сны. Спрашивал Охотник, и ему Рокэ отказать не мог, конечно. В его-то исполнении эта просьба никаким обвинением являться не могла. – Стойте-стойте, – вмешался Маглор. Сколько же их тут? – Только если это не будет сейчас заметным усилием. Спроси у Манвэ, это считается или нет? А то тебе осталось всего два.