Дорога домой

Дин прячет руки в карманы, непривычно длинные пальцы путаются в шелковой подкладке. Кроме того, карманы внутри куда больше, чем кажутся снаружи. Чак пристально смотрит на него. — Почему ты так нервничаешь? Из-за ангела? — Плевать на ангела, — говорит Дин слишком грубо, даже для Дина, — я… И почему же тогда он так нервничает? Если не из-за ангела, почему? Дин теряется. Зачем он вообще так ответил? Ему что — признаться, кто он и рассказать про демона в голове, который вот-вот отключиться от запредельной усталости? Какого черта он никогда не может сначала подумать, а потом говорить? Зачем он вообще выдумал этот дурацкий план, втянул в это Кроули? Зачем он… — Ну хватит уже, — говорит Кроули, — тот выбор, что мы уже сделали — единственно верный, запомни. Если мы выбрали что-то, значит другого варианта для нас не было. Обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Об остальном забудь. — Я просто устал, — искренне говорит сам Кроули через него и вполне очевидно лжет, ведь еще недавно он не мог говорить через Дина, — это довольно утомительно, показывать все вот так. До мелочей. — Устал? — Чак выглядит задумчиво, пожимает плечами, — что ж, я всегда могу снова с тобой встретиться и пообщаться. — Интересно, как? Если ты планируешь уничтожить этот мир? — комментирует Кроули только для Дина. — И все же, я хочу увидеть ангела, — просит Чак, — можно без подробностей, я только хочу понять, кто он. Ведь именно я его создал, но он не кажется мне знакомым... — Отлично. Хочешь — смотри, — отвечает Кроули зло. Дин видит, как Кроули словно бы перебирает и быстро отбрасывает картинки: не то, не то, это — нельзя. Вот Азирафаэль с ним в термах, смеется, отпивает вино. Вот они сидят у очага, рядом составлены рыцарские доспехи, просушивается одежда. Азирафаэль протягивает ему блюдо с дымящимися кусками какого-то мяса, Кроули качает головой. Слишком холодно, чтобы иметь какие-либо плотские желания. — Святая вода? — на лице Азирафаэля ужас, ужас и праведный гнев. Это отброшено быстрее остальных, слишком быстро, чтобы Дин успел увидеть что-то еще. Говорят. Очень часто они просто говорят. Вот они в магазинчике, но не в современности, вокруг свечи. Азирафаэль всем своим видом показывает, что крайне увлечен чтением и помогать не собирается. А ведь именно сейчас его помощь просто жизненно необходима. — Да лааадно тебе, — просит Кроули, — ну что тебе стоит? Пройдешься перед ним в красивом платье, вот и все искушение. Ничего сложного, а я буду тебе должен. — Нет, Кроули. Ты и так мне должен два дела. — Ну буду должен три. Или четыре, хочешь? Или… возможно у меня есть интересная информация о некой… нечестивой библии… — Кроули изображает таинственное лицо. — Нет у тебя никакой информации. — Ну пожалуйста! Там дел-то на полминуты, а потом сможешь наслаждаться банкетом. Ты же любишь банкеты, ангел. — Люблю. Но нет. Я не буду за тебя работать. — Ты же знаешь, как я ненавижу корсеты, — тянет Кроули, — кто их вообще придумал. Ну-у-у ангел… — Если я не ошибаюсь, — Азирафаэль наконец отрывается от книги и смотрит прямо в его лицо, — их придумал некий демон по имени… Кроли? Кроули? И придумал он их аккурат тогда, когда меня послали ко двору на должность фрейлины. Помнится, ему было очень-очень смешно. — Да ладно тебе! Ангелы не могут быть злопамятными. — Ангелы может и не могут. А я могу. — И по твоей милости бедный парень попадет к нам, ангел, — говорит Кроули трагическим голосом, — ведь некому, совершенно некому будет мне противостоять. — Рад, что ты напомнил, — улыбается Азирафаэль, — ты ведь должен мне два дела, верно? Гавриил прислал небольшое поручение, касательно твоего объекта. Вот заодно и спасешь его душу, мальчик мой. — Из тебя бы вышел отличный демон, — восхищается Кроули. — Не сомневаюсь, — Азирафаэль скрывает улыбку за книгой. Отброшено в сторону. Не то, не нужно это видеть Чаку, опять не то. Азирафаэль здесь слишком яркий, слишком интересный. Нельзя позволить ему заинтересоваться