Один шёпот на двоих

И не хотелось слушать, и не хотелось верить. А руки, секунду назад уверенно сжимавшие резное дерево, дрогнули. Не получилось и внятно произнести заклинание: — Вулн-нера сан-нентур, — хлёстко ударило где-то за рёбрами, в лёгкие и сердце, отчего заклятие, призванное помочь в лечение раны рушится на глазах, обжигая хлопком искр. — Прости, — я спешно обдуваю прохладным воздухом его руку, стараясь облегчить горячую пытку. — Ничего, — Фред прикасается к моим пальцам и я вздрагиваю, — Попробуй ещё раз. — Твоя палочка меня не слушается… Ерунда какая-то. Такое в принципе невозможно, мы уже проверяли не раз! Сейчас мои слова — отчаянная попытка хоть как-то оправдать дрожь в пальцах, в голосе. Всё резонирует, омывается тёмным мороком, и я не понимаю, каким образом всё ещё нахожусь в здравом уме. — Чушь. Меня же она слушается, — Фред почти обхватывает мою руку и палочку мы держим теперь вдвоём. — Ты сам сказал, что мы разные! Мне с трудом удаётся держать себя в руках, стук собственного сердца действует на нервы, а меня поглощает лавина эмоций. С каждой секундой я чувствую как обида, непонимание, злость и отчаяние раскручивают в моей голове адское подобие карусели, сменяя друг друга настолько быстро и часто, что в моменте хочется взвыть. — Джордж, просто успокойся… — Фред, у меня скоро нервный передоз случится, а ты говоришь мне успокоиться? — я запрокинул голову, вдохнул глубоко, чувствуя как колко простреливает между рёбрами. И всё же, я больше не могу позволить себе скатываться в истерики, это ничем хорошим не заканчивается. — Прости, — Фред касается лбом моего плеча, — Ты можешь не пытаться вовсе, — он почти вытягивает израненную руку из моих пальцев. — Дай мне минуту, — но усиливая хватку, я заставляю его остановиться. Голова гудит словно выплавленная изнутри звонкой медью. Всё происходящее превращается в запутанный лабиринт, где множество путей ведёт к такому же количеству тупиков. Организму сложно, разуму ещё хуже. Я не понимал, задавался вопросами один хуже другого. Неужели, его слова действительно правда? Фред использовал маховик? Но как такое возможно? А если он врёт, то я не имею ни малейшего понятия, какую цель он этим преследует. Используя маховик, я знал: всё, что мне нужно было — вернуть Фреда. Всё, что нужно было Фреду…что? Вернуть Анджелину? Сыграли ли свою роль в его решение его оставшиеся к ней чувства? Нет. Почему я думаю об этом? Всё по десятом кругу — я снова беспокоюсь о том, в чём нет смысла. И что это? Ревность? Я помню, как раньше скрывал похожее чувство под маской обиды за недоуделённое внимание, но, оказывается, то, что я испытал однажды поразительно схоже с тем чувством, которое сейчас имеет вполне ясную и чёткую основу. В любом случае, думать в одиночку об этом бессмысленно. Мне просто нужны объяснения, а там разберёмся. — Почему, Фред? — я погладил его запястье, пытаясь успокоить себя. У него холодные пальцы, но ладонь и кожа у самой раны горят огнём, обжигает невидимым пламенем, ожиданием, — Что там случилось, что ты необдуманно бросился исправлять ситуацию? — Ад наяву, — у него хрипит голос. Фред затихает, отпускает мою руку, рывком вытягивает вторую и словно пропадает в тёмной комнате. — Фред? — я почти не вижу его, слышу только тихое дыхание, которое и вовсе можно спутать с прерывистым ветром за окном кухни напротив по коридору. — Это было прошлое, в котором Анджелина умерла у меня на руках, — он резко придвигается ближе, утыкается лбом мне в грудь, словно ища понимания или защиты от тьмы вокруг, от собственных, терзающих его воспоминаний, — Прошлое, в котором умер Гарри, в котором мы проиграли войну, поставив под угрозу существование всего мира. Всё было в огне, наше будущее рушилось у нас на глазах, — Фреда начинало трясти, — Разве этого мало, Джордж? Имею ли я право отвечать на этот вопрос? Для меня самого оказалось достаточно одной единственной смерти, чтобы принять самое страшное решение в своей жизни… — Наши друзья умирали у нас на глазах, — с каждым словом его голос становился всё тише, — Тебя не было рядом и некому было меня остановить! Может быть поэтому, под давлением стресса, я понадеялся исправить этот кошмар и дать всем нам второй шанс. Наша одна на двоих величайшая глупость — святая уверенность в том, что скачки во времени способны сделать нас счастливыми. Я понял, что это не так только несколько часов назад, когда вместе со вскрывшейся правдой обрушилась твёрдость убеждения: «Я всё сделал правильно». — Я был так наивен. Был уверен, что справлюсь, — Фред вдыхает шумно, на грани потери самообладания, когда в спазме сводит горло, поднимает голову и кажется будто смотрит мне в глаза, а его губы ломает досадная усмешка, — Я идиот, Джордж… — Вовсе нет, — я глажу его руку, пытаясь отвлечь от всякой известной мне боли, но в глубине души понимаю, что ни одно моё прикосновение не способно его успокоить, — Я знаю, ты хотел как лучше… — А Анджелина, — продолжал Фред словно не слыша меня, — Джордж, она умерла, когда я держал её за руку, — он поднёс к лицу свою левую руку, зажмурил глаза и, выдохнув обессиленно, продолжил, — Держал, когда её последнее желание — увидеть тебя, признаться, осталось не исполненным. Тебя не было рядом, Джордж, — он сжал кулак и ударил меня в грудь, — Почему ты оставил её? И меня… — Значит, ты хотел, чтобы она