***
Всю дорогу до чердака я катал на языке вязкое чувство непонимания, смешанное с названием простейшего защитного заклинания — оно чертовски простое, но в необходимости его применения я не уверен точно так же, как до сих пор не уверен в реальности происходящего вокруг. С другой стороны, я бы никогда не использовал маховик просто потому, что захотелось, и уж тем более не писал бы себе писем о том, какие заклятия нужно втихую накладывать на брата. «Протего». Чёрт, это же так просто. «Протего». И с каждым разом повторять его становилось всё сложнее. За странными рассуждениями, уже сидя в темноте на обозначенном в письме чердаке, я не сразу заметил эхом прокатившиеся под куполом знакомые голоса: профессора, отец и Фред, за которым, я помню, тогда молча бежал вверх по винтовой лестнице, боясь потерять из виду. Я помнил этот отвратительный лестничный спринт, помнил жуткие тени в темноте и помнил треснувший над головой купол, суматоху и далёкий, разносящийся эхом по коридорам вопль Перси. Я помнил всё это, но воспоминания обрывались у входа в большой зал и судя по письму, в моей голове провал длиною в пятнадцать часов. Что же случилось там, в той реальности? Наши с братом тени промелькнули в маленьком окошке, когда чердак осветили всполохи дребезжащего под бомбардировкой защитного заклинания, возведённого над школой. — Ты в порядке, Фредди? — Да. — Я тоже. Тогда мы обменялись подбадривающим «Всё будет хорошо» и шутливым «Я не проиграю тебе, братец». Подумать только, на грани катастрофы мы умудрились заключить спор: кто больше пожирателей контузит. — Протего, — шёпотом я всё же решился использовать заклинание. Слабое свечение, видимое лишь для меня, тонкими нитями направилось к спине моего брата, расползаясь защитными чарами по всему телу. — Ты что-то сказал? — голос Фреда был обеспокоенным. Я закрыл рот рукой, боясь произнести ещё хоть малейший звук, отпрянул от маленького оконца, вжался в стену, отделяющую чердак от крыши, где мы стояли с братом. — Нет. Ничего не… Было странно слышать со стороны свой собственный голос, казалось, он надломился в сомнении, а тот я, что сидел на чердаке, молил создателей, чтобы язык того Джорджа, стоявшего на крыше, онемел. Всё шло не так, как надо — в прошлом этого диалога не было между нами. — Хотя, если честно… — Выкладывай, Джордж. «Нет, нет, нет, молчи, Джордж, инфернал тебя дери. Молчи!» — У меня плохое предчувствие, Фред. — Мы обязательно выживем. Я обещаю тебе. Я с силой закусил кожу на пальце той руки, которой до сих пор зажимал рот. «Не нужно давать мне таких страшных обещаний, Фред». Что? Почему страшных? — Джордж! Сынок, подойди сюда, — обеспокоенный голос отца, заглушаемый треском купола, выдернул меня из болота раздумий, и я даже почти поднялся с пола, чтобы сделать шаг, но вовремя остановился. — Всё будет хорошо, Джордж. — Казалось, Фред сожалел о чём-то. Я услышал шаги, вероятно свои собственные, удаляющиеся с крыши, но за шумным эхо, гулявшим под крышей чердака, не мог понять, остался ли на крыше Фред. Шаги затихали, и я осторожно выглянул в окно, что было рядом. Брат всё ещё стоял на крыше. Вот он, рядом, метр-полтора максимум. Стоило руку протянуть, чтобы коснуться тёплой спины. Но я не могу. Во-первых, я не пролезу в это окно, во-вторых, это противоречит правилам использования маховика. Но разве я не один из близнецов Уизли, чтобы противоречить правилам? Я не был бы собой, если бы в ту же секунду не оглянулся на чердачный выход с другой стороны, противоположный тому, около которого, я уверен, стояли я и отец. Дверь слева определённо приведёт меня к брату. Природа такого опрометчивого желания была мне неизвестна, но я был уверен — мне это нужно. Нужно ощутить тепло его тела под пальцами, когда я буду сжимать его в объятиях, нужно услышать голос и увидеть чистые ясные глаза, в которых будет плескаться надежда на счастливое завтра. — Джордж! Я вздрогнул. Мне правда захотелось вырваться с чердака и сломя голову, наплевав на всё, ринуться навстречу обладателю этого голоса — отчего-то я оказался напуган тем, что больше не услышу, как Фред произносит моё имя. — Чего? — мой голос с противоположной стороны. Вопрос я услышал чётко. Именно в эту секунду тишина поглотила пространство, чтобы через мгновение оглушающим рокотом заполнить каждый уголок школы. — Я … …, …ордж! Но я не смог расслышать слова, заглушаемые раскатом грома, — вряд ли их услышал и другой я. Под сводами чердака засвистел ветер. Треск купола нарастал и подобно шаровой молнии загонял меня в угол. Я не слышал уже своих собственных слов, что, наверное, прокричал в ответ. Всё вокруг засуетилось, замелькали тени под белёсыми всполохами, превращая чердак в сцену для жуткого театра теней. Меня колотило — купол над школой начал давать трещины. За какие-то секунды щит треснул, осыпаясь на школу стеклом, пеплом, что, сгорая, тлел на пути к земле. Я слышал, как кричали студенты во дворе, слышал, как взрывается мост, как рушатся стены, и мне даже показалось, что я слышал крик Перси после оглушающего взрыва, что вибрирующей взрывной волной добрался до моих внутренностей, скручивая их с