Оно кусается

Интересно, ей дома кто-то помогал расчесать волосы или она сама? В дороге она всё делала сама, но это и понятно – так хотела доказать… – Вы ведь даже забрали корабли, – говорила не раз и не два, – а вы шли через лёд. А ты сменил историю. А я всего-то покинула лес, что здесь такого? Возможно, она убеждала и сама себя – потому что кроме того, что ей было интересно, ей ведь наверняка было и страшно. Когда вот так во что-то ввязываешься – всегда бывает страшно. Эти молчали ей про корабли и лёд. Рокэ рассказывал ей про «Каммористу», потому что это была чуть не единственная из его историй, где он выступал будто бы на стороне добра и всё кончалось хорошо. Ну как. Насколько могло. – Я думал, отец проклянёт меня потом, – говорил на привалах, или когда они ехали бок о бок, или когда Лютиэн расчёсывала волосы. Он мог бы вечно смотреть, как она чешет волосы. Однажды, правда, он вот так же и уснул, и никакой возможности не стало убедить, что это он от переизбытка. Как будто видишь залы, лабиринты, и как бутоны распускаются и вода струится. Как будто бы тебя раз в жизни слушает кто-нибудь сочувствующий. – Я думал, отец меня проклянёт, но он и слова не сказал. Разве что я заметил вдруг, как он состарился. – Ну, – говорила Лютиэн, изумлённо качая головой, будто сама себе всё ещё не веря, – с моим-то вряд ли это произойдёт. У них вообще с трудом в голове умещалось понятие старости, и не Рокэ их было просвещать. А за Лютиэн ещё водилось восхищаться семьями: – А каково это – иметь шестерых братьев? А ты пел младшим? А старшему? А они разве не ходили за тобой, чтоб попросить спеть ещё и ещё? Маглор, за которым вряд ли кто-то ходил, потому что у них и без песен было вдосталь красоты и дел, половину её вопросов как-то тактично пропускал. – Так хотела всегда иметь сестру, – говорила Лютиэн задумчиво, – или брата, или даже двоих. Вам очень повезло. О своих братьях Рокэ не рассказывал – сгодилось сказать «они далеко» и «я не хочу сейчас об этом». Ну обнажишь ты перед нею свою боль. Расстроишь. И? Она сочувствовать умела будто всей собой, будто бы ото дна к поверхности лесного озера шёл солнечный луч. Или рябь. Или будто ты сам погружался в это озеро. Раньше ему нравилось всех задевать своей историей. Теперь… да ну её. И никто из родных бы, кстати, не одобрил. Остаёшься последним в роду – ну так живи, а не зачёркивай саму возможность быть счастливым. И он был. Пока они не добрались до лагеря, пока он знать не знал, что там они успели все решить про клятву, что вообще все успели решить – просто был. Слушал, как Маглор напевал тихонько – ни о чём, саму мелодию, просто сам себе. Музыка у него так и льнула к какой-нибудь заботе о костре, или о еде, или о лошади. А Финрод больше любил петь для всех. А принцесса не пела пока что. – Я умею петь о красоте, – говорила она, – или о весне. Или о свободе. Или о том, как горько вдруг не совпадать. О горе не могу. – И хорошо, что не умеешь, – говорил Маглор, – и не нужно. Для Рокэ у неё были свои вопросы. – А твой мир не из песни возник? – Насколько знаю, нет. – То есть ты не знаешь точно? – Да никто из нас не знает. Были боги, они ушли. Их было четверо. – Но к ним ведь можно обращаться? Никогда в здравом уме Рокэ не обращался ни к Анэму, ни к Создателю. – А ты что, правда управляешь ветром? – Только чуть-чуть, – говорил Рокэ, пока Маглор делал ему страшные глаза, – только самую малость. Не удерживаю. Очень хотелось сотворить что-нибудь просто ей на радость, но – как там ветер передал? – заметных усилия ему ведь оставалось всего два. И то не факт, что все эти зримые рассказы, всё, что он ей показал, не считалось за местную магию. Рокэ хотел спросить у ветра и всё время забывал. – И у вас языки народов совершенно отличаются? – Да, каждый мы учим отдельно. Почти каждый. – Если вы быстро покидаете мир, король, выходит, должен заранее выбрать, кто правит за ним? И вам не страшно? – Страшно, – говорил Рокэ, – но ведь всё это так красиво. Он говорил как местные и замечал это. Прошлый он поднял бы себя на смех сейчас. Или позавидовал бы. Или и то, и другое сразу. Но здесь даже вода была такая, будто ты пьёшь впервые после болезни или на худой конец после марш-броска. А этот их дорожный хлеб? И для них каждый новый день будто