Оно кусается

– Ну нет уж, Нельо, – сказал Нолофинвэ, – по праву старшинства именно мне надлежит... – А я зато был в плену, – фыркнул Маэдрос, – так что прости уж, но право вызвать Врага первым принадлежит мне. Лютиэн только что ногой не топнула: – Вы же обещали! И правда, эти двое на днях пообещали ей больше не спорить, кому первому звать Моргота на бой – всё равно драться собирались все одновременно. Обещать обещали, но ругаться продолжали. Кажется, это был способ взбодриться перед боем. – Меня Враг всё-таки лишил отца. – Тебя ли одного? Да ты всё равно не сумеешь как следует его оскорбить. – Может, до Льдов и не сумел бы. – Да перестанете вы или нет?! – вмешался уже Тьелко. Он записал Лютиэн то ли в товарищи, то ли в сёстры, и теперь заступался за неё напропалую – перед братьями, перед кузиной иногда, теперь и перед дядей... Даже тогда, когда она заступничества и не просила. – Скоро, – сказал Нолофинвэ, – вот как твой брат признает моё право возвысить голос первым, так и… – Ну, вы закончили? – спросил на сей раз самый угрюмый из братьев. На битву он собирался так же спокойно, как на переучёт запасов. Рокэ бы взял такого к себе. Да Рокэ всех бы их позвал бы драться под своим началом. Или нет, не позвал бы – пусть лучше они победят сейчас и никогда больше не вспоминают, что такое бой. Пускай Куруфин создаёт. Пускай Маглор поёт. Пусть Маэдрос... – а что Маэдрос, Рокэ придумать так и не успел. Потому что Нолофинвэ сам себя оборвал на полуслове и сказал: – Пора. *** Они не вели за собою своих верных. Если у них получится, войско и не понадобится – Моринготто только зря насторожился бы. Если не получится... – Это мы их подговорили, – сказал Маглор вслух, ни от кого уже не таясь. – Мы затуманили им разум, наш отец – и мы. Если мы не вернёмся, если мы сразу все сойдём в Чертоги, не успев даже бессчётных слёз пролить – их-то ведь вы простите? Тех, кто шёл за нами. Пусть они сами выбирают, где им жить теперь. Ветер молчал. Земля молчала. Всё молчало. Кони, казалось, и то скакали беззвучно. Касались ли копыта земли? В предрассветном тумане и не разглядеть толком. Хочется тишины, пока возможно. «Манвэ Сулимо, это твой туман?» «А ты хотел бы, чтобы от ваших щитов отражалось солнце, Маглор Песнопевец?» «Я хотел бы, чтобы у нас всё получилось. Так ты простишь остальных? Все вы простите?» «О прощении каждый должен просить сам». «Но им ведь не за что! О, ладно, есть за что. Но это мы ведь начали, и если мы сейчас...» Манвэ вздохнул, и туман будто бы тоже вздохнул. Хуан стелился в беге рядом с Тьелко, не уступал коню. Тьелко хотел его, Хуана то есть, оставить в лагере, и ни одна песня ещё не воспела такого воя перед самым выступлением. Тьелко передумал быстро. «Они не захотят вернуться, если вы погибнете, – сказал Манвэ вдруг. – Скорее они соберутся за вас мстить и уйдут следом. Больше ты ничего не хочешь мне сказать?» «А что я мог бы? Разве только «спасибо». За Нельо и за то, что зла нам ты не хотел». «Но если ты веришь, что я не хочу зла, не проще ль тебе…» «Что?» Манвэ так и не ответил. *** «Ты рад, что их ведёшь?» «Не я их веду». «Но ты придумал этот план, дал им надежду». «Ты так говоришь, будто бы надежды нет». «Она всегда есть». Ветер был грустен, и земля эта была грустной. В лагере местных, у этого их озера, всегда чувствовалась возможность песни. Даже если никакая песня не звучала, она как будто бы таилась в складках пологов. В том, как лес шумел. Как падали солнечные лучи. Как местные двигались. Они как будто радовались прожилкам на листе и утреннему хлебу каждый раз как в первый. Будто бы вечно переоткрывали мир и славили его. Братья – и то славили, стоило