Оно кусается

– Ты что же, меня пеленаешь, как младенца? Она не смогла одна. Она могла бы его усыпить, наверное, и даже усыпить надолго – но не оплести навеки. Их должно было быть четверо. Да где они все? – Я передумал, – сказал Моргот, – вы останетесь оба. Что это, лютики?.. Никаких лютиков там не было, и неясно, что он увидел. Зато Рокэ наконец-то рассмотрел то, что увидеть должен был в самом начале – вот эти камни, будь они неладны. Камни, которые сделал отец этих семерых безумцев. Тьма как будто их обжигала, камни. Может ли камням быть больно? Вот уж на что он в жизни не рассчитывал – если ещё придётся слушать жалобы камней… А этот Моргот, кажется, был в философском настроении. К таким придёшь с отчётом – они час будут болтать и так ничего путного не скажут. – Много ли могут цветок из леса и пришелец из гибнущего мира? Гибнущего? Что? Но тогда ведь тем более нельзя тут оставаться, нельзя тут сгинуть, нельзя… Это безумный мир, но это его мир. Со всеми его подлостями, со всеми подворотнями, со всеми песнями, со всеми репликами невзначай, со всеми нападениями из-за угла. И с морем. И с сиренью, чтоб ей провалиться. С богами, которые взяли и ушли. Нельзя ему гибнуть! А этому словно даже убивать их было лень. Как же, наверное, скучно жить, если всё для тебя песчинка! Он там в трон ещё не врос? – Я покажу тебе, – отозвался Моргот, наверное, на последнюю мысль, потому что голос стал другой, и Рокэ сперва сделал шаг назад, а потом понял, – я покажу тебе, как они умирают. Потому что ты дал им надежду. Ты убедил, что мои братья их не бросят, верно? Или в чём там ещё? Ветер, наверное, под такой толщей камня и не услышит вовсе. Камни в короне сверкнули – как если бы окликнули. Ну да, ну да, я уже понял, что вам тут не очень радостно, не я вас сюда поместил! Но стало легче. Даже получилось сказать: – А за тебя, наверное, никто ни разу не вступался, да? – Ты думаешь меня пронять этими жалкими… Но он отвлёкся! Он перестал ломиться Рокэ в сердце, и Рокэ смог подумать. Ветру хода сюда нет, но он и не хотел, чтобы они шли. Он ничего не обещал. Он их не предал. Но если ветра нет, как тогда быть? Лютиэн стиснула его руку. Да без этой девы он в этой тьме уже рассудка бы лишился. Если есть Лютиэн, то мир снаружи тоже есть. – Поверь мне, – попросил этот на троне. – Поверь, служить мне интереснее, чем пытаться со мной сладить. Как много «мне» у него в речи. И как он уверен, что можно или бояться его, или восхищаться им же, или и то, и то – вот только презирать нельзя. Очень похоже на… – на что, зачем это? – на то, как Рокэ порой чувствовал себя сам. Ну ладно, некоторые презирали, но ведь восхищались тоже! А этот поверить не мог, что можно перед ним не трепетать. Ха! Напал на кого-то, пока тот был в одиночестве. Обманул собственного брата, и всё для чего – чтоб никогда больше даже в бой не выйти самому? – Конечно, – сказал Рокэ, – конечно, служить интереснее. Ты же всё время всех шлёшь драться вместо себя. Поди угадай, куда бросишь в этот раз! Как же мало времени. Снаружи братья или же пробились внутрь – их всё равно всего семеро, а здесь неизвестно сколько тварей. Лютиэн молчала, но рука у неё дрожала еле-еле заметно. Что она делает? Неужели пытается всё-таки одолеть этого на троне – в одиночку одолеть? Ну, что бы она ни делала, Рокэ продолжит болтать дерзости, пока язык ворочается. – Ты что, настолько не боишься смерти? Это ты-то? А про «пока ворочается» он не преувеличил. Этот, на троне, всерьёз разозлился, так разозлился, что у Рокэ виски начало ломить. Что же, пока он злится – может ошибаться. Пусть, пусть злится сильнее, пока Рокэ на ногах стоит. И воздуха как мало. Может, виски и ломит из-за воздуха. Но Маэдрос-то как-то здесь дышал! – О, он дитя благого края, не тебе чета, – этот