призналась мне? — Это было её последним желанием… — И ты надеялся, что я никогда не узнаю про тебя… — Нет же, — он замешкался, мотнул головой, — Мои чувства здесь не причём, — Фред неуверенно раскрыл кулак, заменяя острые костяшки на прикосновение тёплой ладони. Я не мог угадать, что творилось в его голове во время этой несколькосекундной паузы, но стало страшно, я будто видел только свою собственную тень, а не брата, тело которого, кажется, поглощала тьма ванной комнаты. Меня одолевало странное чувство, будто впервые в своей жизни я не могу прочитать Фреда. Мне хотелось обнять его, защитить, выдохнуть в рыжие волосы заверение о том, что всё будет хорошо, но я понимал, что не мне воевать с теми демонами, что живут в его голове. Я могу лишь помочь, могу поддержать, но разобраться во всём он должен самостоятельно. — Не только… Говорю же, Гарри убили и война была проиграна… А она, Джорджи, — он схватился за мою рубашку, — Ты не видел её глаза полные страха. Я действительно не помню ничего из того, что Фред пытается рассказать — моё прошлое это боль и крик, маховик и петля времени, счастье спасённой жизни и груз потерянной. А что теперь мне считать за правду? У меня не хватает смелости поверить ему безоговорочно. — Почему ты помнишь, а я нет? — я прикрыл глаза, пытаясь вспомнить хотя бы что-то новое, — Что случилось с моими воспоминаниями? Я вроде бы испытал достаточно потрясений и заслуживаю вспомнить хотя бы что-то… — Ты просто ни о чём не знал… — совсем тихо. — То есть, — я сделал вдох, в тот самый момент, когда в голове щёлкнуло осознание, — Ты провернул всё в одиночку? — Видимо поэтому и не справился, — он грустно усмехнулся, — Прости… Да как такое возможно? — Фред, — я схватил его за плечи, — Я ведь не был мёртв, Фред?! — и, неосознанно повысив голос, встряхнул брата. Фред на секунду зажмурился, вжал голову в плечи, отрицательно мотнул головой, — И моего мнения ты тоже решил не спрашивать? Тогда? — я чувствовал как каждый вдох спазмом отдаёт в лёгкие, как мутнеет в глазах, как становится трудно дышать, — В тот момент, когда решил, что это единственно правильный выход? Фред промолчал. — Значит, нет…— я отпустил его. Мне кажется, я почувствовал укол предательства, но вместе с тем и укор совести. Ведь когда я, вдохновлённый идеей использовать маховик, бегом поднимался в кабинет Макгонагалл, то тоже был уверен, что моё решение до абсурдного логично. Меня не волновало чьё-либо мнение, последствия и угрызения совести. Вполне возможно, что я бы даже сломал руку тому, кто попытался бы меня остановить. — Вулнера санентур, — голос и руки не дрогнули, когда неспешно я очертил линию по воздуху над его рукой, — Вулнера санентур, — вполне должно хватить, — Люмос. Вокруг снова воцарился полумрак, и наблюдая как медленно затягивается рана на руке брата, сращивая мышцы и ткани дюйм за дюймом, я подумал, что Фред в действительности всегда был таким: необдуманно импульсивным, ломающим любые правила только ради цели, обретённой ежесекундно. У него всегда находилась масса причин, чтобы воплотить в жизнь ту или иную идею, а после находилась масса отговорок для оправдания ситуации, вышедшей из-под контроля. Каждая его идея — шедевр, совершенное, поистине сумасшедшее произведение. Но словно дикий мустанг, попавший в руки неопытного объездчика, мысль, рождающаяся в его голове, всегда была способна завладеть его телом и разумом. Бесконтрольно разрушая всё на своём пути, она оборвёт любые вожжи самоконтроля и понесёт Фреда к неминуемому провалу. А то и гибели. Что ж, добро пожаловать в мир, где совесть каждого человека самостоятельно решает, за что его сожрать. Я оставил Фреда? Так вот теперь, я чувствую, что виноват, ведь не оказавшись тогда рядом, позволил дикой мысли брата перевернуть его внутренний мир с ног на голову и протащить самого себя под копытами собственных страшных желаний. Я виноват, раз позволил себе оставить Фреда один на один с этим размышлением о маховике, не стал для него поддержкой или хотя бы барьером между. Виноват, потому как мои руки не стали крепкими «вожжами», способными удержать несущуюся галопом мысль, а мои ладони не стали шорами на сумасшедших глазах этого дикого «мустанга». Я положил палочку на пол, прикрыл глаза и накрыл веки холодными пальцами, спрятав лицо в ладонях. Адекватное мироощущение покачнулось в тот момент, когда я стал прокручивать в голове собственные действия перед использованием маховика: подробные записи, следование плану, забвение и воспоминания в стеклянном пузырьке. Я так тщательно подготовился, с таким трудом выкинул из своей жизни мучительных пятнадцать часов, чтобы исправить их, чтобы сейчас, оказывается, сомневаться в их реальности, и у меня в голове не укладывалось как на одной импульсивности возможно принять столь ответственное решение. Выходит так, что Фред использовал маховик совершенно не сомневаясь, не задумываясь о последствиях — по щелчку пальца. Захотел-сделал. Поразительно смелая глупость. Но я уже знаю к чему его это привело. Прошлое немыслимым образом обрело в себе три сценария, где есть события по рассказам Фреда, в которых мы оба выжили, где умерли Анджелина и Гарри, а война была проиграна. Моё прошлое, которое я проклинал за жестокость и несправедливость. И наше общее из нынешней действительности, где Фред жив, но по моим предположениям