им немного выдохнуть и забыть ненадолго, что они должны собой гордиться. Они уже любили эту землю, а земля любила их. А эта земля не любила никого. Тёмная, скудная, и Рокэ вспомнил слово «осквернённая». Всегда считал, что если чьи-то идеалы легко осквернить шуткой – значит, странные это идеалы; а вот теперь вдруг понял, что слово значит. Ну и ну, впору в монастырь уйти… Будто на низкие кусты, и на булыжники, и даже на небо там, у горизонта, пролили что-то чёрное и липкое. Не честный страх, с которым можно бороться честной же храбростью или простым «мне нечего терять», нет – отвращение. Будто ничего никогда не будет хорошо. Нет, как-то будет, но вот радостно не будет. Скукожься, гнись к земле. Деревья редкие здесь будто бы узлом кто-то завязывал, или стволы ломал им, как живым. Нелегко ему будет дома с жалостью к деревьям! – Близко, – сказал Маэдрос. А он, Рокэ, видно, совсем не в себе, если не заметил. Что горы близились – да. А что горы эти – не просто горы, а ворота в крепость… О ворота, казалось, можно было порезаться. Вряд ли какой-нибудь довольный мастер когда-нибудь проводил по ним ладонью, жался к ним щекой. Зато почти наверняка острые грани гигантских створок помнили чью-то кровь. – Как странно, – сказал Маглор, – странно, что нам навстречу никого не… – Он нас боится, – сказал Куруфин. – Он нас не видит, – сказала Лютиэн. – Пока что. Теперь видит. Створки задрожали. Нечасто же эти ворота открывались! Скрип нарастал – хоть уши затыкай, и эти, тонкослышащие, конечно, тоже морщились. Какая-то вывернутая наизнанку музыка. Да, точно же – когда-то этот скрип мог бы быть музыкой… Они же ведь отправились почти все вместе. Все – и семеро братьев, и король, и Фингон, и Финрод, который, кажется, всё продолжал считать, что они делают ошибку, и его невозможная сестра. Лютиэн собиралась песней зачаровывать, а эта всё хотела бить наотмашь. «Совсем как ты раньше», – сказал ветер. Вовремя же он! Рокэ смотрел на них всех – таких красивых, таких спокойных почему-то и таких привычных. Тьелко, который вечно забывает потушить светильник на ночь, потом с проклятьями встаёт, но гасит бережно. Маглор таскает у Маэдроса бумаги, когда время есть: «У меня там заметки, чуть позже верну». Маэдрос, когда у них всех появился план, и двигаться стал легче, и смеяться чаще. Правда, смех этот часто был как чёрствый хлеб. – Как бы там ни было, – услышал Рокэ голос Фингона, – пообещай не искать нарочно смерти, Нельо. – О, – сказал Маэдрос, – нет уж, это пусть она меня не ищет. И из ворот вспыхнула смерть. Вернее вот как: сперва сгустился дым. А потом оказалось, что у дыма есть голова. И руки. И бич из огня. Демон из древних сказок… – А, – сказал Маэдрос, и как же громко он это сказал, – опять всё то же самое! Боишься выйти сам, да? Как Лютиэн будет петь в таком дыму? Они тут все только затем, чтобы её прикрыть. Она сплела отдельный плащ, чтоб стать невидимой, но накидывать не спешила. – Ну, быстрее, – сказал ей Маглор, – иначе и я стану драться, а не петь! Нет, нет, нет, нет! Из ворот показалась ещё одна морда. Или лицо? Эта тварь огненная что, когда-то была живой? Когда-то была не демоном? Точно, ведь все они обрывки одной песни. Как же жарко! Да он сейчас их одной левой… нет! Лютиэн скрылась под плащом. Она каждому предлагала соткать такой, но все ответили, что хотят быть на виду. Это их бой – а на самом деле её, и Финрода, и Маглора, и этой-как-её-Артанис. И впрямь, уж очень она напоминала его самого… Когда он успел измениться? А, уже не важно. Важно, что этот огненный тут не один, даже не двое их. Марево, марево. Ты не вернёшься домой. Стойте, это ещё что! – Мы думали, ты