Дорога домой

Дин видит невысокого мужчину в сером одеянии, загорелого, сжимающего в руках посох. У мужчины серые очень добрые глаза. Мужчина выглядит таким знакомым, таким… Дин даже имени его не знает. Нет, конечно же знает. Плотник, это Плотник, он вернулся на землю, он говорит с ним (с Кроули). — И как тебе небеса? — зло спрашивает Кроули, — стоило оно того? — Ты был прав — земля лучше. Честнее. Но, да, стоило. Люди теперь могут быть спасены, — отвечает ему Плотник спокойно. Дин глотает свои вопросы о возвращении Иисуса, решает, что выяснит, где он сейчас когда-то потом. Откашливается. — Разве люди смогли бы сочинить подобную историю? — продолжает он льстить. — То есть, в конечном итоге, он существовал? — спрашивает Чак неуверенно. Дин думает, что вот сейчас бы не помешал демонический гипноз. Было бы просто отлично, если бы Кроули снова вмешался. Но так как тот вмешиваться не спешит, Дин просто старается говорить, как можно более уверенно. — Да, Иисус Христос существовал. Знаешь, тот парень, что умер на кресте. Я говорил ему, что земля куда лучше. — Умница. Схватываешь на лету. — Неужели? Так значит, в белом плаще с кровавым подбоем… — весело говорит Чак, все еще под впечатлением от диновой лести. — Нет, не так, — говорит Кроули, — меня, во всяком случае там не было. — Нет, не так, — повторяет за ним Дин, — меня там не было. — Где там? О чем мы говорим? — добавляет он для Кроули. — Не имеет значения, не отвлекайся. Он — писатель, — замечает Кроули туманно, — вот и употребляет цитаты из книг. — Жаль, было бы забавно, — замечает Чак. Дин кивает, все еще понятия не имея, о чем они говорят. — Так вы были знакомы? — снова переспрашивает Чак недоверчиво. — Ну конечно были, — хмыкает Дин уверенно, все еще держа увиденное в голове (спасибо, Кроули. Почаще бы так, глядишь и выйдет продержаться), — кто же по твоему его искушал? И сам пугается своих слов, разве Кроули говорил что-то про искушение? Он же просто был с ним знаком. А Чак уже снова тянет руки к его вискам. И Дин оказывается в пустыне. Он угадал, неожиданно для себя. Они в пустыне, не той идеально теплой пустыни вокруг Эдема, эта — настоящая, жаркая, сухой раскаленный воздух, которым тяжело даже дышать. — Ангелы сказали мне, что ты придешь сюда, — говорящий совсем юн, — будешь меня искушать. — Не буду, — отвечает Кроули недовольно, — вот еще. Что мне, заняться нечем? — Он предполагал и такое, — его собеседник смеется, — и чем же мы тогда займемся? — Можем поговорить, — Кроули осматривается, находит камень побольше и садиться на него. Солнце печет, сейчас бы обернуться змеей и уснуть. Волосы неприятно влажные, Кроули уже жалеет, что отрастил такую длину. Кто бы сказал, как от них жарко. Дин ощущает эмоции Чака, тот безумно хочет посмотреть на Кроули. Но рядом ни зеркала, ни даже захудалой лужицы нет. — О чем с тобой говорить? О Боге? — Плотник настроен дружелюбно — Ой, давай только обойдемся без Бога и Его непостижимости. Сколько тебе тут еще торчать? Месяц? Пожимает плечами. — Расскажу тебе сказку, хочешь? Они усаживаются рядом, на раскаленных камнях, практически плечом к плечу: Сын Божий и Демон. — Давным-давно, когда земля была еще совсем юной и практически безгрешной, — начинает Кроули, — на земле жили прекрасные создания — единороги… Небольшое облачко на небе вытягивается, превращаясь в сияющую белоснежную лошадь, голова которой увенчана винтовым радужным рогом. Лошадь гарцует, становится на дыбы, красиво взмахивает шелковистой блестящей гривой, длиной до самой земли… Конечно же, никакой гривы до земли у них не было. А была бы до земли, свалялась бы грязными серыми сосульками. Да и белыми были не все. И уж точно не были такими чистыми. И никакого сияющего рога, обычный был рог, серый, винтовой. Но стараниями Кроули они оживают и гарцуют в небе именно такими. Какими он хочет их помнить. И он говорит и говорит. А на небе оживают фараоны и древние боги, реальные люди и герои легенд, рядом оказываются прекрасная Клеопатра и лисица с девятью хвостами, великий полководец Александр Македонский и веселые фэйри с зеленых Ирландских лугов, мудрый Платон и сирены, что своим чарующим пением заставляли тонуть суда. И сам Кроули практически верит, что так оно все и было. Никаких соляных столпов, никаких потопов, никаких жертвоприношений собственных детей. Никакой