Один шёпот на двоих

Несмотря на мою решительность, оцепенение, сковавшее тело, проморозило до самых костей. Шёпот наяву обернулся для меня внутренним криком. Я осознал — это те самые слова, что я искал. Они объясняли трепетные движения губ и пальцев, объясняли тянущий узел в животе, мурашки по спине и жар в груди. — Поэтому не извиняйся. — Он дёрнул головой, роняя её мне на плечо. — Но разве это… — Не пытайся загнать нас в рамки, Джордж, — его дыхание обожгло кожу на шее. Я стиснул зубы. Могу ли я позволить себе такие чувства? Ведь он мой брат. Я всегда был уверен в том, что люблю его. Любить друг друга — как непреложная истина. Аксиома нашей жизни, в которой мы не смыслим существования друг без друга. Почему я не заметил момента, когда чувства к Фреду стали чем-то большим, чем братская связь? — Фред, я хочу объясниться… Всё, что я натворил до нынешнего момента, было так легко, так невесомо, что я, уверенный в эфемерности этих чувств, не боялся показать их, не боялся показать нечто большее, чем простая забота, не боялся раскрыть трепетную сущность, но, вывернув её наизнанку под вполне чётко описывающие слова, я испугался, сомневаясь, наконец, в правильности мыслей и поступков. Фред тяжело выдохнул, и я вздрогнул, будто ногтем сковырнули наконец-то заживающую рану. В этом выдохе было отчаяние, замешанное со страхом и сожалением за высказанные слова. В этом выдохе была боль и тоска. Он заметил. Заметил, как я засомневался. — Эти слова не обязывают тебя к действиям, — он сильнее сжал пальцами мою рубашку на спине. — Действиям? — я с трудом ворочал на языке слова, что вытягивал из подсознания. — Каким? — Никаким, Джордж. — Он резко убрал голову с плеча, качнулся назад, выпуская меня из объятий и падая на кровать, а упав на подушку, сразу отвернулся к стенке. — В любом случае я люблю тебя как брата. Ты, уверен, чувствуешь то же самое, так что всё нормально. Всё нормально? — Фред, послушай меня… — я потянулся к его макушке. — Джордж, — голос у него дрогнул. Мои пальцы остановились в паре дюймов от его волос, а голову он повернул так, чтобы лицом уткнуться в подушку. Видимо, чтобы я не услышал сдавленного выдоха, в котором снова осела боль на пару с моим именем. Именем, которое теперь будет причинять страдания произносившему его брату. — Давай поговорим завтра. Я хочу спать. Так за этим ты пил это чёртово сонное, чтобы не разговаривать со мной о том, что гложет тебя? Чтобы не слышать моего ответа на твоё признание, чтобы не слышать смятение в моём голосе, не чувствовать, как боль вспарывает грудь изнутри? Ведь вскрывать она будет без скальпеля, даже без острых когтей, чтобы разом разорвать плоть вместе с рёбрами. И было бы легче, если бы у такой боли были когти. Но изводить она будет голыми руками, с аккуратно подстриженными ноготками — будет вечность скрести по коже, день за днём, не останавливаясь ни на секунду, планомерно и терпеливо. После стёртой кожи примется за мышцы. Но сил у этой боли не хватит, чтобы выломать разом все кости, и ломать она будет по одной, расшатывая с хрустом, с трещинами, по одной косточке, не всегда целой за раз, не всегда ту, что расшатала. А те, что позабыла, будут ныть и отравлять твой разум тупой пульсирующей болью. И ты думал, я позволю тебе мучаться с этим вечность? Я встал с кровати, но только затем, чтобы опуститься на колени вровень с его шеей. Лбом я уткнулся ему в плечо и, чуть толкая вперёд, будто призывая к мирным переговорам, продолжил мягко: — Обещай, что мы поговорим завтра. — Джордж, — снова выдох. — Прошу тебя, Фред! — Я сжал пальцами его футболку, намеренно процарапав по спине, чтобы он хоть немного обратил внимание на серьёзность моих намерений. — Я не хочу оставлять это на самотёк. — Самотёк — это другое, Джордж! — он выкрикнул, поджимая колени к груди. А сердце внутри скакнуло и оборвалось с непрочных артерий, падая в колени, трепыхнулось там, словно искалеченный птенец, и замерло в ожидании нового скандала, новой боли. Для себя, для него. — Это если бы я сделал нечто другое, а не напомнил бы тебе то, в чём