Оно кусается

Лютиэн не было. И вряд ли она отступила. – Она что думает, она споёт это одна? Вот что значит дочь Тингола! Змеи уползли. А он, Рокэ, ведь уже был там, внутри, пусть даже и во сне. А Маэдрос – не во сне. Сперва хотелось запоминать негромкие голоса, молчаливую Лютиэн, последние споры. Теперь – мокрые волосы, мокрые мечи, лужи у ворот. Хорошо бы сейчас появилась радуга. Нет – рано. Это если они победят. А всё-таки хорошо бы посмотреть в последний раз. Всё ведь у них уже пошло не так, и дальше будет не так, да и какая разница? Если он погибнет тут, это хотя бы точно зачтётся как смерть за правое дело. – Она сама виновата, что ушла вперёд. – Поддалась чарам, может? – А ты чувствуешь тут чары? – Её никто не звал к нам и о помощи не просил. – Поэтому теперь мы бросим её здесь? Уйдём от ворот Ангбанда, как щенки мокрые, да? Змеи ушли, но ворота оставались приоткрытыми. – Это ловушка, – сказал Маэдрос то, о чём и так все знали, – дочь Тингола не перепоёт его внутри. Без нас. – Зачем она ушла? – Я не знаю, – сказал Маэдрос, – но пойду за ней. – Ты, что ли, в первый раз там не насиделся?! Иногда от большой любви кричат такое, что и в ссоре не додумаешься. Маэдрос посмотрел на Куруфина, – а спрашивал именно Куруфин, – сверху вниз. – Насиделся, – сказал, – не хочу, чтоб ещё кто-то. – Да чем ты ей поможешь сейчас? – И они отступили из-под стен Ангбанда, ибо девушки больше с ними не было, – процитировал Маглор нараспев явно несуществующую летопись. Очень старательно отжал мокрые волосы. – Я тоже пойду. – Зачем?! – Те, кто не хочет, могут повернуть сейчас. – Ну нетушки, – сказал Карантир, – это и был дурной план, а сделался ещё хуже, но следовать ему – так до конца. Взвились и младшие: – Чтобы мы пропустили самое интересное?! – Я всё равно с ним столкнусь, – сказал Финрод непонятное, – столкнулся бы. С кем-то из них. Не сейчас, так позже. – Итак, у нас нет плана, – сказал Куруфин, – но мы идём внутрь. Так? И тут появились волки. *** Волки были как будто призрачные. Вот их не было, а вот сгустились. Тьелко переглянулся с Курво, потом с Морьо. Ему про волков было всё понятно. Волки – это просто. А Маглору было понятно, например, что сейчас будут волки, потом орки, потом, возможно, летучие мыши, потом ещё какие-то твари. Манвэ не обязан помогать им в каждой схватке; кроме того, волков дождём не напугаешь. Они все слишком понадеялись на гордость. Были уверены, что Враг явится сам. А ведь ему даже всей армии не надо выпускать – знай себе шли навстречу то одних, то других. И Лютиэн нет. Нет, у вас что, весь план строился на гордости Моринготто и на дочке Тингола? И вот тогда Маглор возвысил голос снова. Неудобно, конечно, драться и класть вот этим, громким, который звук трубы перекрыл как-то, неудобно – а что поделать! Он не хотел умирать. Ни во искупление, ни во имя надежды, которая и была-то лишь у Финьо, а у остальных нет; ну, может быть, ещё Майтимо верил… Надежды не было, но жить хотелось. Да, они сотворили много зла, и да, клятва висит над ними – не как Ласточка говорил, не как ошейник она, а как толща земли или стена, которая рухнет так или иначе. Да, всё это так, и всё-таки – они так мало видели в этой земле! Они не принесли ей пока ничего хорошего, не спели, не построили, не показали. Не вырастили нового. Не создали городов. Не сделали ничего для радости. И он целил волкам всё время в лапы