грязи, злобы и ненависти. Никакой похоти. Верит, что земля всегда была волшебным местом, полным сказочных существ и благородных героев. Пусть Плотник таким и запомнит этот мир, не так обидно будет умирать за него. — А океан? Океан ты видел? Плотник качает головой. И под руками демона пески пустыни сменяются сияющими на солнце, бликующими волнами. И никаких орущих чаек, никакой грязи, принесенной прибоем. Только запах соли и пение волн. — Идем со мной, — предлагает ему Плотник на исходе сорокового дня, когда Кроули покажет ему и роскошный райский сад, и висячие сады Семирамиды, смутно тот сад напоминающие, и Колосса Родосского, такого, каким он его запомнил. Они перенесутся и на Александрийский маяк, и на плато Гизы, и на Великую Китайскую стену. Прогуляются по шумным, пропахшими специями улицам Дели, поднимутся на заснеженные склоны Гималайских гор, где не слышно ничего из-за шума ветра, пройдут по развалинам Кносского дворца-лабиринта. И все равно Кроули не успеет показать ему всего. Ему, бессмертному существу, постоянно не хватает времени. — Идем со мной, — говорит ему Плотник, — теперь моя очередь. Я хочу показать тебе людей. И Кроули соглашается. Чак отшатывается. — Я не хочу… Не надо дальше, не хочу… Дин пожимает плечами. Он не понимает, что сейчас происходит с Чаком, впрочем, Чака он никогда особо не понимал. Что он действительно понимает, так это то, что ему сейчас показывают нечто личное, те вещи, о которых сам Дин предпочел бы не говорить ни с кем. — Чего он испугался? — спрашивает Дин мысленно. — Дальше Плотник умер за ваши грехи, — отвечает Кроули с болью в голосе, — полагаю, ему не хочется смотреть на это. На казнь. — Отче, за что ты оставил меня? — спрашивает окровавленный человек на кресте. Душно, воздух наполнен густой влагой, тяжело дышать. Скоро будет гроза. Человек на кресте бредит, не осознает, что именно говорит. По его лицу ползают жирные черные мухи. — Полагаю, он не хотел видеть вот это, — комментирует Кроули удивительно ровным голосом. Чак отшатывается, практически падает назад, на лице загнанное паническое выражение. И следующее видит только Дин. — Ты ведь можешь отказаться, — Кроули практически умоляет его, а он никогда никого еще не умолял, — не нужно тебе быть мучеником. Сдались тебе эти небеса. — Мне нужно спасти людей, — отвечает ему Плотник, — и другого пути нет. — Люди тебя забудут, — предрекает Кроули мрачно, — а небеса ничем не лучше ада. И там, и там только и делают, что ищут малейший знак Ее воли, а затем следуют надуманным приказам, придумывают кучу ненужных правил, да заполняют бумаги. Они и знать ничего не знают о том, каково это: быть живым и жить на земле. — Они запомнят меня, — твердо говорит Плотник, словно не услышав последнее предложение, — и тебя будут помнить тоже. Будут помнить о нас хорошее. — Глупости, — отмахивается Кроули, — люди не запоминают хорошее. Это скучно. Они запомнят, как ты ходил по воде, да творил чудеса, а меня — блудницей. — Ты ошибаешься. — Посмотрим. — Но ведь он воскрес, — нечаянно произносит Дин вслух, — он же потом воскрес. — Воскрес? — переспрашивает его Чак. Дин паникует. Он не уверен в своих словах и не уверен, что думает обо всем этом сам Чак. Что если в его придуманном сценарии воскрешения не было? Что если этого не было и в реальном мире? Но Кроули остается спокойным. — Ну конечно же воскрес, — говорит он практически мягко, — отворил врата ада на третий день и выпустил часть душ. И отныне те, кто не грешил, могли отправиться сразу на небеса. К нему. И Кроули показывает им. Он возвращается, сияющий и прекрасный, помолодевший и будто на добрый фут выше. Только на лбу остается след от венца. Кроули ощущает практически неодолимое желание опуститься перед ним на колени, но ему удается побороть себя. И он встречает Его лицом к лицу, не опустив головы и глядя прямо в глаза. — Получилось значит, — приветствует его Кроули насмешливо, — все-таки удалось спасти людей из ада. Знаешь, а я никогда в это особо не верил. — Ты верил в меня куда больше, чем верил я сам, — отвечает ему ослепительно сияющее Божество, но Кроули не отводит глаз, как бы свет их не резал, — там, на кресте, ты оставался со мной. Я знаю это. Помню. Может именно это и дало мне сил исполнить свой долг. — Очень в этом сомневаюсь, — не соглашается с ним Кроули, — много кто из