бы был и вправду новым. Как можно столько всего уметь, столько видеть, столько знать, быть при этом уверен, что ты проклят – и оставаться такими детьми? Может, вот это всякие служители церкви и называли высшей мудростью. То-то все удивятся, если вернувшись он возьмёт да уйдёт в монастырь, и пусть живут как хотят. Но нет, это всё не то… – А у вас правда быстро заживают души? – Когда как. – А правда ли, что вы способны любить не единожды? Иногда Рокэ это забавляло, иногда расстраивало. Один раз он в сердцах сказал: – Мы такие не одни! Вон, у их деда тоже было две жены, – и тут же пожалел. Это, пожалуй, худшее приобретение – он снова стал чувствовать стыд, и чувствовать быстро, и не за то, что раньше – если чего-нибудь там не выдержал или что-то проделал недостаточно красиво. А вот – сказал что-то. Бывает стыд от гордости, а бывает и от совести. Второго лучше бы он уже и не вспоминал. – Я иногда думаю, что было бы с отцом, если бы мама оставила мир, – говорила Лютиэн, – или наоборот. Вы бессмертны, чего тебе об этом думать? Но мать её была стихией, младше ветра, но одного с ним происхождения, а отец никакой стихией не был. Надо же, даже здесь есть мезальянсы. Даже здесь кто-то чем-то жертвует. История святой Октавии наоборот – не девочка в окошке, а король в лесу. Или весна в лесу, которая не ждала, что влюбится вот так. – У них и я, наверное, не должна была появиться. – Но ты есть, – говорил на это кто-нибудь из них, – разве это не прекрасно? – Как это не должна, раз уже есть? Дома бы они уже спорили, на кого из них она положила глаз. Здесь даже пошутить не выходило. *** – Я сперва скажу брату, – сказал Маглор, – а ты, Финдарато, скажешь Нолофинвэ. Не надо тебе сразу к ним идти, госпожа. Ласточка, ты же ведь побудешь с нашей гостьей? К Маэдросу, видимо, Маглор его брать и не собирался. – Если что – это я всё виноват, – напомнил Рокэ на всякий случай, – это я показал принцессе невесть что. Ты-то всего лишь спел. – Ну вот опять, – сказала Лютиэн, – опять вы все туда же. Не невесть что, а самое прекрасное. И не всего лишь, а о самом важном. Маглор, скажи – ты всем поведаешь, кто я есть? – Конечно, – сказал Маглор, – как ещё. – А можно твой старший брат будет об этом знать, и ваш король будет об этом знать, а остальные как получится? Я хочу посмотреть со стороны. Ласточка тоже притворялся не собою. В следующий раз, если он куда-то вот так попадёт, назовётся сразу гигантским орлом, и никакую ласточку даже упоминать не станет. И почему все они из него делают какой-то отрицательный пример? – Я не могу просить Майтимо таить от остальных, кто ты, – покачал Маглор головой, – это ведь важно. Могу передать, что ты хочешь тишины. – Надо было отрезать тебе волосы, – сказал Рокэ, – сказать, что я нашёл оруженосца. Или кто-то из нас. Что? – Чтоб Майтимо или дядя бы ответил Тинголу, что никакой его дочери не видел и в помине, и лишь потом понял, где правда? – Да нет же, – сказал Рокэ, – они бы раньше догадались, разве нет? – Это не праздник с переодеваниями, – сказал Маглор, – ты или приехала с нами познакомиться, или же для чего всё это? – И предложить помощь, – сказала Лютиэн, – ты всё время забываешь. – Ну вот, – сказал Маглор, – помощь не может предлагать неизвестно кто. – Почему? Могу сказать, что я мамина ученица. Или своя собственная. Рокэ фыркнул. Что-то не то он всё-таки ей показал. – Хочу, чтобы все видели меня, а не принцессу Дориата. Хотя бы сначала. Она, что ли, их испытывала? Тогда зря – вряд ли с дочерью короля и с простой девушкой они бы обращались очень уж по-разному. Хотя, может, простой какой-нибудь девушке-целителю и слышно больше споров, чем высокой гостье. Видно больше. Но… – Я ухожу, – сказал Маглор, – а то сейчас Майтимо найдёт нас первым. И куда, интересно, мне её вести – в чужой шатёр, где сам живу? На берег озера? В лес, где болтаю с ветром, и пытаться вызвать дождь – давно хотел, а тут хоть развлечёмся? – Извини, – сказал вслух, – когда речь идёт о братьях, они становятся не очень-то учтивыми. – О, – заверила Лютиэн, – я понимаю. Дорога её утомила, это-то было понятно. Вот почему у этих братьев нет сестёр? У Финрода была. У этого, с лентами, тоже вроде бы была. На его родине принцессе полагалась бы камеристка. Наверное, Маэдрос о