ангелом. А что, если… Тело, завернутое в его очень дорогой бобровый плащ, лежит на мерзлой земле, едва припорошенной мелким колючим снегом. Кроули куда больше нравились времена, когда люди предпочитали селиться в краях, где солнце грело круглый год, где росли медовые финики и апельсиновые деревья. Все-таки здесь слишком холодно. Говорят, когда выпадет нормальный снег, будет теплее. Но Кроули вряд ли этого дождется. Нужно убираться отсюда. Здесь зима. Зима, и его телу должно было быть холодно, пиздец как холодно, но Кроули эту опцию «ощущать температуру окружающей среды» к херам заблокировал. Еще не хватало умереть от шока из-за переохлаждения. Он долбит землю киркой. Мерзлую твердую землю. Он готовит могилу. Он понятия не имеет, как с этим справляются обычные люди. Он сам-то, со всей своей нечеловеческой силой, углубился на полметра за час. До темноты не справиться. Хорошо, что он видит в темноте. Плащ не скрывает очертания лица, Кроули чудится укоризна. — Да пошел ты, — говорит Кроули без злобы, и продолжает долбить. Отлетающие мелкие комья задевают его замерзшее лицо. Это — больно, похоже на ожоги от капель кипящего масла. Опцию «ощущать боль» Кроули не отключает. Есть риск умереть по дурацкой причине. Уж Кроули-то это хорошо знает, он так уже умирал. Потом добрых тридцать лет писал объяснительные, как можно две недели не замечать заражение крови в доверенном тебе теле. Интересно, что напишет ангел? Спасал от голодомора грешные души, чтобы успели раскаяться? В процессе был подло сражен своим исконным врагом? А что, так и напишет. Не будет же писать, как разменивался на мелкие чудеса: незаметно увеличить запасы зерна, удвоить потомство скота, загнать зверей в силки, размножить рыбу в реках. Да так увлекся, что не заметил, как подцепил где-то чахотку и не сообразил ее вылечить сразу? Дураку — дурацкая смерть. Отскочивший от кирки камешек рассекает бровь, горячая кровь капает на мерзлую землю. Если верить людским легендам, эта земля должна стать бесплодной до самого страшного суда. Если верить другим легендам, из демонической крови должны рождаться змеи или жабы. Кровь капает и не собирается ни во что превращаться. Обыкновенная кровь. Кроули даже не думает ее останавливать. Он тоже — заслужил. Два месяца ощущал, как ангельское присутствие слабеет и слабеет, а приехал только сейчас. На похороны. Приехал, чтобы увидеть, как знакомое лицо станет восковым, нос заострится, и весь ангел будто уменьшится и обратится незнакомцем. — Душа отлетела, — сказала ему какая-то местная женщина (знахарка? Лекарка?) и принялась отчаянно креститься. Души у ангела отродясь не бывало, а сам ангел даже не махнул ему крылом на прощанье, не оставил ни единого белого перышка или еще какой сентиментальный знак. Что ж. Это он тоже заслужил. Смерть стоит за его спиной, в ожидании чего-то. Кроули не уверен. Смерть иногда просто хочет поболтать. Сам он говорить ни с кем не хочет. У него тут дело. Он занят. На землю падает мелкий колючий снег. — Это... Это не совсем то, о чем я просил, — Чак выглядит разочарованным. — Мы не слишком часто общались, — нагло врет ему Дин, — иногда веками не виделись. Последнее — не ложь, он откуда-то точно знает это и немного пугается собственной осведомленности. Откуда он вообще мог такое узнать? — И тем не менее, он был практически во всех прежних воспоминаниях, — говорит Чак. — Но не во всех же. Не могу ведь я постоянно брататься с ангелом, — спорит Дин, не понимая, как в его голову вообще попало это странное слово. Хотя все он понимает. Чем дольше они стоят так с Кроули, тем больше чужого проникает в его голову, как вирусная атака. Когда Чак уйдет, останется ли Дину хоть что-то от диновой личности? Как он поймет, где его, его собственная память, где его мысли, а где — чужое? — Примерно вот так, как сейчас понял, — комментирует Кроули, — ты же сам сразу понял, что не знаешь этого слова. И сейчас отлично понимаешь, где твоя память, а где моя. Дину ничего не