бывших там в тебя искренне верил. Куда сильнее меня. Куда чище него. Ведь все те люди, что верили, были настоящими людьми, с чистыми, светлыми душами, тогда как у него души никогда и не было. — Но ведь именно ты снял мое тело с креста. Не другие люди. Ты омыл его, и умастил, и нарядил в новую одежду, ты отвез его в гробницу. Ты, а не кто-то другой. — Ну а кто еще это мог сделать? — продолжает Кроули спорить, — не слишком-то много там было желающих. Неужто твоя несчастная мать? Кто-то же должен был, вот мне и пришлось взять все на себя. Дин понимает, что тот ни за что не сознается Плотнику, что действовал из благих побуждений. Но Плотник и без признания отлично знает все о его мотивах. Как знает сейчас и Дин. — Я хочу попросить тебя, — говорит бывший Плотник, заканчивая их бессмысленный спор, и голос его подобен прекраснейшей музыке, подобен шуму волн и пению райских птиц. Кроули отбрасывает прочь едва не вырвавшееся: проси, о чем хочешь, я все сделаю. Он лишь сдержанно кивает, демонстрируя готовность слушать. — Кто-то должен будет отнести людям благую весть. Донести ее моим ученикам. Сам я уже не смогу, мне нужно туда, — бывший Плотник показывает на небо, и продолжает, — сделай это для меня, прошу. — Разве не вернейший из твоих апостолов должен был сделать это? — спрашивает Кроули ехидно. — Именно. Именно его я и прошу, — отвечает ему бывший Плотник, а затем возносится в чистом золотом сиянии. — Вот и поговорили, — замечает Кроули себе под нос, — вот и выяснили все. Он ощущает печаль, но не собирается думать об этом в ближайшие минимум пятьсот лет. — И это все? — спрашивает его Дин, — это вот так и закончилось? — А какой ты хотел конец? — ворчит Кроули, — Плотник воскрес. А мне пришлось нести весть об этом его ученикам. И я шел за ними шесть лет и каждому говорил: он вознесен на небеса. Он жив. Он воскрес. Дин видит Азирафаэля в том же магазинчике, где они сейчас, но сам магазинчик выглядит моложе, если можно так сказать про магазин. — Кроули, — просит тот, — взгляни-ка на это. Кроули берет из его рук книгу и читает: «…и она была там, вернейшая из его учеников. И сняли они его тело с креста, и принесли воды, чтобы омыть его, и…» — И что тут такого, ангел? — ворчит он, — ты прекрасно знаешь, что я там был. Ты и сам там был, сторожил его гробницу. — Нет, нет, ниже, вот смотри. Кроули читает дальше: «…и пошла она тогда по городам и весям, и горам, и холмам, и долинам, и каждому встречному, и каждому из его учеников и апостолов его говорила: возрадуйся. Ибо вернулся Он, смерть поправ. И так шла она, пока не кончились родные Ему земли, и не узнали, все, даже мельком слышавшие о Нем, благую весть, но и тогда она прошла еще немного, чтобы убедиться, что дело сделано. А на шестой год она остановилась. — Готово, — сказала она, бесстрашно глядя прямо в небо, — можешь не благодарить. И срезала она свои длинные волосы цвета пламени в знак своей скорби, сменила облик и направилась в Рим, ибо говорят, что туда ведут все дороги. Но траур по Нему не снимала еще долгие века». — Это правда? — мягко спрашивает Азирафаэль, — то, что тут написано? Так все и было? — Чушь полная, ангел, — Кроули выдавливает смешок, — знаешь же, я люблю черное. Никакой это не траур и никогда им не был. — Но… — Прости, — он кладет книгу в руки Азирафаэля, поворачивается к выходу, — меня ждут. Увидимся… как-нибудь. Их буквально выбрасывает из воспоминаний, словно Кроули, не рассчитав, показал им лишнее. Слишком уж свое. Дин встряхивает головой, снова оказываясь напротив Чака. Тот ждет чего-то, какой-то ответ на вопрос, который Дин похоже пропустил. — Он спросил, встречались ли мы еще, — подсказывает голос Кроули. — А вы… встречались? Что было потом? — Потом я вернулся в ад. И долго-долго не встречал его. Но однажды все-таки встретил. Дину начинает казаться, что они ошиблись. Разве можно было показывать именно это? На его взгляд, тут все слишком уж личное. Дин думает, что Кроули показывает им слишком много, Чак просто не поймет, не сможет понять. Чак никого не терял. — Ты сам хотел что-то интересное. Ты хотел показать ему мою память. Откуда по-твоему я должен взять не-личные воспоминания? Придумать? — шипит ему Кроули, — ты сам это предложил. Ну так будь добр, неси ответственность! Они переносятся в Гефсиманский сад, под раскидистое рожковое дерево (Дин