или в горло, старался, чтобы не вцепились в горло ему самому, и пел будто в последний раз – а может быть, это и был последний раз: да, мы ошиблись. Мы ошибались много раз и это вечно с нами, но за одну ошибку нас простили, а другую ничем не исправить, даже смертью. И да, мы клялись сгоряча, не тем, не так, сейчас-то это ясно видно, но если отец даже в Мандосе признал ошибку, то есть даже в Мандосе велел думать самим, то почему мы не можем передумать, пока живы? И не ошибки наши нас убьют, и не гордость даже, а волчьи клыки – что же, если так. А ты, Моргот, трус, потому что умеешь двигать горы и создавать безумных тварей, и всё равно боишься выйти против нас. Ты нас боишься, поэтому мы уже победили, как бы дальше ни было. Да ты и в Амане боялся! Ты дождался, покуда все уйдут, ты до последнего притворялся перед отцом, ты добивался своего обманом и хитростью, да ты ведь жалок, умрём мы перед твоим порогом или нет! Маглор пел – и смеялся чуть не до слёз, сначала будто про себя, а потом вслух. Волки закончились. Но где Майтимо с Ласточкой? Все остальные вот они – потрёпаны, но живы, разве что Финдарато стоит на коленях. *** Вообще-то дальше Маэдрос собирался в одиночестве. Финьо уже тут был – ну, не совсем тут, но. Другим нельзя сюда. По крайней мере, можно отвлечь врагов настолько, чтоб другие смогли б уйти. Лишь бы они за ним не сунулись. Лишь бы сообразили… – Это что, – спросил голос Ласточки за спиной, – это что, допустимые потери, да? В твоём лице? Маэдрос обернулся как мог резко. Впереди, он знал, ждали, медлить нельзя было, ещё эта дочь Тингола – хоть бы отбить её, раз уж она сама зачем-то ринулась Врагу в пасть. Дочь Тингола где-то впереди, Ласточка увязался позади, да в бездну это всё! – Иди назад. – Да, – сказал Ласточка, – конечно, сразу выскользну, вот только дождусь, пока тебя тут окружат. Ты не мой король и не можешь мне приказывать. К тому же, я уже здесь был, – Ласточка пожал плечами, оглядываясь, – не совсем здесь, чуть глубже. Но был же. Во сне. Вот же нахал, вот ведь нахал, посреди этой черноты и пепла, когда самая мысль о небе вдруг кажется ложью – среди всего этого смертный жмёт плечами. Как будто на привале у костра. В шатре у кого-то. Как будто мир в Ангбанде тот же самый. – Я бы тоже на твоём месте хотел отыграться, – сказал Ласточка, – да не смотри, я просто так за тобой иду, как талисман. И глаза у него не меркли, не мутнели. Как он справляется – тут же дышать трудно? Или это только тебе… так тем более нужно ведь идти вперёд. Так и не объяснил своим про клятву. Не осмотрелся толком. Не возвёл ничего. Не… – Смотри, тут Лютиэн! И с ней какой-то сомнительный тип. На месте её отца я бы насторожился именно сейчас, а не тогда, когда я на неё всего-то посмотрел. Когда Ласточка волновался – много говорил. Маэдрос вскинул голову, насильно выдернул себя из старых снов – и понял, почему Ласточка так занервничал именно сейчас. Лютиэн обнимал за плечи Саурон Гортхаур. Не держал лезвие у горла – это было странно, не в его духе, – но обнимал свободно и смотрел хозяином. Как у него вышло? Лютиэн к нему прижалась. Как он её сломал? Вы, семеро и остальные – как не защитили? Она пришла посмотреть мир. Она пришла помочь. – Очнись, – попросил Маэдрос почему-то глухо, – очнись, дочь Тингола. – Я не с враждой, – сказал Гортхаур, – а с выбором. Знаем мы твои выборы. Поддайся, скажи что-нибудь – и так и быть, сегодня я больней тебе не сделаю – вот они все. Отрекись от своего отца, повелитель ведь предлагает тебе дружбу. Ай, ай, ай, что же ты. Нет, слушай, ты какой-то однообразный. Никакой ковкости у твоей души, никакой пластичности. Что ты так смотришь, разве я в том виноват? Ты ведь сам, Майтимо, сам не хочешь ни покоя, ни подлинной свободы… Тьфу. – Я предлагаю тебе уйти с миром. Повелитель… Что там ему передал Моргот, Маэдрос так и не узнал, потому что рванулся вперёд. Он не скован сейчас, и это главное. Конечно, Саурон увернулся без усилий – он был на своей земле. – Она тебя предала, – сказал сочувственно, – вас всех предала, ну, где твоя гордость! Или дочь Тингола во власти чар, и тогда ей надо помочь, или во власти, например, безумия, и это хуже, но всё равно – не нужно ей здесь… – И смертный твой ушёл, – Саурон уклонялся легко, потому что Маэдрос-то старался не задеть ту, кого он держал. А она как нарочно – встала между ними. Вскинула голову. Ну, что же ты выскочила?! – Отойди, – сказал Маэдрос. – Да что с тобой? – Что ж ты не бьёшь? – спросил Саурон. – Даёшь мне время ещё кого-нибудь спустить на твоих родичей? Смотри, она меня защищает. Она бросила вас всех. Ну, что же ты? Так просто, кажется – отбросить с дороги девушку. Можно даже не ранить, можно ведь совсем легко… если она всё равно собою не владеет. Да, в Альквалонде тоже было просто, тоже казалось, что они не понимали… Да, да, так я кинулся, по щелчку пальцев твоему! Но почему она молчит? – Смотри, – сказал Саурон и правда щёлкнул пальцами так, что эхо разнеслось. Лютиэн танцевала. Лютиэн не могла так танцевать. – Смотри, – сказал Саурон, – ради кого ты… Лютиэн изгибалась, будто рёбер не имела. Будто в конце осела бы на землю и обняла бы ему ноги. И она отвлеклась совсем немного в этом своём змеином танце. Отлепилась от него. Есть такие удары – в которые вкладываешься как бы всем собой, всей душой вместе, и всей яростью, и всем отчаянием, и всей тоской по небу и тому, кем тебе никогда уже не стать. Как будто вы с ним вместе бьёте. Майтимо ударил так. И тогда Саурон зашипел, а Лютиэн вдруг завизжала – громко, тоже яростно, – и вдруг вонзила в Маэдроса когти. Летучая мышь! Тёмная тварь меняет облик, а не дочь Тингола утратила себя! Саурон всё шипел, и Маэдрос даже не сразу понял, что случилось. Хотел ранить серьёзнее, хотел вообще убить, возможно это или нет, а вышло – только руку отрубил. Осталась мышь. И тут-то пол затрясся. *** Нет, если выбирать, кого охранять – Маэдроса или девушку, – то он, Рокэ, пожалуй что, выберет девушку. Маэдрос сам себя прекрасно охраняет, судя по крикам позади, а Лютиэн… Да что тебе до Лютиэн? Нагнал её почти у входа в тронный зал. Чудо, что у дверей никто не стоит. Чудо, что у них тут вообще всё как в провинциальном гарнизоне – пока до главного донесут, что что-то случилось… Хотя он, вроде бы, сам должен чувствовать? Закашлялся – как будто пепел оседал на языке. Будто он весь успел слегка обжечься. Может, и успел. Платье Лютиэн, её волосы – иного чёрного цвета, не такого, как скала здесь – казались лишними. Она сама казалась лишней. – Зачем ты сбежала? – Я не сбежала, – она обернулась, – а просто пошла вперёд. И всё же медлила войти. Всё же боялась. Рядышком обнаружился Хуан. Хуана Лютиэн чесала за ушами и словно бы сама не замечала. – Но на что ты надеешься – одна? Вы пели вчетвером. Хорошо