ценой мне за это стала жизнь подруги. Что-то мне подсказывает, что есть только один правильный вариант. Но кому в итоге верить? Себе? Или Фреду, которому я всегда верил больше, чем себе? — Ты же сам прекрасно знаешь, что маховик не возвращает мёртвых к жизни, — несмотря на скользнувшее между нами напряжение, я был удивительно спокоен, — Так как ты хотел помочь этой войне? — Тогда меня это не заботило. Мне казалось, что исправить всё настолько легко, а правила, ты же знаешь, уж точно не для меня, — как только кожа стянулась, Фред аккуратно провёл по месту увечья второй рукой, но тут же вцепился ногтями в предплечье, словно готовый снова его разорвать, — Но я и представить не мог, сколько боли тебе причиню. — В голове не укладывается, — я взял его за руку, переплёл пальцы, — Раньше я был уверен в настоящем, ведь сам создал всё то, что мы имеем. Но теперь… Реальны ли мы, Фред? — я устроил его ладонь на своей щеке, почувствовал как прохладные пальцы погладили за ухом и прикрыл глаза, — Что из того, что знаю я или помнишь ты, что из этого правда? — Я думал об этом, — пальцы Фреда скользнули дальше, погладили напряжённую шею, зарылись в волосах на загривке, — И мне кажется, та реальность, в которой мы сейчас и есть одна единственная. — О чём ты? — Я думаю, твоё решение использовать маховик просто вернуло нас к первоначальной точке или даже ещё раньше, до того момента как его использовал я, — Фред роняет голову мне на плечо, а я обнимаю его, вспоминая хронологию событий. — Я вернулся в тот момент, когда купол над школой ещё не треснул. — А дальше? — Использовал «протэго»… — Что? — удивился Фред, приподнимая голову, — На мне? Зачем? — Перси тогда сказал, что ты погиб при взрыве, вот я и… — Эй, Джорджи, — словно почувствовав моё оцепенение Фред встряхнул меня за плечо, — Я же здесь, не пропадай. — Да. Извини… — Значит, ты только использовал защитное? — Это всё, чем я непосредственно вмешался, но…— я замялся, вспоминая разговор после. — Но? — Именно после этого… Ты ведь признался мне тогда… — Быть не может, — Фред нахмурил брови, — Я же тогда… Чёрт, — он взъерошил волосы, выдохнул недовольно, — В голове каша. Я уже не понимаю, что было тогда, а что сейчас. — Смотри, — я мотнул головой, а перебирая воспоминания в голове понял, что мои руки сами собой принялись рисовать на спине брата непонятные схемы, — Получается так, что в своей реальности ты был отстранён от меня, и так было бы и здесь, если бы я не вмешался со своим заклятием. Я случайно спровоцировал вопрос с твоей стороны, за которым потом последовал довольно печальный разговор, — я поёжился, то ли от холода, то ли снова от воспоминаний, но почувствовал, как в ту же секунду Фред обнял меня крепче, — Я ушёл выслушать план отца, но разговор с тобой оставил у меня настолько плохое предчувствие, что я переубедил его, что нам лучше остаться вместе. Твои слова действительно насторожили меня тогда, — я прошёлся пальцами вдоль его позвоночника, — Но когда я уже собирался обратно, в тот самый момент, когда купол треснул, ты признался мне. Я правда не слышал, но прочитал по губам. — Точно… — Фред вздохнул, — Так и было. Я же сам говорил тебе. Но в своём прошлом я думать не смел о таком. Выходит, ты и правда переписал события перед битвой. И мою смерть тоже, — его тёплое дыхание обожгло шею под самым ухом и на мгновение я перестал дышать, — Но как? — Мне кажется всё дело в смерти Анджелины… Пока мы продолжали сидеть на полу, не в силах подняться или хотя бы разорвать прикосновения, я пытался выстроить в голове верную последовательность, понять суть, не упустив малейших деталей. Всё было довольно запутано, но, если поразмыслить, становилось немного ясно. Во-первых, мы знаем, что маховик не отрицает смерть, а следовательно, не создаёт новую реальность до наступления запланированной смерти. Значит, смерть Анджелины была той самой точкой записи новых событий. Во-вторых, получается, когда я использовал маховик, то смог отменить смерть Фреда только потому, что она не стала правдой в незавершённой реальности, где Анджелина была всё ещё жива. Вот если бы Фред и Анджелина умерли в один момент, ничего бы не вышло. В-третьих, когда я вернулся в прошлое — незавершённая реальность исчезла, будучи несовершенной, а так как я вмешался в ход событий и отменил саму возможность использования Фредом маховика, то разрушил возможную цикличность. Скорее всего, моя неосведомлённость тем, что Фред использовал маховик тоже сыграла мне тогда на руку. Поэтому всё и получилось. Если так посмотреть, то реальность действительно одна, а единственно верные события, те, которые мы проживаем сейчас. — Хорошо, что ты спас её, а не погиб вместе с ней. Иначе я бы потерял вас обоих, — я коснулся губами его лба. — Ты что-то понял? — Возможно я смог спасти тебя только потому, что Анджелина осталась жива тогда, в моём прошлом. До наступления её смерти реальность была, как бы это сказать, — я задумался, — Не совсем завершённой, словно не записанной, твоя смерть не стала правдой, поэтому мне удалось всё исправить. — Выходит, ты вернул всё на свои места, — Фред кажется немного успокоился, — Джордж, прости за то, что наговорил там, на берегу. Ты не виноват в её смерти. — Оставь это. Я не злюсь. Что если я признаюсь: мне стало легче. Его слова имеют особую власть над моей совестью, и как обычно