остается, кроме как довериться ему. — Для врагов вы на удивление близко общаетесь, — замечает Чак. — Конечно, — соглашается Дин, — я должен знать планы противника, чтобы их максимально… — он запинается. — Превентивно, — подсказывают ему насмешливо, — создавать превентивные меры по их разрушению. — Превентивно их разрушать, — уверенно добавляет Дин, и отвечает мысленно на возмущенный стон в голове: — Это лексически неверно! — Он же не знает уровень твоего образования. — Я довольно часто работал один. Не встречая ангела. У меня есть целая куча историй, где нет никаких ангелов, — говорит Дин уверенно (не может же быть, чтобы таких историй не было). — Конечно есть. Я живу тут шесть тысяч лет и не всегда хожу под ручку с ангелом. И, Дин, целая куча? Серьезно? Кто вообще так говорит? Чак выглядит так, словно не верит ему. — Покажи ему, — просит Дин, — что-то, где не будет ангела. Покажи. — С этим пора завязывать. Его надо выкинуть, у меня не хватит сил держать твое тело живым. — Что-то, чтобы было больно, — предлагает Дин совершенно шикарную идею, — покажи ему боль. Может быть, адские пытки? Помнишь, как он испугался, что увидит казнь Иисуса. Кроули устало вздыхает. — Это был дурацкий план. Зачем я вообще согласился? И какие адские пытки ты ждешь? Невыносимая скука? Бюрократия? Отчеты длиной в милю? Но он показывает. Историю, в которой нет ангела. И есть боль. **** В комнате серые стены, серые окна, серая паутина. Кроули стряхивает челку, липкую, грязную, достает из воздуха бутылку (из ближайшего питейного заведения). Пьет, не глядя, что там. По вкусу похоже на мадеру. Он пьет вторую неделю, и, кажется дважды его пытались выкинуть из этой комнаты. Он не помнит точно, что именно сделал с теми, кто приходил. Кажется, он видел ангела. Или какой-то ангельский свет. Может Она наконец снизошла поговорить? На вопросы ответить? Или все-таки ангел? Но нет, ангел должен быть в Вене, тут ему делать нечего. Не-че-го. Забавное слово. Кроули хихикает и его дурацкое человеческое тело тут же тошнит. Он практически падает вниз лицом, но в последний момент умудряется протрезвить себя и удержаться за спинку кровати. Дерьмо. Не стоило этого делать. Он убирает головную боль и становится еще хуже. Муторнее. Подумывает было привести себя в порядок, но отбрасывает эту мысль. Как и мысль почему он здесь, почему пьет в одиночку. Инквизиция. Отлично придумал, Кроули. Теперь люди сами сжигают друг друга. Да еще и верят, что этим приблизятся к богу, потрясающая идея. Он перешагивает через пустые бутылки, выходит наружу. Свежий воздух заставляет поморщиться, почувствовать, как воняет от него самого. Грязные волосы, грязная одежда, мерзкий привкус во рту. Что ж, так он даже больше похож на человека. Какая разница. Ему хочется убедиться, что все, что он видел — правда. Что эти пытки существуют в реальности, что люди действительно растягивают другим людям конечности, снимают кожу, сажают на шипы. Чтобы добиться признания и сжечь затем на костре. А потом такие же люди приходят смотреть. И им это нравится. Им действительно это нравится! Не всем, конечно, но большая часть смотрит с искренним интересом и любопытством. Вдруг он что-то перепутал? Он же мог напутать? Ошибиться? Когда он добирается, поминутно спотыкаясь, оскальзываясь и пошатываясь, на площадь, там казнят только одного человека. Девчонку, со светлыми, почти белыми волосами, по-юношески пухленькую, заплаканную. Она выглядит как его… Она так похожа… Нет, не может быть, ангел точно в Вене. Да и ангельское присутствие не ощущается. Никаких следов истязаний и тут ничего удивительного. Она выглядит как человек, который признается в чем угодно при одном только виде испанской туфельки. Кроули, наверное, бы тоже долго не выдержал. Или...? Идея абсолютно идиотская, но почему бы и нет? За те десятки лет, что он будет выбивать себе новое тело, люди должны перестать таким заниматься (он еще не знает, что новое тело в этот раз получит рекордно быстро, за заслуги перед