Дорога домой

— Если стена в итоге рухнет, — думает Дин мрачно, — я его к чертям отсюда выкину. Оглушу, ударю, как угодно. Может и убью ублюдка. Но больше я ему не позволю, хватит! — Ну что за глупости опять, — слышит он слабое, — не порти все, мы так долго продержались. И Дин понимает, словно в его голову это вкладывают. Понимание. Когда (если) Кроули отпустит его, уйдет, ему все равно будет, что показать. Вот зачем его вообще пустили туда, чтобы ему было что показать потом. Все те пропущенные моменты, слишком личные, слишком важные для Кроули: Вот Азирафаэль сосредоточенно читает свое новое приобретение, хмурится, на лбу — тонкие морщинки, от силуэта исходит едва заметное золотое сияние. Это так много — показать Чаку лицо ангела, разве ему не хватит? А если и не хватит: вот Плотник улыбается протянутому яблоку, красному с желтой узкой полосой на боку, принимает, задержав пальцы чуть дольше необходимого. Вот Гавриил, молодой, юный совсем, пытается сотворить облако, а выходит ливень, и он позорно ретируется, мокрый, растрепанный. Вот Вельзевул смеется над первой в мире казнью, и в этот момент окончательно умирает кусочек, что еще оставался в ней от ангела. И это еще не все, еще многое, многое, так много, столько всего, что Дину делается тяжело дышать, разве может человеческая память столько принять? Но он держится, он должен держаться, он держится так, как все это время держали его. И, под конец, последнее, самое важное, он слышит имя Кроули, то, старое, записанное в звездах, и запоминает его. Услышав имя, Чак примется искать упоминания о нем. У них будет время, Чаку понадобится время, чтобы что-то найти. И тогда они победят. — Нет, — думает Дин, сжимая кулаки, — я этого не допущу. Это слишком личное. Это — его не касается. — О, умоляю тебя. Будто ему есть до меня дело. Пусть смотрит. Все равно потом все забудет. — Ты сам говорил — полностью забыть ничего нельзя, — напоминает Дин. К его ужасу ему больше не возражают. — Не только это, — слышит он едва различимое, — я дал тебе не только это. И не только для него. Дин думает о маленьких домиках Флоренции, о грязных венецианских каналах, о шумном карнавале в Бразилии, о рождественских ярмарках и морской воде. Все, что он никогда в своей жизни не видел. Все, что Кроули незаметно, исподволь успел вложить в его голову, пока сам он говорил с Чаком, пока смотрел на картинки его жизни. — Ты действительно все продумал, — не может не восхититься Дин, — когда ты успел? Ему никто не отвечает Но стена, хоть и покрытая трещинами, пока стоит. Дин все еще за стеной. Не один. — Ты интересный, конечно, но им то откуда об этом знать? Зачем они вообще к тебе пришли? Они же ненавидят демонов. — Мы предотвратили Апокалипсис, — отвечает Дин чужими пересохшими губами. Мучительно сглатывает, Кроули похоже совсем плохо, там, где бы он ни был. — Апокалипсис? Еще один? — Человеческая психика устойчива, — вспоминает Дин, — все, что он не может понять, он объяснит себе сам. Ну же, давай. Объясняй. — Еще один сценарий. Ну конечно же. Запасной Антихрист, — радуется Чак и привычно тянет пальцы к вискам. Кроули внутри мучительно выдыхает. И показывает все сразу, гигантскими кусками. Все, кроме ангела, ангела видит только Дин. Ребенок в корзине. Ребенок на заднем сиденье. Что если просто запустить корзину в лес? Убить его? Что тогда? Маленький мальчик, так похожий на человека, мальчик доверчиво спит на его руках, прибегает плакать с каждой своей маленькой ссадиной и царапиной. Мальчик растет. Мальчик выглядит, как человек. Мальчик — человек. Не тот мальчик. — Ты потерял ребенка. — Нет, мы потеряли. Ангел сидит рядом, но Кроули смотрит на дорогу, и Чак не может видеть его лицо. Только голос. Как обычно. Ангел стоит рядом, и он зол. В ярости. — Святая вода убьет тебя! Маленькая церквушка, развалины, и Дин ощущает стороннее тепло и свет. Ангел благодарен и не знает, как сказать об этом. Ангел спасен. Кроули не нужна благодарность, ему ничего не нужно. Все, что ему нужно, он может достать сам. — Святая? — Наисвятейшая. Тепло, незнакомое тепло в груди. — Ты слишком быстр для меня. Непонимание. — Мы — не друзья. — Что ты сделал, Кроули? Что ты натворил? Лигур плавится в воде, оставляя влажное пятно на паркете. Отличный план, Кроули, но что дальше? — Погоди, разве святая вода так убивает? — удивляется Чак. Дин отбрасывает идею о том, что