я готов простить ему всё, что угодно. — Но вот насчет войны и Гарри… Если ты говоришь, что тогда он умер, получает здесь он тоже должен был умереть, — я замер на секунду, прокручивая в голове воспоминания, — А-а, вот оно что… — Что? — Гарри ведь и вправду умер, — я усмехнулся, — Вот только потом ожил как ни в чём не бывало и надрал Волан-де-Морту зад. — Хочешь сказать, в моей реальности было бы тоже самое? Я пожал плечами, но поздно вспомнил, что молчаливый жест не имеет смысла, а Фред продолжил дальше: — Мне всегда не доставало терпения… — О-о, это однозначно только моя сильная сторона. Уверен, перед тем как мы родились, ангелы забвения, сетуя на твоё поведение, предусмотрительно передали мне всё то терпение, что предназначалось нам обоим. Иначе бы я с тобой уже давно свихнулся, — я покрутил пальцем у виска и присвистнул. — Ангелы забвения? Джордж, ты походу головой ударился, — он пихнул меня локтем в бок. — Не я один, — передразнил я и не унимаясь, продолжил, — До сих пор удивляюсь, как не оказался в психушке с твоими-то выкрутасами. Хотя может я уже сошёл с ума и всё это плод моего больного воображения, как думаешь? — Хватит, Джордж, это не смешно, — Фред фыркнул, резко отстранился и отвернулся, но как-то уж совсем наигранно. Нет, это, конечно, всё ради смеха. Простая попытка наконец-то отшутиться и разрядить обстановку скрывает за собой потребность ощутить долгожданное спокойствие. В действительности, за показатель стабильности можно считать только нашу неуёмную тягу к веселью. Даже сейчас, когда плакать хочется от непонимания, когда измученный организм требует покоя, но в равной степени требует позитивных эмоций. Я скучаю по тем временам, когда мы могли беззаботно отдавать всё своё время на исполнение любой сумасбродной шутки. Но времена меняются, и мы тоже. Я не скажу, что не рад этому — напротив. Разве не готовность к переменам является показателем выхода из кризиса? — Может ты и не улыбаешься, но, мне кажется, я слышу радостные нотки в твоём голосе, — я обнимаю Фреда со спины, веду носом вдоль шеи и, повинуясь мимолётной радости, усмехаясь, наваливаюсь на брата почти всем весом, заодно сжимаю так, что хрустят рёбра, — Фредди… — Прекрати, — Фред наигранно грубо толкает меня плечом и заваливается назад, но что-то меняется в его движении, он не отстраняется, остаётся рядом, — Думаешь, я могу веселиться в такой ситуации? — Тебе не обмануть мой слух, — вырывается громче. — Да ты сам уже вовсю улыбаешься, — он проворно разворачивается вполоборота, прикасается ладонью к моей груди, ведёт выше, по шее и останавливается на щеке. — Ты не можешь этого видеть, — я перехожу на шёпот, когда от близости чувствую себя взволнованно. — Зато, могу почувствовать, — Фред улыбается, когда едва ощутимо прикасается пальцами к моим губам, — Но хотел бы я ещё хоть раз увидеть твою улыбку. Не в воспоминаниях, не во сне… — Увидишь, я обещаю, — я улыбаюсь ему в ответ, и вправду давая возможность почувствовать желаемое. — Почему мне страшно от твоего обещания, Джордж? — Потому что я исполню его любой ценой, — и в мыслях снова бесконечные планы, которые хочется притворить в жизнь как можно скорее. Пока мы молчим, я прокручиваю в голове необдуманно брошенные слова. Нет, не сожалею, ведь и правда ради Фреда готов перестроить этот мир по новым чертежам, но сейчас… Я уверен, что способен не только бездумно разрушать всё, что мы создали, но обдуманно, чутко, хочу привнести в нашу жизнь безмятежное спокойствие, чтобы каждое утро, пасмурное или солнечное, казалось счастьем просто потому, что мы снова вместе. Хочу, чтобы всё вокруг снова стало для нас огромной песочницей, где каждая мелочь интересна и бесконечно неизведанна. Мне бы построить мир вокруг, где мы с Фредом перестанем вздрагивать от резких звуков, где снова безоговорочно поверим друг другу, где его глаза станут зеркалом моих глаз. — Джордж, — Фред придвигается ближе, облизывает сухие губы, — Я-я, — откашливается, — Я хочу сказать тебе, чтобы ты действительно услышал, не прочитал по губам, не догадывался, а знал, — его пальцы погладили по мочке уха, прошлись по волосам, — Я люблю тебя. — Фред… — Ну что за дурная привычка? — Фред усмехнулся, а пальцами снова прикоснулся к моим губам, заставляя замолчать, — Послушай меня, Джордж, это чувство — нечто иное, непривычное для тебя. Оно нежное, трепетное и едва ли семейное, но глубокое, из сердца, Джордж, не мимолётное, проверенное, — он улыбнулся, убрал пальцы, — Я знаю, что оно другое — понимающие и не требующее ответа. Я уже говорил, что мои слова ни к чему тебя не обязывают… Ты действительно ни на что не надеешься? Или это ложь? Ведь невозможно не ждать ответа после таких слов! У него слёзы на глазах, а у меня сердце не на месте. Вокруг мир крошится со звоном бьющегося стекла, запахом пустой склянки бадьяна и зелёных водорослей, с ощущением, что липнет на поверхности нёба как цианид подмешанный в будничный кофе; рушится, а я не в силах двинуться с места, чтобы подхватить это обескураживающее признание, которое с каждой секундой моего промедления рискует рассыпается вдребезги. Я чувствую, как после его слов надуманные монстры вылизывают с позвонков остатки самообладания, как ядом размазывают поверх то неловкое чувство растерянности, а когтями соскребают броню терпения, обнажая тревогу. — И тебе не нужно