как будто только радовался, что Рокэ про себя хрипит. А скоро будет и не про себя. Лоснился этой радостью. – Как он удобно тобой распорядился… Сам, конечно, не решился ещё раз предо мной предстать. – Это ты не решился пред ними предстать. Думал, выйдет неслышно, ан нет – чёткий голос. Лютиэн стиснула его руку, как на вершине страсти не все стискивают. Да ну, о чём ты думаешь. «В свои последние минуты он вспоминал шлюх». Вот ветер бы не… – Или ты думаешь, они тобой дорожат хоть сколько-то? Эти, бессмертные? Да для них твоя жизнь листок осенний! Да, точно, Рокэ же поднимал листья. Поднимал листья и тренировался… Но ветра тут нет, и даже горсть песка в глаза этому не запустишь. Ветра – да, нет, но скалы есть. Он ведь уже взрывал тут скалы. – Или ты поверил, что нужен им не только для того чтобы меня отвлечь? А я считался бы с тобой. Да, ты считался бы. Сначала посадил на цепь, а потом, может… Лютиэн вздрогнула – у неё носом пошла кровь. По этому лицу нельзя течь крови. Почему, почему во сне он мог хоть стену проломить, а здесь ничего не сдвигается, даже не дрожит? В нём же четыре песни, Маглор говорил? Что теперь, обратиться – эй вы, камни? Только эти, в короне, засверкали ещё ярче. Моргот моргнул – впервые за всё время, что они с Лютиэн вообще стояли тут. – Ты усыпила мою крепость? Всех живых в ней? Так вот почему она так! Глупая, зачем… Ладно ты ввязался, дурак, ты привык, что с тобой удача – но эта девочка! – А ты что же, – она вскинула голову и как никогда стала похожа на своего отца, – только сейчас заметил? Мало стоит такой хозяин! Браво, браво! Только ты сейчас упадёшь и никогда не увидишь своего леса, и я останусь в этом виноват. А у меня ведь ещё есть одна попытка, один шанс использовать силу! Одну потратил на дождь, но есть же последняя… Эй, камни, как вас пошатнуть? Почему вы меня не слушаетесь? Камни были недвижимы. – А ты полезнее, чем смертный, – сказал Моргот, – гордый цветок. Я ошибся. Подойди же сюда, дева. Не ходи, не надо! Да почему же он не может расколоть скалу? Да, это вывернутая скала, измученная, не тем путём рождённая – зачем ему это знать?! – но всё-таки! Могла бы и послушаться! – Ты так стараешься, – сказал Моргот, – что сейчас лопнешь. И ведь он же прав! Но почему же с ветром получалось? Если бы этот камень хотя бы был злым. Если бы ненавидел вас всех! Но он был – истощённым? Ты ошибался много, раз за разом. Когда решил, что ветер искупает грехи брата. Когда решил, что другим братьям может быть всё равно, убивали они кого-то или нет. Здесь всё другое. У тебя одна попытка. Рука Лютиэн стала не просто влажной, а вялой, нехорошей. Так нельзя ведь. Если твоих приказов камень здесь не слушается… – Я посмотрю, как быть с подобными тебе, – проговорил Моргот, – что-то же в вас должно быть. Разъять тебя? Скучно. Да потому что тебе всё скучно и всё постыло! Вот чего ты не можешь понять – другим бывает интересно. Другие честно могут хотеть поделиться. Ветер и правда хочет, чтоб у нас всё получилось, согласны мы с ним в чём-то или нет. Камни в короне как будто сами шипели от боли. Эй, камни, вам что, больно? «А ты правда хочешь слушать?» И это не корона говорила. Это было как множащийся крик – от пола и от стен, опять от пола… Рокэ увидел то ли будущее, то ли несбывшееся – обвал, обвал, обломки… Пол задрожал. – Бедные горы, – сказал Рокэ в голос, – бедные горы, как же он вас утомил. Я разделяю вашу боль и ничего от вас не хочу. С потолка ссыпались первые камешки. Моргот вскинул руку. – Вы можете отдохнуть, – сказал Рокэ спокойно. У него ныли лоб и ступни, ладони и запястья, живот и спина, верхний слой, нижний слой, наросты, и даже воздух во внутренних пустотах и тот ныл. Так вот каково это – срываться вместе со стихией. Что ж, если в нём четыре