чём-то таком позаботится. – Почему ты решила не говорить, кто ты? – спросил Рокэ, сам гадая, к кому бы обратиться с просьбой приготовить ванную. Не то чтобы принцесса была неженкой. Но даже самой решительной женщине с дороги нужно… – О, – сказала Лютиэн, – я не хотела их смущать. Отец велик. Король и старший брат вправе знать всё, на то они и старшие. Но остальные… Рокэ кое-как смог не расхохотаться и вот так, давясь смехом, и произнёс: – О, поверь мне, этих ты не смутишь, наоборот. Она старалась не смотреть по сторонам, но она слишком давно жила в одном-единственном дворце, и это было видно. Они здесь все были рады удивляться новому, но у неё ещё и не было вот этого – лишней гордости, что ли? Да, гордыни. Чего у Рокэ самого было в избытке, да и у братьев… Он всё-таки повёл её на берег озера. – Хочешь, – сказал, наслаждаясь последними мгновениями, в которые их никто ещё не видел, не опознал, что это именно они, не говорил о клятве, не требовал новостей, – будем всем говорить, что ты моя сестра? Это, конечно, было дерзко с его стороны. Где её красота, а где его? Но вот если сравнить степень безумия… – Я не смогу сделать вид, что из тех же мест, что ты, – сказала она грустно, – я про них толком ничего не понимаю. – Названая сестра. – То есть ты хочешь понарошку сделаться сыном моего отца? Ну нет, спасибо. – Я хочу разделить с тобой секрет, которого на деле не существовало бы, – ответил он, и в этот же момент в исхлестанную травой юбку Лютиэн ткнулся Хуан. Ткнулся и отскочил, мотая головой. Припал на передние лапы. Звал играть. – О, – сказала Лютиэн, принимаясь обеими руками чесать Хуана за ушами и трепать ласково сами эти уши, будто бы всегда так делала, – о, здравствуй, здравствуй, и какой же ты красивый! Какой ты замечательный, какой ты… ты из-за моря, да? Тебе здесь нравится? Вот уж чего Рокэ не мог предположить, так это что принцесса любила собак. Ну что же, хоть одна радость ей здесь обеспечена. Не зря поехала. Если только кое-кто… – Хуан, ты с кем там? – мда, а вот и хозяин. – О, здравствуй, Ласточка. И ты здравствуй, прости, не помню имени, – Тьелкормо почему-то был в мокрой рубахе и в мокрых же штанах, и сам тряс головой, как Хуан, если бы решил сушиться. Но Хуан-то как раз был сух, как порох… – Что? – спросил Тьелко, потому что Рокэ поднял брови. – А! Это дружеские разногласия. Взяла, сбросила в озеро… О, правда, он прекрасен? – Да, – согласилась Лютиэн, потому что Хуан улёгся на траву и позволял себя чесать, – он восхитителен. – Вот, – сказал Тьелко наставительно, – вот и я это говорю. Но кое-кто… А, да, его Хуаном зовут. Ты посмотри, как он к тебе проникся… Тут только он кое-как пригладил волосы и снова посмотрел на Лютиэн. – А я-то думаю – чего он припустил, – сказал, – а я ведь тебя не не помню, я тебя просто не знаю. Ты откуда, госпожа? О нет, о нет, ну не смотри на неё так. Вы же один раз влюбляетесь, тебе нельзя. – Тьелкормо Феанарион, – представил Рокэ мрачно, – он третий, сразу после Маглора. – А? – сказал Тьелкормо. Ну да – не привык, что кто-то в принципе его может не знать. – А это, – сказал Рокэ, потому что Лютиэн молчала, хмурясь, и только Хуана продолжала чесать всё так же, – моя названая сестра из сна. – Сестра из сна? – она и впрямь была похожа на сон, неудивительно, что он замешкался. – Ой, да ну тебя, Ласточка. Прости его, госпожа. Ласточка, а что Тингол? О, вот тут-то, на отцовское имя она вскинулась. – Он ведь из-за моря? – спросила невпопад. – Пёс-то? – сказал Тьелко и уселся на землю рядом с Лютиэн, стараясь только на неё не капать. – Да. Он из-за моря, и честное слово, умней пса здешняя земля ещё не видела, да и та тоже вряд ли. Правда ведь, Хуан? Хуан согласно тявкнул. Лютиэн пропускала сквозь пальцы его шерсть. Тьелкормо рассмеялся. – Вот ведь и Ласточку он тоже охраняет, – объяснил, – люблю, когда ему кто-то нравится. Сразу всё понятно. Мне показалось, или я тебя чем-то опечалил? Не хотел, если так. – Не ты, – сказала Лютиэн, – не сейчас. Да что же это с ней? – Я оставлю Хуана, – сказал Тьелкормо, – он сам меня найдёт. Ещё увидимся. Хуан, охраняй Ласточку и госпожу. Пойду обсушусь. – Я его видела другим, – сказала Лютиэн, когда Тьелкормо всё-таки удалился, – не понимаю. Всё будто бы двоится, но сейчас прошло.