делать выбор… — Перестань. Прошу, — я резко перебиваю брата отчего он вздрагивает. Я аккуратно касаюсь его щеки, предельно осторожно, словно от этого прикосновения зависит мягкость слов, которые мне предстоит сказать. Боюсь напугать, боюсь причинить боль. Фред замирает, но от руки не отстраняется, даже едва наклоняет голову, чтобы стать ближе. А мне самому страшно, ведь кажется, что любая фраза, бездумно выпаленная после его слов, станет ножом в сердце, но я уверен, что молчание станет ножом в спине. — Я никогда не выбирал, — говорю настолько тихо, что сам себя не слышу. Не могу отвести взгляд от его лица, но и смотреть спокойно на него не могу: как он улыбается через силу, как боится каждого слова, как тянется за моей рукой, — Мне так стыдно, Фред, — я стиснул зубы, отнял руку от его лица, — Но только лишь от того, что я недостоин твоей любви! Стыдно, что всё это время я причинял тебе столько боли, ведь не замечал и, оказывается, был слеп! — Джордж… — Я люблю тебя, Фред! — вырывается абсолютно бесконтрольно, стараясь на опережение доказать серьёзность мысли, что пока что вертится на кончике языка, прячется где-то на задней поверхности передних резцов, а через секунду ускользает со слюной, ухает вниз по горлу, до сворачивающегося узлом желудка, — Люблю, Фред. Но не пропадает. Я хватаюсь за рубашку брата, буквально висну на нём, когда под давлением беспомощной пустоты в голове склоняюсь ниже к его коленям и, словно умоляя поверить, повторяю решительно: — Люблю. — Мы же братья, Джордж, — Фред кладёт руку мне на затылок, гладит как-то даже снисходительно, — Конечно ты меня любишь… — Прекрати! — мотаю головой в надежде скинуть его руку с затылка, что вместе с тёплым прикосновением жалит отчаянным неверием, — Я может быть ещё не совсем понимаю, но думаю, — вдох даётся тяжело, внутри жарко, в комнате душно и кажется голова идёт кругом, — Нет. Фред, — поднимаю голову, чуть встряхиваю брата за ворот рубашки, — Я уверен, что чувствую всё так же, как и ты! Просто…ты уже знаешь и можешь разделить эти чувства, а для меня… — скулы сводит от собственной глупости и зажатости, — Прошу тебя, Фред, я тоже хочу понять это чувство! — Просишь у меня немного времени? — он устало выдыхает, прикасается к моей груди, чертит линию от ключицы по шее, за ухо, выше, и чуть ерошит влажные волосы, заставляя повести плечами, чтобы согнать мелкую дрожь. Я молчаливо киваю, зная, что Фред поймёт, — Я же не просил ответа, Джордж, — его пальцы шуршат в волосах всё настойчивее, — А ты даришь надежду и хочешь, чтобы я был терпелив? Снова молчаливое согласие. — Жестокости тебе не занимать… Где-то глубоко внутри просыпается мягкое сожаление, когда тёплое прикосновение обрывается в волосах на макушке и тает на кончиках вытянутых между пальцев прядей. — Время так быстро идёт, Джордж. Знаешь, а я и не заметил, как прошло почти четыре года, — Фред берёт меня за руку, гладит ладонь, открывает рот, чтобы видимо сказать что-то ещё, но передумывает и, поджимая губы, отворачивается в сторону коридора. Становится страшно. Сначала от печально сказанных слов, за которыми кроется боль ожидания, тяжёлое сомнение и обречённое принятие длинною в тысячи дней. Стократ хуже от недосказанности, проглоченной и затравленной бесконечными ударами здравого смысла. Но откуда? С каких пор Фред так печётся о том, что говорит? Сколько на самом деле несказанных слов оседает в его голове, когда он разговаривает со мной? Я хочу стереть эту границу недоверия. Не хочу торопиться, но и заставлять ждать тоже больше не хочу. — Пойдём. Здесь холодно… — Фред решительно пытается встать на ноги. — Подожди, — но за руку я тяну его обратно, стискиваю в объятиях, не намеренный ни отпускать, ни заканчивать разговор такой неопределённостью, — Позволь мне… Наслаждаясь тесным прикосновением, я чувствую, как в его груди сердце настойчиво и бесцеремонно грубо лупит в хрупкие рёбра, словно пытаясь передать сигнал бедствия из ошарашенного организма. Поддавшись нежности мгновения я приблизился к его лицу, прикоснулся носом к носу, провёл по щеке, прикрыл глаза и только тогда наши губы встретились. Всего лишь прикосновение. Кто вообще так целуется? Но для меня целый мир опустел. Касание едва уловимое, мягкое, окутанное таинством неизвестности и нежности, низводящее до ужаса потаённой тревоги за сотворённую глупость, с дрожью приправленное трусостью, с надеждой ожившее в ответном движении. И я бы не смел сомневаться в происходящем, в реальности, в чувствах, что мягким смятением, робостью, но жадностью окутывали хрупкий мир внутри. Его пальцы, неуверенно прикасающиеся к моим рёбрам — движения, осторожные, кроткие, но до дрожи в плечах необходимые, ласковыми линиями, они тянули от сердца взаимное желание, рисовали под закрытыми веками и на теле причудливые круги и искры. Губы у Фреда мягкие, тёплые, но дрожат, как и он сам. То ли от холода, то ли нервничает как мальчишка — прижимается снова настойчивее, но нерешительно, всхлипывает и мнёт в руках мою рубашку. Он всего лишь подаётся ближе, а внутри меня будто огнём выжженное поле оживает. Огромное бескрайнее пространство наполняется кислородом, солнцем и жизнью, что вернулись в душу, оказывается, впервые после минувшей войны. Больше ничего не тяготит и поэтому только здесь и сейчас, с этим чувством, я действительно понимаю насколько