похвальным усердием. И все те часы, что длилась тогда война, сейчас пролетели за считаные секунды. Стены школы дрожали, и я спиной чувствовал каждый взрыв, каждую упавшую колонну и рухнувший на пол кирпич. Но в какой-то момент я не услышал ничего — звенящая тишина заполнила чердачное помещение, обволакивая, погружая в илистое болотное месиво, с болью заполняя травмированное ухо. Несмотря на то, что я понятия не имел о последних пятнадцати часах своей жизни в прошлом, где-то глубоко внутри меня юлой вертелось чувство нарастающей тревоги — быть того не может, чтобы из-за какой-то ерунды я использовал маховик. Может быть, Волан-де-Морт убил Гарри? Война не закончена? Насколько ужасным было событие, заставившее меня использовать артефакт? В голове поочерёдно всплывали мысли о смерти самых близких мне людей, и смерть Фреда среди них была самой правдоподобно болезненной и насыщенной на ответные эмоции.***
Утром, когда отгремели последние, как мне показалось, взрывы, я, замёрзший и морально вымотанный ожиданием и неизвестностью, решил выбраться с чердака и направился в ту же комнату, с которой начал. Пробираясь по коридору, вдалеке, за поворотом, я услышал знакомые голоса и в последнюю секунду, спешно юркнув в тайный проход за тяжёлым гобеленом, что уцелел лишь чудом, я затаился, не поспешив уходить далеко. — Минерва, прошу вас, скажите, как обстоят дела у моих сыновей? Мадам Помфри отказывается сейчас что-либо говорить. — Я уверен, что это голос матери. — Молли, я прошу вас, не паникуйте. Несмотря на тяжёлое ранение, Джордж пришёл в себя довольно быстро, его при взрыве задело осколками, но по касательной. Сейчас его жизни уже ничего не угрожает. — Было ясно, что профессор старается подбирать выражения, дабы лишний раз не беспокоить маму, чьи дети оказались в опасности, но я слышал напряжение в голосе Макгонагалл и явно ни к месту затянувшиеся паузы. — Слава Мерлину! Но скажите же мне, как Фред и Перси? — Перси тоже пришёл в сознание. Его ранами уже занимаются. — снова пауза, которая на этот раз заставила меня нервно сглотнуть. — К сожалению, насчёт Фреда, дорогая, сейчас я не могу дать чёткого прогноза. Простите. Я развернулся и устремил взгляд в чернильную пустоту тайного коридора. Выходит, все живы, но судя по словам профессора, Фред в критическом состоянии, и никто не обещает, что он выживет. Мне стало дурно. Неужели я могу его потерять? Закололо где-то под рёбрами, заскребли противные острые когти, с болью разрывая бедро и колено. — Сегодняшняя ночь решит его судьбу, Молли. Я попытался как можно тише уйти вглубь тайного коридора, чтобы не слышать слёзы мамы, которые ножом полосовали сердце. Меня всё сильнее мутило, видимо сказывалось использование маховика. Я плёлся по тайному коридору, то и дело вжимаясь в прохладные стены, когда останавливался, чтобы передохнуть, но чувствовал, как силы покидают тело. С каждой остановкой продолжать путь было всё труднее и вставать с пола было всё сложнее. Сидя на холодном полу, прислонившись спиной к стене, я почти отпустил рвущееся на волю сознание, но поёжившись, услышал, как что-то звякнуло, покатилось, и слабое голубоватое свечение ухнуло в трещину каменного пола, разнося по коридору слабый звон. Что это? Мне показалось это действительно важным и, протянув руку, я попытался нашарить что-то кроме кусков камня. Гладкая поверхность стеклянного пузырька оказалась тёплой и настолько отличалась от шершавого камня вокруг, что показалась мне живой, и я отдёрнул руку. Но заглянув в трещину, не увидел там ничего, кроме слабо мерцающего пузырька, едва ли заполненного наполовину тёмно-голубоватой жидкостью внутри. Кажется, про него было что-то написано в письме. Я нашарил в кармане куртки сложенные листы, и, развернув их, оглядел со всех сторон — почти пусто. Еле заметные следы от чернил лишь отдалённо напоминали мне о том, что здесь было что-то написано. И перепутать я не мог — пятна крови растёртыми кляксами остались на месте. — Люмос. Но даже при свете я смог разобрать только что-то вроде «воспоминания» и «важно». То есть я ещё и любезно воспоминания себе сохранил? Но раз это воспоминания, тем более мои, глупо, наверное, будет игнорировать их. Насколько я помнил, омут памяти имелся только в кабинете директора. В тот самый кабинет мне удалось попасть сравнительно быстро — карта оказалась кстати. Внутри полумрак. Окна, занавешенные плотными шторами, пропускали мало света. Лишь изредка тонкий солнечный луч мелькал по полу и стенам, встречая на своём пути разнообразные вещицы, свет от которых преломлялся, играя солнечными зайчиками по помещению, выхватывая клубящуюся пыль. Стоило задаться вопросом об омуте, как тот выплыл из ниши в стене, спрятанной за зеркалами. Подсвеченная серым водянистая дымка пошла рябью, как только я прикоснулся к гладкой поверхности чаши и, увлечённый гипнотизирующим водоворотом, я не сразу вспомнил, зачем явился в кабинет. Нашарив пузырёк в кармане брюк, я осмотрел его и в задумчивости повертев перед глазами, откупорил пробку и вылил в чашу всё до последней капли, окуная голову вслед за расплывающимися чернильными разводами.