темной стороной). Он оглядывается вокруг, отходит подальше от людей, в темный тупичок. — Беги, — его голос прилетает к девчонке с порывом ветра, больше его никто не слышит. Та заполошно оглядывается по сторонам, на щеках серые дорожки от слез, — беги, бог тебя спасает. Слово «бог» обжигает. Или это обжигает огонь, который разгорается под ногами Кроули? Девчонка теперь стоит на его месте, в переулке, все также озирается по сторонам. — Беги же! И тогда она бежит. А огонь начинает ощущаться по-настоящему. Кроули быстро вспоминает, что дышать нельзя. Благо у него был отличный опыт. Большинство людей не сгорают, задыхаются, а сгорают потом их бесчувственные тела. Ему такой роскоши не позволено. Он перестает дышать. Позволяет своему телу гореть (в обычном состоянии демонам огонь не страшен). А потом заставляет свое тело почувствовать боль. Всю боль. Чак кричит, кричит и отрывается от Кроули раньше, чем Дин осознает, что не может больше терпеть и рискует прямо тут свалиться в обморок от боли. — Зачем, зачем ты?! — кричит Чак, бледный, напуганный. — Совершенно забыл почему ненавижу шестнадцатый век, — Дин пожимает плечами, вновь озвучивая то, чего не знал до этой минуты. Что ж, если бы Кроули вселился в него раньше, Дину бы не потребовалась целая ночь, чтобы научиться не быть собой. — Мне, по-твоему, приятно в кого-то вселяться? Или может ты думаешь, что это так просто сделать? Чак растирает руками лицо. — Ты спас ту девушку, — говорит он невпопад, — а до этого хотел спасти библиотеку. — Я бы ее сжег. Не успел просто, — начинает оправдываться Дин. — Сжег только затем, чтобы ангел не расстраивался? Ты просил за людей во время потопа. — Кого мне искушать, если людей не останется? — ответы приходят в голову так быстро, что Дин сомневается, не замешан ли Кроули и здесь. — Ты вообще когда-то делал что-то плохое? Хоть что-то демоническое? За что вообще тебя скинули? — Если он простит меня и сделает ангелом, я найду тебя и убью. А когда ты воскреснешь, вы с братом частенько такое проделываете, я снова тебя убью, — обещает Кроули. — Я искусил Еву, — быстро отвечает Дин, — и… Иешуа. Его я тоже искушал, показал, как земля прекрасна, чтобы он не решился умирать за людей. Чак смотрит скептически. — Я отличный демон! Я изобрел инквизицию, ты же видел, — вот это вообще сомнительный аргумент, Дин не уверен, успел ли Чак понять, что никакую инквизицию Кроули не изобретал. — Но ты не делал им больно своими руками, — комментирует Чак, — ни разу. Другие демоны пытают, убивают, устраивают пожары. Но не ты. — Я работаю на качество, не обязательно же что-то делать самому, — спорит с ним Дин. — Неужели тебе никогда этого не хочется? Причинять людям зло? Самому. — Если он хочет увидеть пытки, я могу показать, — предлагает Кроули ровно. — Постоянно, — говорит Дин, вспоминая себя, будучи демоном, — но я умею сдерживаться. И не люблю пачкать руки, — он мельком смотрит на не-свои ухоженные пальцы, — но, если ты хочешь увидеть пытки, я покажу. — Нет, — Чак отшатывается, будто боясь, что пытки его заставят смотреть силой, и, судя по довольному смешку Кроули, на такой эффект он и рассчитывал. — Ты никогда никого не пытал, верно? — интересуется Дин. — Пытал. И убивал. Как и ты Дин. Но, да, я заранее знал, что он откажется. — Только не пытки. И не расчленения. — Убийства? — предлагает Дин со смешком, — жертвоприношения? Поджоги? Как еще доказать, что я — отличный демон? Чак смотрит на него, раздумывая. Дин уверенно ждет очередного отказа, и крайне растерян, когда слышит: — Пожар. Думаю, пожара будет достаточно. Полагаю, что ты не упустил момента спасти из огня какого-нибудь невинного ребенка? — Никого я не спасал, — хмуро говорит Кроули, — и, кажется, мы хотели заканчивать? Дин, я говорю серьезно. После пожара ты должен попросить его уйти. Дин кивает ему, лишь в последний момент осознав, что фактически кивает Чаку в ответ на вопрос о спасении. — Что ж, — весело говорит Чак, — посмотрим, какой из тебя демон.