это не просто вода, а та, что зачаровал ангел. Говорит то, что сам понял. — Это — мое тело. Настоящее, сделанное для меня в аду. Не человеческая шкурка. Есть определенные… недостатки. Кроули в его голове молчит, и Дина это беспокоит сильнее, чем то насколько он верно ответил. — Логично. И что же было дальше? Воспоминания идут какими-то кусками, хаотично, будто Кроули их не совсем контролирует. По крайней мере он все еще здесь, в сознании Дина. Гигантские куски выкидываются подальше, вне поле зрения Чака, но Дин их видит. — … и когда птичка сточит гору до основания, пройдет лишь секунда вечности. — Ты — демон, а я ангел — мы не друзья. — Ты же такой умный, как ты можешь быть таким глупым? Дин пропускает их, не рассматривая ближе, но неожиданно встречает знакомые фиалковые глаза и касается воспоминания, разворачивая к себе. Всего на секунду, но он успевает увидеть: — Почему я? Почему не Азирафаэль? Вы же общаетесь с ним, я знаю, — в голосе Гавриила непривычная паническая нотка. — Он не сможет, — голос Кроули слишком ровный. Они в той же беседке, где он говорил с Азирафаэлем. — А я значит смогу, — горько подводит итог Гавриил. — Ты же великий архангел Гавриил, архистратиг. Возьмешь свою трубу, возвестишь о начале конца и направишься убивать демонов. Демоном больше, демоном меньше, какая разница? — язвительно говорит ему Кроули. — Не паясничай, — просит Гавриил устало, — ты можешь попросить Плотника. Он точно тебе не откажет. — Он не собирается в этом участвовать, — говорит Кроули глухо, — пожалуйста. — Вот как. Выходит, я даже не был первым, кого ты попросил? — Выходит так. — Это жестоко, — тихо говорит Гавриил, — я думал, мы… неважно. Кроули смотрит прямо в фиалковые глаза, не опуская головы. — А я — демон, — говорит он с откровенной издевкой, — мне положено быть таким. Жестоким. Она нас именно такими и хотела видеть. — А еще тебе положено выйти в последней битве против ангелов и сражаться, а не просить кого-то убить тебя в самом начале, — парирует Гавриил, — стой, не отвечай. Ты скажешь, я — демон, мне положено нарушать правила. Я это сделаю. Не знаю, выйдет ли без боли, меня несколько раз развоплощали, не уверен, что это может быть безболезненно. Но я постараюсь все сделать быстро. — Я об этом и не просил. Без боли, — замечает Кроули и выпрямляет плечи. — Я знаю. И я это сделаю. Но больше меня никогда ни о чем не проси, — Гавриил сутулится, Дин даже представить себе не мог его таким, и разворачивается, чтобы уйти. — А больше и не придется, — тихо говорит ему Кроули в спину. Гавриил оборачивается. — Александрия, — говорит он, — Александрия. — Это был… нет… невозможно… — Раз уж миру конец… это был мой подарок тебе, — говорит Гавриил горько. И идет прочь. Кроули остается стоять, не сразу осознавая, что стоит точно в том месте, где недавно стоял его ангел. Дин отпускает это воспоминание, ощущая, как пальцы начинают подрагивать. Ощущая, что только что влез туда, куда его не собирались пускать. Кроули в его голове молчит. Но шоу для Чака продолжается. Горящий магазин, зеваки на улице, пожарные. — Туда нельзя. Всегда огонь: Александрия, чума, Дрезден. Но здесь… люди же не могли… ангел бы не допустил… Кроули не боится огня. Он боится другого. Он помнит заострившиеся, серые черты лица. Но даже этого тут нет. Тут ничего нет, ничего и никого. Демоны? Ну а кто же еще? — Азирафаэль! — бесполезно, его нет на земле. Этот кусок Кроули тоже отбрасывает, не позволяя Чаку услышать имя. Самого Кроули отбрасывает на пол струя воды, Дин практически сгибается пополам от силы удара. На спине тлеет одежда, огонь пытается забраться в волосы. Кроули стряхивает его, и огонь ему подчиняется. Очки падают, разбиваются. Все разбито. Все кончено. Ему больно везде, внутри и снаружи. — Кто-то убил моего лучшего друга! Горит трасса, по его вине, опять по его вине. Горит его машина, его новенькая девочка, ей же и ста лет не было. Он успевает. Успевает. Человеческий ребенок спасает этот мир. Слишком человечный, чтобы быть антихристом. Дин мельком видит и Азирафаэля, и его новое тело и троицу других детей и даже других людей там. Но Чак никогда не узнает, что на авиабазе был кто-то еще. — Я буду рядом. Реальность тебя послушается. — Ты не мой отец! — и мир послушно меняется. — Как его зовут? — спрашивает Чак. — Адам, — хрипло отвечает Дин. Ему нехорошо. Колени подкашиваются, его тошнит. И