мы не были живы раньше. — Никуда не годится, — Фред отстраняется, усмехается особенно ярко, — Тебе что, десять лет? Я делаю глоток воздуха, намеренный возразить, но дыхание сбивается, словно вокруг вакуум, ведь его пальцы снова очерчивают скулу, забираются в волосы на загривке, оттягивают с осторожностью и любопытством, заставляя запрокинуть голову. — Фред, — шепчу я в потолок, когда чувствую мягкое прикосновение к шее, — Мы так простудимся. — Я не против избавиться от мокрой одежды, — Фред ведёт носом по шее, целует под ухом, гладит по животу, — Быстрее согреемся. — Вы посмотрите на него, — словно очнувшись от гипноза, я отвлекаюсь от созерцания тёмного потолка и накрываю ладонью рот брата, когда тот снова тянется за поцелуем, — Какой шустрый! Может немного сбавишь обороты? — Немного? — Совсем! — наскоро выпутываюсь из его объятий, а поднимаясь на ноги, чувствую, как жаром пылают шея и щёки, — Вставай, — тяну брата за руку, заставляя подняться с пола, — Пойдём! И правда, сколько можно здесь сидеть… — Ты же сказал «сбавить обороты», а сам тащишь меня в постель? — смеётся. — Ты можешь о чём-то другом сейчас думать? Я, наверное, и сам выгляжу как мальчишка: нервничаю, краснею и явно не хочу, чтобы меня уличили в том, что произошедшее мне понравилось. Но я без сил, едва стою на ногах и не уверен, что в квартире настолько темно насколько это вижу я. Свет ванной комнаты уплывает, оставляя на периферии белёсые шлейфы в затуманенном взгляде. А мне нельзя терять сознание. Мотнув головой, я вылетаю в тёмный коридор, вытаскивая за собой Фреда, но внеплановое движение юлой раскручивает мир вокруг, топит сопротивление, и я остаюсь прижат спиной к стене, а лицом почти вплотную к лицу брата. — Ты же понимаешь, что натворил, Джордж? — Конечно, — моя ладонь уверенно ложится на его груди, — Но тебе не кажется, Фред, что сейчас ты требуешь от меня слишком много? — Мне кажется, что я схожу с ума, — он усмехается, облизывает губы и подаётся ближе даже несмотря на давление моей ладони, а я вздрагиваю, когда вместо мягкого прикосновения ощущаю на шее острые зубы, смыкающиеся на тонкой коже. — Фред! Тычок под рёбра получился как-то сам собой, из последних сил, в одно резкое мгновение, и я сам даже не до конца осознал, что произошло. — Чё-ёрт, — Фред осел на пол хватаясь за живот одной рукой, а второй придерживаясь за мою ногу, — Больно же, — он поднимает голову, хмурится, но потом едва заметно улыбается, — Или ты хочешь попробовать так? — рукой ведёт от колена, выше по бедру. — Я могу ударить ещё раз, если ты вдруг не понял, — я мягко стукнул его кулаком по лбу. — Ладно, ладно, — Фред вскидывает руки в примирительном жесте, — Шучу, — улыбается, — Понимаешь? — Пойдём уже, — беру его за руку и делаю шаг в сторону комнаты, утягивая за собой, — Я действительно замёрз, жутко устал и хочу есть. Уверен, ты тоже… Единственное, о чём я не подумал, вылетев из ванной комнаты, так это захватить с собой палочку. Даже не имея сил на то, чтобы высушить хлюпающую под ногами воду, она могла бы пригодиться для более простого «люмоса». Не сказать, что в комнате было темно — единственное окно проливало немного света от вечерних фонарей и соседних домов. Под окнами всё ещё шумел, пусть и пустеющий, переулок, а по карнизу стучали редкие капли дождя. Я усадил Фреда на его кровать, сам поспешил к шкафу и, пытаясь наугад вытянуть с полок подходящую, а главное сухую одежду, краем глаза невольно наблюдал за притихшим братом. — Переоденься, — я кинул ему в спину чистую футболку с длинным рукавом, даже не пытаясь разобраться чья она. Фред притянул к себе футболку и принялся расстегивать рубашку, а я снова уткнулся в содержимое шкафа, вытягивая две пары штанов и толстовку потеплее. — Не могу… — Что? — я подошёл к нему, кинул рядом на кровать чистую одежду и с удивлением отметил, что за прошедшие две, а то и три, минуты, Фред не расстегнул ни одной пуговицы, — Чего копаешься? — Пальцы не слушаются… — Вот не придуривайся, — стянув рубашку через голову, я замер, подхватив рукав толстовки, — Фред? — спешно ныряю головой в тепло флисовой мягкости, а расправившись с воротом и рукавами, приглядываюсь к Фреду, — Что случилось? — Тебе неприятно? — он неуверенно прикасается к моему колену. — Это мне надо спрашивать, — сажусь рядом, — Ведь это я целуюсь как десятилетка, — а щёки снова в огне. — Брось, — он едва усмехается, — Это было…смело. Для десятилетки неплохо. Да и будь наоборот, мне было бы обидно. — Ты о чём? — Ты пробовал с парнями? — О, боги, Фред, прекрати! — я инстинктивно закрыл уши ладонями, а Фред толкнул меня плечом. — Вот поэтому мне и не обидно, — он немного смеётся и улыбается, вроде бы привычно, но в то же время, показывая мне как на самом деле счастлив. Уже и не помню, когда последний раз Фред так прямо шутил. Привычное, но подзабытое чувство немой обескураженности снова вернулось, стоило брату высказаться. Не со злого слова или в попытке обидеть, но просто ему так проще показать, что его беспокоит. И самое удивительное, что это в действительности работает. — Поможешь? — он дёргает ворот рубашки, — Пальцы действительно не слушаются, — Фред вытягивает перед собой руку, демонстрируя мелкую дрожь на кончиках пальцев, — Может из-за потери крови? Или сухожилия ещё не разработались после заклятия? — Серьёзно? — недоверчиво. — Ты