песни, эту он споёт до конца. Эта гора ведь вовсе и не собиралась возводиться. Её воздвигли не с любовью, а из мести и страха. Аж зубы ноют, как ей хочется исчезнуть. Пол дрожал сильнее. Моргот нахмурился: – И ты думаешь, что… – Я думаю, что нас всех завалит здесь. Лютиэн, Лютиэн. Всё ничего бы, если бы её здесь не было. *** Пол задрожал, и Саурон шатнулся почему-то. Ласточка рушит крепость изнутри? Маэдрос рассмеялся. Всё это уже было в его сне. Пусть так. Пусть вместе с Ангбандом, но если он только рухнет… – Давай же, – сказал Саурон, – добей. Чего ты ждёшь? Он как будто и правда не сопротивлялся; отползал, заслонялся окровавленной рукой. Позёр. Всегда таким был. Майтимо захотелось обтереть меч, хотя он ничего ещё не сделал. Саурон будто бы и губы разлеплял с трудом: – Ну же! Смотри, я в твоей власти. Разве ты не хочешь?.. Сколько раз Маэдрос это представлял. Когда не было сил вспоминать дом, а на простое – были; а простое – это всю свою боль мысленно возвращать тому, кто причинил её. Удар, удар, удар. Хоть в горло, хоть в сердце, хоть беспорядочно, пока не захрипит. Этого-то чужая боль всегда только развлекала! – Ну, отомсти же мне! Или тебя не хватит даже и на это? Только и можешь, что кромсать несчастных лебедей? Да он же мокрый весь – мокрый от пота. Где твоя сила? Кто тебя так? Пол трясся. – Боишься, – сказал Саурон, – боишься посмотреть в глаза тому, кого убьёшь. Он даже дышал тяжело. Не раскается никогда. Отпустишь сейчас – отсидится где угодно и через тысячу лет вылезет в новом обличье. Или не через тысячу. И руку не простит. Но почему ему так важно, чтобы ты сейчас ударил? – Я сделал бы с тобой всё то же самое, – проговорил Саурон. Глаза у него были мутные. – Всё, что уже делал, и ещё выдумал бы. А ты ведь даже убьёшь быстро. Почему безоружен ты, а слушаю я? Что за игру ты затеял под самый конец? – Давай же, – сказал Саурон, – сладкая месть, о… не притворяйся, что тебе не хочется. Ты пытаешься мне приказывать? – Я не буду как ты, – сказал Маэдрос. На горле будто руки разжались, а он раньше и не чувствовал. – Я не буду как ты. Пусть тебя судят. – Верно, – оскалился Саурон, – о, верно, ты не как я, ты скучнее. Он бы, наверное, кинулся из последних сил, в последнем прыжке, но тут посыпался потолок. – Не могу превратиться, – сказал Саурон, – я ничего не… Он говорил как будто сам с собой. Какой из камней всё-таки угодит тебе по голове? Какой ему? Кто потом будет разбирать завалы и что он найдёт? «Ласточка? Осторожней!» «Они сами, они очень устали!» Замечательно. Может, не нужно уже никуда рваться, никуда бежать? Никто ведь не говорил, что Моргот просто так падёт. Ну, Ласточка, помог так помог… – Смотри, – сказал Саурон. Оказался близко-близко. Обожал вот так подходить и шипеть в ухо. На миг показалось – ничего и не заканчивалось. Ты мог его убить, но не убил. – Смотри, твои никчемные братья все тебя бросили во второй раз. Бедный, бедный Майтимо. Да если они успеют уйти, это будет лучше всего. Кано уже правил один. Всё у них сложится. Только про клятву никто им теперь не сможет… «Тебя там твои братья ищут, знаешь? – Ласточка будто бы за ужином зевал. Подумаешь, обвал. – Говорят, что не слышали тебя. Думали, ты…» «Не смейте!» Он редко думал сразу шестерым, тем более в этой земле, но они все услышали. «…да где… …да как… …да где ты тут… …второй раз мы тебя не…» Вот ведь дурачьё. «Ты закрылся и мы тебя не слышали!» Конечно, он закрылся. Ещё бы не закрыться в этом месте. «Майтимо, ты где?!» – Даже если они и примутся тебя искать, – сказал Саурон. Он шатался, потому что всё шаталось. – Даже если они настолько глупые… подсуну камушков. Да каких камушков ещё? – Светящихся, которые вам всего дороже. Кто сейчас отличит подделку? И тут они вдвоём всё-таки рухнули куда-то вниз.