он понимает, с ужасом понимает, что эти ощущения не его. Это Кроули. — Мне нужно с ним познакомиться. Он невероятно силен! Просто фантастически. «Интересно, зачем тебе это знакомство? — думает Дин мрачно, — уменьшить количество антихристов еще на одного?» Он уже убил Джека, того, кто потенциально был сильнее него. Явно с Адамом не чай пить собрался. Ты не мой отец, — вспоминает Дин. И мир изменился. Умершие — воскресли, живущие — забыли. Черта с два у кого-то выйдет убить Адама. — О да, — соглашается Дин, — мальчик очень сильный. Фантастически, просто… — Дин чуть было не говорит очешуенно, но вовремя останавливается, — просто он… Давно не мальчик. Он учится в Оксфорде. Как правило, он рад гостям. Дин вспоминает, как Адам сказал: если он сам не захочет меня увидеть. Теперь это имеет смысл. Еще Дин рассчитывает, что Чак понял намек и оставит их наконец. — Проваливай из моей головы, — требует он мысленно, — давай, если ты еще там, уходи. Я справлюсь сам. Как ты и учил: без типа и без очешуеть. Я… Кроули сказал: не только это. И не только для него. Не для Чака. Он показывал все это не только для Чака. Наконец Дин понимает. Потому что он больше не боится Чака. Не теперь, после всего, что он видел. Бояться Чака — бессмысленно. Кроули бы сказал: нельзя недооценивать противника. Кроули мог бы сказать: это крайне глупо, он все еще может уничтожить весь мир. Кроули молчит, но это и не важно. Потому что он все еще здесь. И всегда был здесь, не только с Дином. Со всеми людьми на земле. Все они были здесь, Кроули и Азирафаэль, Плотник, и еще… и еще Она. Та, что перезапустила мир. Дин все еще помнит все те кошмарные вещи, что Она сотворила, и он ужасно зол на Нее за многое. Но… Но Кроули Ее простил, Дин точно знает. А значит и Дин сможет, у него поводов для обиды куда меньше. А главное, Она не допустит уничтожения этого мира. Даже если Дину и предстоит сейчас умереть, этот мир, прекраснейший мир, останется стоять. Нестись через вселенную на огромной скорости. И люди, люди тоже останутся. И может быть однажды они действительно полетят на Альфа-Центавру и куда-нибудь еще, однажды, когда от Дина и Сэма, и костей уже не останется. Но кое-кто и тогда будет здесь. Кое-кто просто обязан дожить и увидеть все это — Спасибо, — искренне говорит Дин, надеясь, что его услышат, — спасибо тебе. За все. За мир. — До Оксфорда ближе всего от вокзала Виктория, — произносит Дин весело и непринужденно, — я мог бы тебя подбросить, но ты же видел, что случилось с моей машиной. Новую я так и не купил. Не смог, представляешь? Дин лжет легко и свободно, даже тело словно делается легче. Его не смущает даже то, что машина, о которой он только что говорил, припаркована прямо напротив их окна. Плевать, мало ли чья это машина. — Выметайся, — думает он, обращаясь не только к Чаку, — ну же. Если ты умрешь — ангел меня убьет. — Это довольно прямолинейно, — замечает Чак, — думаю, мне не понадобится автобус. — Очень жаль, там прекраснейший вид, — продолжает Дин, и сейчас изображать из себя Кроули — легко. Ведь теперь он его знает. — Что ж, в таком случае, я пролечу сверху. Приятно было пообщаться, сын мой, — Чак протягивает руку. Дин не принимает ее, — жаль твоего ангела. Полагаю, ты решил поселиться здесь после его смерти? Дин кивает и молчит, изображая мужественную скорбь. — Полагаю, мы еще увидимся? —спрашивает Чак, — я так о многом тебя не спросил. — На все твоя воля, Отец, — говорит Дин, стараясь быть в меру ехидным и саркастичным. — О, прекращай. Я видел, как ты взывал ко мне. Знаю, знаю, ты сейчас снова начнешь свои вопросы о потопе и людях, ну, те вопросы, за которые тебя скинули. Но я могу простить тебя. Действительно могу. Станешь снова ангелом. — Нет, благодарю, — твердо отвечает Дин за Кроули, уверенный, как и в том, что Чак сейчас реально способен сделать его ангелом, так и в том, что желай этого Кроули ответил бы «да» еще Плотнику. — Ну как знаешь. До встречи. — Я провожу, — говорит Дин, действуя совершенно не из вежливости. Он просто хочет убедиться, что все действительно кончено. Дин улыбается неприятной чужой улыбкой, хищной и нечеловеческой, совершенно точно осознавая, как именно она должна выглядеть. Для полного комплекта не хватает только острых клыков. И, когда Чак машинально отшатывается, понимает, что действительно сумел его напугать. Только это больше не имеет значения.