признался месяц назад, в отчаянии, в бессилии, в страхе, что ты можешь так и не узнать. Тогда-то я и пустил всё на самотёк. — Но сейчас всё по-другому! — А сейчас — это добровольный отказ от безрассудства, Джорджи! Тебе не нужно это! — Он дёрнулся, ударив по подушке. — Оставь эти слова там, на крыше. — Фред, ты снова забываешься! Не тебе решать, что мне нужно, а что нет, — я зло толкнул его в плечо, поднимаясь на ноги. — Забываюсь, значит? — Он резко сел на кровати. — Нет, Джордж, сейчас я всё прекрасно помню! Забываюсь я только во сне с помощью этой чёртовой наркотической херни, которую ты намешал, и сегодня так великодушно решил избавить меня от неё! В следующую секунду я почувствовал его руки где-то опасно рядом с шеей, пальцы скользнули по плечу, дёрнули за ворот рубашки, сминая и вытягивая вверх. Тряхнуло назад — Фред всем весом толкнул меня от себя, толкнул локтем в грудь, заставляя потерять равновесие и упасть на пол. В лопатку с болью впилось что-то острое, и я хотел приподняться на локтях, но в следующее мгновение затылок мой снова стукнулся об пол. Его руки сжимали мои плечи, вдавливая в паркет, — он нависал сверху, хрипя загнанным зверем, чем невероятно пугал меня. — Хочешь, чтобы я перестал забываться?! — он кричал что есть сил, словно внутри него по кусочкам вырезали то самое чувство, что он открыл мне. Моё тело сковало оцепенение. На уровне инстинкта самосохранения я перестал двигаться, даже дышать перестал в противовес его сбитому дыханию. Неужели я настолько боюсь его? Едва ли. Но я прекрасно вижу, как боится он. Я вижу этот страх в его глазах — в глазах, которые больше не вызывают во мне ужасных воспоминаний. Они лишь порождают чувство глубокой ответственности за свои поступки и решения. Однажды я уже принял решение. Теперь последствия представлены мне в этом подёрнутом дымкой взгляде. Будь моя воля, я бы отдал ему свои глаза, чтобы он не страдал, не чувствовал себя беспомощным и ненужным — брошенным. — Да, Фред, я хочу, чтобы ты перестал забываться. Мои руки сами собой потянулись к его спине, и он вздрогнул, замер на хриплом полувыдохе, когда ладони коснулись лопаток. Его тело, напряжённое, словно тугая пружина, покорно расслабилось — он позволил мягким, ненавязчивым движением притянуть себя ближе. Настолько, чтобы ощутить тепло, ощутить боль и впитать страх до последней капли, растворить мерзкую заразу, что отравляет его разум. — Но не хочу требовать от тебя слишком многого, — слова я выдохнул ему куда-то в шею, в волосы, щекотавшие нос. — Простого разговора, для начала, будет достаточно. — Я улыбнулся, касаясь губами его всё ещё напряжённой шеи. — Для начала? — он нервно усмехнулся и, процарапав ногтями паркет, попытался подняться. Мне пришлось применить силу, лишь бы препятствовать его движению. — Будто у этого есть продолжение. Отпусти, Джордж! — Нет! Можешь ударить меня, но я ни за что не отпущу тебя, пока не пообещаешь мне разговор! — Кажется, я и сам начал поддаваться эмоциям. Голос был в опасной близости от крика, который был не нужен. И он дёрнулся снова из последних сил, словно раненый зверь, которому в морду тычут острые копья, провоцируя на резкие выпады и необдуманные действия, чтобы поскорее вымотать, сломить сопротивление. — Обещаю. Тихое согласие скользнуло под ворот рубашки, успокоило обоих, солёными каплями растекаясь по коже, поспешно сливаясь с ней, наверное даже впитываясь под неё. Слёзы смешались с пониманием, растворились в разочаровании за собственные действия и поступки. Захотелось использовать маховик ради глупости, чтобы вырезать недопонимание из разговора, который просто сбил меня с толку. Вот так, лёжа на полу в разгромленной Фредом комнате, я осознал, что люблю собственного брата. Не только как брата. Осознал, что кроме него в моей жизни никого быть не может, чтобы быть вот так близко. Я успокаивал его, гладил спину, плечи, волосы и думал о том, что навряд ли подпустил бы к себе кого-то так же близко, если бы Фреда не стало. Осознал с приятной тяжестью его тела, давящего на грудь. С приятной лёгкостью