думаешь, я пытаюсь заставить тебя раздеть меня с такой тупой отмазкой? — Кто знает, насколько сильно ты ударился головой? — я пожимаю плечами, — Повернись ко мне… Когда верхние пуговицы его рубашки расстегиваются, мои пальцы словно немеют и мне с трудом поддаётся ещё пара пуговиц ниже. Полутени режут на его коже странные узоры, местами темнее, где-то светлее, иногда длинные или странной изогнутой формы. — Тебе бы в ванну, — пытаюсь стереть тёмную полоску с его кожи у солнечного сплетения отчего Фред внезапно дёргается, — Чего ты… С нажимом проводя большим пальцем по «теням», я наблюдаю очевидно болезненную реакцию, отражающуюся на лице Фреда в ответ на мои прикосновения. Буквально через секунду до меня доходит жуткая мысль — его тело покрывают разных оттенков синяки, а самый заметный и яркий кровоподтёк красуется на правых нижних рёбрах. Наспех расстегнув оставшиеся пуговицы и манжет рукава, я стянул с Фреда рубашку, почти рывком развернул его вполоборота, заставляя с ногами забраться на кровать и застыл как вкопанный, скользя взглядом по цветастому пятну, тому самому, которое берёт начало на нижних рёбрах спереди и тянет полупрозрачный красный след до спины, где на выступающих позвонках содрана кожа. — Джордж? — Почему ты не сказал? — я закусил губу, вспоминая неосторожный удар, оказывается, в те самые синеющие рёбра, — На тебе же живого места нет, — я прикоснулся лбом к его спине, к лопатке, где казалось нет ни единого увечья, — Я бы… — Что, ты бы? — перебивает Фред, — Не прикоснулся ко мне, потому что боялся бы сделать больно? Не показал, насколько рад меня видеть? Не обнял бы? Не сделал того, чего по-настоящему хотел? — Фред едва повернул голову в мою сторону, — И всё бы осталось, как и прежде? Едва ли я могу парировать любой из этих вопросов. Он поразительно верно понял моё настроение, что сейчас, что тогда в ванной комнате, когда, опустившись перед ним на колени, я прикасался аккуратно только лишь потому, что боялся разрушить хрупкое видение, а после, уверившись в реальности происходящего, наслаждался тесной близостью, которая ничем не могла быть разрушена. Могла, но перетерпела. Переступив через себя, неужели, Фред и правда наслаждался каждым моим прикосновением? А если и правда, то теперь выходит так, что я обесцениваю его добровольную жертвенность? Да он же не агнец божий, в самом деле, к чему такие страдания? Но, кажется, я понял, что он имел ввиду. — Прости, — я целую на его плече синяк размером с шар для гольфа, — И всё же, тебе не стоило терпеть. Я бы был аккуратнее… — Это уже неважно. — Я не смогу залечить их сегодня, — аккуратно провожу пальцами по острой лопатке с другой стороны, по вытянутому синяку по форме кости, — Потерпишь до завтра? — А у меня есть выбор? — Можешь отправить меня в аптеку… — Как вариант? — На ночь глядя? — я кинул взгляд в окно, прислушался, — В ливень? — Уже ночь? — Я не знаю сколько времени, но на улице стемнело. — Потерплю. Он немного медлит, но всё же надевает футболку, скрывая от пальцев и глаз все синяки, что я успел рассмотреть: рёбра, позвоночник, лопатка, плечи. Как долго его мотало в водяных водоворотах, перед тем как он аппарировал? Удивительно, что ничего не сломано. Хотя кто его знает, может опять молчит и терпит, пока осколок сломанного ребра упирается ему в печёнку. Я окинул взглядом его осунувшуюся спину, но в тот же момент не смог сдержать приглушённого смешка: — Фред, — пальцем я потянул его за ворот, — Ты же её на изнанку надел. Снимай, — тяну футболку вверх за нижний край, заставляя Фреда поднять руки, отчего он снова морщится. Я вздыхаю, выворачиваю футболку и снова отдаю её брату, — Знаешь, медик ведь из меня неважный. Тебе бы в больницу… — Не хочу. — А чего ты, интересно, хочешь? — Ляжешь сегодня со мной? — Фре-ед… — А с утра в больницу, — он усмехнулся. — Ты мне ещё условия ставить будешь? — Говоришь совсем как мама, — он поморщился. Я осёкся, вспоминая как мама в детстве отчитывала нас точно так же. Тогда я и представить не мог, что ждёт нас в будущем, да и даже если бы попытался, то навряд ли угадал. — Если не хочешь… — Ляжем вместе, — хорошо, что Фред не видит того, как нервничая я заламываю пальцы так, что суставы хрустят, но добавляю веселее: — А то сбежишь опять. — Не надейся, — Фред усмехается и толкает меня в плечо. А я едва сдерживаю себя, чтобы не толкнуть его в ответ. Так вот о чём он говорил… За окном становилось всё темнее. Свет в окнах соседних домов постепенно угасал, небо затягивало всё более тёмными тучами, а по карнизу забарабанило чаще. Тайфун, шедший с запада, постепенно накрывал собой Лондон, принося жуткий ветер, гудящий на чердаке и гуляющий по полу заметным сквозняком неизвестно как проникающим в комнаты. В квартире становилось всё холоднее, поэтому переодевшись в сухое Фред забрался под одеяло на собственной кровати, а я же стал тыкаться по углам комнаты, вспоминая, куда закинул собственную палочку в пылу вчерашней ссоры, когда выхватил её из рук Фреда. Хотелось бы и вправду найти её, так как даже переодевшись я не смог пройти по комнате не вздрогнув: вода на полу казалась ледяной, прямиком с берегов пролива. — И как только у тебя получилось аппарировать? Я заглянул за кресло, пытаясь в темноте отыскать палочку, но откопав из угла только закинутую туда месяц назад книгу по минералам и собственную