пели. Она смотрела мимо: – Это всё не то. – Знаешь, как называется, когда кто-то среди боя вдруг отступает от намеченного плана? – Я знаю, что если все собрались не спастись, а умереть, ничем хорошим это кончиться не может. Как ты там говоришь – умереть с честью? Рокэ не помнил, чтоб при ней говорил это, но всякое могло быть. Может, и обмолвился. – Если вы не умеете просить, если даже взять предложенное… зачем вы стали с ними драться, я бы усыпила! – Всех? Она, оказывается, умела вот так вот смотреть – что вопросы сбивались в глотке, как горох в стручке, и ни один не звучал больше. Ну, знаете ли! – Я пролил на них дождь, – сказал, – а ты всё спутала. – Я буду петь одна. Я хочу вернуться домой. А вы все… Тут она угадала – домой не хотелось. – Они там рвутся за тобой, – сказал, – они-то не невидимые. А меня, видно, просто мало кто здесь чует. – Я не пойду назад. Что он мог ей сказать? Он вспомнил голос ветра. Вспомнил, как звучит гитара. Вспомнил сирень, да будь она неладна. – Тогда, – сказал, – тогда пошли вперёд. Двери медленно отворились сами собой. Чёрный трон был огромный, как и представлялось. Их ждали. И сказали: – И всего-то? На что он понадеялся, зачем сюда пришёл? Лютиэн молчала, склонив голову. Что она может, девочка, тростинка! А сам он что может? Ветра как будто никогда и не было. – Зачем вы пришли? Этот, на троне, искренне был удивлён. Не человек, не местный житель даже, а утёс как будто бы. Наверное, в Лабиринте повелители тоже удивляются. Мы пришли бросить тебе вызов? Мы пришли, потому что мне так предсказали? Я пришёл, чтобы женщина не была одна. Да, точно же – чтобы она не оставалась одна, потому что никто не должен… – Мы пришли принести тебе покой, – сказала Лютиэн. – А разве я о нём просил? Рокэ взял её за руку. – А это ещё кто? О, это я. Случайный гость, случайная строчка. Под таким взглядом – обглоданная куриная кость. Да на что ты способен? Что ты можешь? – Это что же, – спросили с трона, – это что же, через тебя и ветром можно управлять? Да я что тебе, перчатка? Ладно, пусть я перчатка, пусть я даже кость изглоданная, но тебе всё равно не подчинюсь. Это было – как будто кто-то дверью о косяк шарахнул, только врывались не в дом, а к Рокэ в разум. В душу. Нет! Он представил опять – ветер и ливень, жалко, что ветер их сейчас вряд ли услышит, и стенку представил – из камня, крепкую, толстую, на севере так строили не только для защиты – для тепла ведь… – А ты непрост... Тебе что, жаль тех у входа? – Жаль – не то слово. Я желаю им победы. – Желаешь невозможного, – сказал Моргот. Ветер был воплощенная надежда, а этот – провал. Конец. Знал в Рокэ больше скверного, чем Рокэ сам мог знать. – Ты можешь идти, – сказал Моргот небрежно, – со своим покоем… Ты – останешься. Уберёшь свои глупые защиты – будет интереснее. – Для кого? – Для обоих… Власть тебя разве не интересует? Маэдрос здесь был и выдержал. Власть на Рокэ свалилась нечаянно, такой ценой, что лучше бы век оставаться младшим неженкой. Лютиэн наконец запела. Рокэ сам чуть не уснул – она пела о том, как тяжело с начала времён пытаться делать новое и новое, и отступать, и снова пробовать; как тяжело, когда тебя никто не слышит; и как же хочется покоя, как воды, нет, лучше, как прохлады для обожженных ладоней, как хочется просто… Она почти сплела эту сеть – Рокэ её видел. Сеть из побегов и корней. Сеть из ручьёв во сне.