слов, что был готов повторить, подтвердить, поклясться. Хотелось донести до него собственную осознанность. Но в тот же момент я понимал: если сделаю или скажу что-то в попытке оправдаться, он воспримет это как жалость. И от такого бессилия становилось тошно. — Ты должен больше доверять мне, — я боднул его головой в висок. — Не потому ли ты отстранился, что боялся моего ответа? Он вздрогнул — видимо, я попал в точку. — Мы же вроде условились поговорить завтра, — он вжался носом в моё плечо. — Надумал сбежать от меня? И я никогда бы не подумал, что буду пытаться угадать его мысли. Раньше все эти фразочки, которые мы заканчивали друг за друга, получались сами собой. Обычно навеселе, в шутливом настроении наши мысли и правда имели одно течение — оно было бурным, но воды в нём были кристально чистыми, каждая мысль видна на поверхности, в озорных глазах, в еле уловимом движении губ. Но сейчас я чувствовал буквально физически, как в чистую воду оползнем смывает грязь, непонимание и страх, замешивая тёмное болото вместо некогда чистого потока. — Прости за сонное. Мне вообще не стоило мешать нечто подобное. — Я повёл плечами, всё-таки лежать на полу было то ещё удовольствие. — Если тебе тяжело уснуть… — Нет. Не в этом дело, — перебил он и слегка развернул голову. — Я по-прежнему вижу сны. В них хоть что-то. Воспоминания или просто ерунда — неважно, главное — вижу. — Это помогает не сойти с ума? — Отчасти, — он кивнул. — Но сегодня… — …Ты видел меня на крыше? Получилось ли у меня угадать его мысли? — Да. — И всё-таки тебе не стоит его принимать. Я и вправду напортачил. — Я бы хотел помочь тебе всё исправить. — Он напрягся, но не в беспокойстве, а скорее пытаясь быть ближе — обнимая за плечи. — Один я не справлюсь, Фредди, — я обнял его в ответ. И эти слова были применимы ко всему — и к зелью, и к ситуации в целом. Без него я как без рук, без глаз. Без себя самого. Беспокойное непонимание сменилось осмыслением ситуации. Сколько? Сколько он жил с этим страхом? И ведь когда-то он умер с ним. Что он чувствовал? Жалел ли, страдал? Или испытал облегчение, что всё закончилось? Я никогда не узнаю ответа на этот вопрос, равно как он не узнает, что когда-то был мёртв. — Фред, прости меня, — я притянул его ближе, уткнувшись в шею. Куда уж ближе. — И ты меня, Джордж, прости. Я не должен был говорить нечто подобное. Я вздрогнул, комкая в руках его футболку. Неужели он опять за своё? — Я имею в виду про Нору и что ты должен о чём-то жалеть. — Он зевнул. — Может, нам и вправду пора ложиться спать? — Я погладил его по голове. — Значит, сегодня мы будем спать вместе? — я улыбнулся и мягко коснулся губами его шеи. — В-в смысле? — Фред встрепенулся, смешно завозился в моих руках, отчаянно пытаясь отстраниться хотя бы на дюйм, и было до жути забавно наблюдать, как краснеют его уши. — Хоть ты и сказал, что слова ни к чему не обязывают, всё же… И наблюдая за тем, как Фред пытается освободиться и, как беспокойно мечется взгляд его туманных глаз, я и вовсе задумался о том, как у него хватило сил, а потом и наглости говорить мне что-то о действиях. Сдаётся мне, что он уже и думать не думал о том, что я когда-либо приму его чувства. Я снова притянул его ближе, скользнул носом по напряжённой шее к мочке уха, выдыхая из лёгких весь воздух без остатка, отчего голос сделался ещё более глухим: — Я думаю, ты специально разлил чай на свою кровать. И он замер. Но, не выдержав дольше десяти секунд, я рассмеялся, прогоняя напряжение. Пока Фред снова расслаблялся в моих руках, устраивая голову на плече, я заметил ухмылку на его лице. А утыкаясь носом мне в ключицу, он вздрогнул и искренне засмеялся, чёрт подери, впервые за прошедший напряжённый месяц. — Джордж, не пугай меня так! — Не пугать? О чём ты подумал, братец? — я улыбнулся, решив съязвить ещё самую малость, — Неужели ты думаешь, что любовь заканчивается только словами «Я люблю…», — и договорить мне не дали его ладони на щеках, что давили с обеих сторон, не давая нормально разговаривать. А моё лицо, уверен, было похоже на сушёную сливу, и как бы