оскорбишься, а ты струсил! – это заорал уже Нолофинвэ, и Рокэ сперва принял на свой счёт. Нет. Никто на него не смотрел – все были заняты. Странно, что волосы ни у кого ещё не вспыхнули. – Кого ты выставишь против себя в следующий раз? А вы вернётесь ли? Лютиэн неизвестно где, и если она обратилась в бегство – не Рокэ её винить. Маглор сражается и плетёт песню про себя – одновременно. Морьо помог подняться Фингону, и теперь заслонял того от бича, сам не успев распрямиться. Да знаете ли что! Рокэ мысленно дёрнул этот бич за свободный, кольцами завивавшийся конец – и вслух закричал. Руки обожгло! Ну, зато демон отвлёкся от Фингона с Морьо, да вообще ото всех отвлёкся, кажется, и наклонился к Рокэ. «Ты понравишься, – прогудело пламя, – ты понравишься Повелителю». Рокэ так и не понял, вслух тварь это сказала или мысленно. Сложно думать, когда над тобой нависает стена огня. Вокруг кричали – наверняка пытались демона отвлечь, но ведь были и другие… Может, они и победят. А может, нет. А может, кто-нибудь сейчас осядет на вывернутую наизнанку землю и не встанет больше. «Ну же, ответь мне, – попросил демон, – или ты не умеешь драться?» Ему же нравится. Им нравится, как мы тут вертимся. А Моргот правда струсил у себя в твердыне, струсил и не выйдет! «Сейчас мы измотаем их, – подумала тварь как-то даже доверительно, – а потом придут остальные. Сдайся, пока можешь». Ну нет. Ну нет. Не такой быстрой, конечно, Рокэ себе представлял свою гибель, но… «Надеюсь, я уйду в свой Лабиринт, – поделился он с ветром последним в жизни наблюдением, – а не в ваши метафоры. И не побеспокою того мрачного типа в капюшоне». Ну давай, бей. Я буду отвечать, конечно, сколько смогу, но сколько я смогу? И сколько смогут они все? Семеро, кажется, сейчас бы не заметили, даже если б им головы снесли. «Мы убили их отца, – сказала тварь, – убьём и их. Ты сдался, верно?» «Рокэ, – сказал ветер, – зачем ты дёргаешь огонь, когда есть вода?» Хорошее прощание! Но что он хочет сказать? Тварь – огненная. Тварь можно погасить водой, наверное, особенно если очень захотеть. Может быть, ей самой больно гореть. Огонь используется для тепла, а не для ужаса. Всё вывернуто наизнанку. То есть если… Рокэ зажмурил глаза – перед тварью как раз кто-то возник и отпихнул его, – зажмурил на миг глаза и словно рывком стянул со всего неба, какое смог представить, грозовые тучи. Небо набухло грохотом. И хлынул ливень. Сперва вода шипела, испаряясь, не касаясь демонов, но Рокэ тянул ещё тучи и ещё. От озера. От леса. От самого моря. Если над тем колдовским городом в лесу сейчас есть тучи, то и они ему нужны. Много, много воды. И чтобы дождь, который мог бы идти много часов подряд, если не дней подряд – чтоб этот дождь бы сейчас выплеснулся разом. Ледяная вода. Если огонь используют для боли, его следует гасить. Вы ведь всё время голодны, не так ли? Огонь голоден всё время, огонь, который вовремя не кормят… Демоны опустили бичи. Те таяли в их лапах. Огонь дрожал, жался к земле. Дым испарялся. Братья и родичи их стояли, подставив лица струям. «Нам холодно, – сказала тварь, – как ты это сделал?» Она теперь была похожа на обычную змею. Скользкую. Грязную. Растерянную. Злую. Небо, всё ещё тёмное, шаталось почему-то. – Ласточка, ты что? Змеи могли атаковать, качали головами. Шипели, как шипит залитый водой огонь. Ускользали обратно. Рокэ сел на землю. – Ты хорошо это придумал, – сказал Фингон, – и Манвэ всё-таки решил тебе помочь, верно? – Я не просил его о помощи, – проговорил Рокэ непослушным языком, – я с ним прощался вообще-то. – Хорошенькое дело, – сказал Тьелко, – ладно, мы все как будто почти целы, а где Лютиэн?