понятия не имеет, как выглядят рожковые деревья. До сегодняшнего дня он даже не знал, что такие существуют. Однако сейчас он не только знает, как это дерево выглядит, но и чем ценны его плоды, и даже вкус сиропа из этих плодов знает. Это чертовски странно. И немного пугает.). — Ты не слишком отличаешься от ангелов, — на его лбу до сих пор видны следы тернового венца. Но сияние не такое яркое, он сейчас выглядит удивительно человечным. Очень похожим на того человека, что умер на кресте. На того, за которым Кроули когда-то согласился пойти. — А мы вообще очень похожи, — сварливо замечает Кроули, — я, знаешь ли был одним их них, — и быстро меняет тему, — значит добился своего? Людей теперь прощают? Что ж, работы ты мне прибавил. — Да. Извини за это, — Плотник улыбается ему, — но, ты должен знать: прощают не только людей. Ты тоже можешь быть прощен. Я пришел, чтобы сказать тебе это. Она готова тебя простить. Мы говорили с Ней о тебе. Кроули думает о ледяном холоде, о пустоте, там, где раньше ощущалась Ее любовь. О том, как звезды ложатся в ладони, как кружатся вокруг словно самоцветы. Как было бы прекрасно испытать это, еще хотя бы один раз. За такое и умереть не страшно. Вспоминает белесые, раздувшиеся тела животных, которых выбрасывало на сушу после потопа, а на небе висела прекрасная новинка этого мира — радуга, словно смеясь над ними. Тела животных, для которых в ковчеге не было места. Не грешивших, как люди, ни в чем перед Ней невиновных, обычных животных, что жили своей обычной жизнью и умерли страшной смертью, ничего не понимающие. Непрощенные. Как и он. Вспоминает ворона, что летел почти сутки над бурлящей водой, летел, пока крылья еще могли его держать. Кроули хотел бы его спасти. И его, и последнего единорога, и горных коз, и воробьев, и обычных гадюк и даже серых крыс-пасюков. Но он не мог. А Она могла. И ничего не сделала. Вспоминает пепел в воздухе, черный смог, испуганных людей, смертных людей, как горела Александрийская библиотека, и плакал ангел, единственный, наверное, настоящий ангел на земле. Вспоминает Помпеи. Как падала башня в Вавилоне, и отцы не понимали больше своих сыновей. Вспоминает Содом и Гоморру, дочерей Лота и самого Плотника на кресте. Как давно Она не говорит с ангелами, слишком давно. Как давно Она не говорила с ним. Как он звал, не единожды, но Она так ни разу и не ответила. Как он летел вниз и любви для него не осталось. Как все они летели. — Она готова простить тебя, — снова повторяет Плотник, сочувственно, будто понимает его, — если только ты к Ней придешь. — Она может меня и простит. Но с чего ты взял, что я прощу? — Мне жаль, — говорит ему Плотник, — но ты подумай, ладно? И, если передумаешь или просто захочешь поговорить, зови меня. Я приду к тебе. Обязательно. Где бы ты ни был. — Значит не понравилось на небесах? — спрашивает Кроули, пытаясь звучать ехидно и дерзко. — Ты был прав, — отвечает ему Плотник совершенно спокойно, — небеса мало чем отличаются от ада. Я теперь видел и то, и то. Если и можно где-то помогать людям, то только здесь. На земле. Так что я останусь пока, посмотрю, что тут можно сделать. — Что ж, — говорит Кроули, — если это все… — Не все, — говорит Плотник, — не все. Ты должен знать: ты был прав. Практически во всем. И мне жаль. Жаль, что ты был прав. — Да, — говорит Кроули, — мне тоже. — О, — наконец, понимает Чак, — так тебе не нужно никакое спасение. Ты что, ты на меня обижен? — Больше нет, — Дин вспоминает их разговор перед сменой тел, — раньше — да, но не сейчас. Это… довольно старое воспоминание. — Ясно, ясно, — Чак кивает ему, — так ты… все те места, что ты вспоминал, ты был там, верно? — Он хочет о чем-то попросить, — замечает Кроули, — он чем-то заинтересован. — Показать тебе? — неуверенно начинает Дин, — тебя что-то заинтересовало? Из этих мест? — Ну… я… вообще-то, — Чак неожиданно смущается, — ты был в Александрии? — Чак вдруг отводит глаза и даже кашляет пару раз, — Александрия. Покажи мне. Я почему-то этого совсем не помню. — Мм… да, конечно, — отвечает Дин, стараясь скрыть удивление. Что там такого, в этой Александрии? — Библиотека. Надо было сразу догадаться, что ему понадобится библиотека. Писатель, — поясняет Кроули Дину, — все они неровно дышат именно к этой. Не сказать, что там было нечто особенное. Не по нынешним меркам уж точно.