ни было глупо, я рад, что Фред этого не видит. — Мерлин, Джордж, что ты несёшь… — Неужели ты, — я извернулся, носом утыкаясь в его правую ладонь и целуя мягко, осторожно, — никогда не думал, что будет после? — Стоит ли мне говорить, Джордж, что я не думал, что когда-либо скажу это? Какое уж тут после? Действительно. Я бы и не узнал, если бы не использовал маховик. — Тебе сколько лет вообще? Можешь подумать как-нибудь на досуге. Где-то внутри теплилось чувство, мягкое, неторопливое, но уверенное в своих способностях вырасти и обрести ясность. — Вот уж спасибо, что разрешил. В итоге мы действительно легли спать на одной кровати — чайное пятно не высохло, а искать свою палочку в хаосе комнаты казалось мне абсолютно никчёмной перспективой. Тем более что Фред, оказывается, серьёзно воспринял мои слова, повергнув меня в ступор, когда улёгся обратно на мою кровать. Но, усмехнувшись, я пихнул его в бок и улёгся рядом как ни в чем не бывало, уверенный себе в том, что самообладание имеет место быть. В конечном счёте мы же раньше иногда спали вместе. Да даже недавно в больнице. И ничего странного не случилось. Правда что нынешняя ситуация отличалась сравнительно романтическим подтекстом, по крайней мере в моём воображении. Я перевёл взгляд на спину Фреда — он отвернулся, как только лёг, и, наверное, было бы странным считать этот жест лично моей заслугой. Я коснулся его плеча, а он вздрогнул, и я не придумал ничего лучше, как отшутиться: — Не бойся, приставать не буду. Фред вздохнул и усмехнулся, явно ставя под сомнение моё намерение взять на себя ведущую роль. — Расслабься. Клонило в сон. На часах было три ночи, по ощущениям — все пять. Я извернулся, надеясь принять более-менее удобное положение, и невольно подумал, что будь я в иной ситуации, непременно бы пошёл шариться по углам комнаты в поисках палочки. И действительно ли пятно на его кровати не высохло? Ведь я даже не проверил. Просто убедил себя в этом, чтобы затем убедить и его. Последние несколько минут мою голову занимали мысли о том, что надо бы прибраться завтра с утра, не оставлять беспорядок до вечера, раз мы с Фредом условились отказаться от сонного, и днём он снова будет стараться бодрствовать. Я прислушался. Фред спал, мерно посапывая у стенки. Действительно ли он спит? Я снова коснулся его плеча, провёл до лопаток — никакой реакции. И вправду спит. Как долго он мучался один на один с этими словами? Если хорошенько подумать, то год-полтора назад его взгляд стал приобретать печальную задумчивость. Но как же Анджелина? Я же видел их вместе. Или мне хотелось думать, что они вместе? Ведь если разобраться, то ничего, кроме уединённых тихих разговоров, я и не видел. Чёрт. Я глупо злился ни на что, самостоятельно придумав себе в голове то, чего на самом деле не было? Разве что кто бы меня разубедил. Но Фред упорно молчал — так ведь и я не спрашивал. Почему всё так глупо вышло? Вопросы терзали мою голову, наверное, ещё с полчаса. Пока Фред спокойно спал и видел десятый сон, я занимал себя полусонными размышлениями на почве открывшихся чувств. Но всё же сопротивляться стрессу, накопившемуся за последние несколько дней, я был не в силах. Долгожданное понимание заменило собой многотонные переживания, вытравливая обиду и глухое чувство обречённого смиренного страдания. Всё это осталось где-то позади, за дверью комнаты. Не этой и не в нашей квартире, в фантомной вселенной, где разговора нет и быть не могло, а может, и Фреда там не было, или меня, нас обоих — ничего не было. Есть только его чистый сон и спокойствие, сменяемое моим тихим трепетом, стоило брату недовольно завозиться и развернуться лицом в мою сторону. Он здесь. Никаких параллельных вселенных мне не нужно, чтобы оставить в них свою пустую душу, потому что теперь я уверен: пустоте неоткуда взяться, пока мы вместе. Пока он сопит рядом и улыбается, стоит коснуться тёплой щеки. Через это прикосновение он, кажется, делится со мной магией своего сна, и я засыпаю, уверенный, что, проснувшись, буду счастлив, потому что этим утром увижу его совсем другим.