куртку, осмотрелся, прикидывая примерную траекторию полёта — она точно должна быть в этой стороне. — Сам не знаю, — голос брата звучал немного приглушённо и я обернулся, но вместо него увидел на кровати только гору из одеяла, — Я в какой-то момент уже перестал сопротивляться воде, закрыл глаза и подумал, что хотел бы оказаться здесь. — И заодно прихватил с собой кубометр воды, — в задумчивости я заглянул под письменный стол справа у окна, а вылезая обратно зацепил его плечом, скидывая стопку книг, — Чёрт. — Джордж? — Не вставай, — я подхватил с пола намокшие книги и снова кинул их на стол, — Куда же… — Мне кажется, — продолжил Фред, — Что на какое-то время после аппарации я потерял сознание, тогда-то и вспомнил прошлое. Очнулся здесь, — он вытянул из-под одеяла руку, указывая на место между кроватей, — Кое-как добрался до ванной, но поскользнулся там и уже не смог встать. А дальше ты знаешь. — Это да-а… — Ты палочку ищешь? — Ага. — На столе посмотри. Рядом с лампой. — И правда, — я достал палочку и кинул удивлённый взгляд в сторону брата, — Как? — Ещё вчера я слышал как она стукнула о плафон, когда ты её выкинул, — он завозился и вынырнул головой из своего убежища, — Фух, жарко. — Жарко ему, — я поджал пальцы на ногах, которые то и дело сводило судорогой от холода. Вода была даже здесь в нескольких метрах от того места куда аппарировал Фред, и я не был уверен, хватит ли у меня сил осушить всю комнату, но стоило начать хотя бы с половины. — Надеюсь вода не протекла на этаж ниже, — я размял шею, вспоминая формулу заклятия. — Он ещё о магазине беспокоится. Скажи спасибо, что я вообще выбрался, — буркнуло одеяло. Сделав несколько раз пробное движение запястьем, я сосредоточился и, нашёптывая заклинание, плавно вывел формулу палочкой. Вокруг зашипело, в отсветах заискрился пар и я почувствовал, как вода постепенно начала исчезать, оставляя под ногами немного тёплый пол. Так то лучше, скоро даже в комнате станет теплее. — Спасибо, — я подошёл к Фреду, кинул палочку на тумбочку, наклонился к его лицу и, убирая чёлку, поцеловал в лоб, — И за то, что выбрался, — я улыбнулся, когда что-то пробубнив, Фред плотнее укутался в одеяло, — Есть хочешь? — Да не сказал бы. Если только чуть-чуть… — Я что-нибудь придумаю. На кухне было чуть светлее, чем в комнате. Возможно, дело было в том, что окна соседнего дома находились прямо напротив наших, а возможно и в том, что мои глаза привыкли к темноте. Ливень на улице не прекращался, отчего ощущение прохлады уже знобившее в лопатках подкинуло в голову мысли о горячем кофе или кружке травяного чая с лимоном. Распахнув холодильник, я совершенно глупыми глазами уставился на полупустые полки, на которых можно было найти продукты только для приготовления полноценного обеда, что было бы неплохо, но слишком времязатратно. Однако придётся заняться этим завтра — в морозилке вроде оставалось пару стейков, которые ждали своего часа ещё с прошлой недели. Точно, можно же… Зацепившись взглядом за банку абрикосового джема на полке, я вспомнил, что со вчерашнего завтрака оставалось несколько сконов с изюмом, которые Фред с лёту бойкотировал, не желая даже пробовать. Разрезав одну из булок пополам, я попытался выковырять весь тот изюм, что попался на глаза, а откусив кусок от второй, задумался о том, что жевать в сухомятку вчерашнюю выпечку то ещё удовольствие. Заварив большую кружку чая с морошкой и, кинув туда ложку, я сунул банку с джемом подмышку и направился в комнату держа кружку в одной руке и тарелку с едой в другой. Когда я вернулся, Фред уже избавился от своего кокона, а на тумбочке между кроватей горел светильник. В комнате стало заметно теплее, если не сказать, что даже душно, отчего захотелось приоткрыть окно, но поставив наш «ужин» на тумбу, я всё же не решился этого сделать и сел рядом с братом, который крутил между пальцев мою палочку. Он сидел немного не посередине, ближе к изножью кровати, скрестив ноги по-турецки, опираясь левой рукой позади себя и выглядел настолько непринуждённо и спокойно, что мне невольно захотелось взглянуть на часы, чтобы удостовериться, не потерял ли я несколько часов своей жизни. Ведь мне кажется, что Фред ведёт себя слишком беззаботно, словно прошедший день не был богат на происшествия. Или я слишком зацикливаюсь? — Это ты так непрозрачно намекаешь, какой ты молодец, что использовал «люмос»? — Это ты так непрозрачно намекаешь, что ты ещё больший молодец, раз обеспечил нам еду? — передразнил Фред. — И буду ещё лучше, ведь завтра на обед стейки, — сделав глоток чая, я вспомнил, собственно, какая мысль в первую очередь пришла мне в голову относительно тех самых стейков, — Секунду… Меньше чем за минуту обернувшись до холодильника и обратно, а попутно заглянув в ванную и забрав палочку брата, я вернулся в комнату с куском замороженного мяса в руках и снова уселся перед братом, забравшись на кровать с ногами. — Будет немного холодно, — я задрал его футболку и приложил к синяку на рёбрах упаковку с мясом. — Твою же! — Фред дёрнулся, — Ты что творишь? Решил мне селезёнку заморозить, чтобы я точно в больницу попал? — Прекрати вертеться, — я пытался лавировать куском мяса между его руками пока Фред отбивался, — Так быстрее пройдёт! — Ты хотел сказать отвалится? — Что? — Селезёнка! — Фред снова отмахнулся, а я не рассчитав силу, резко ткнул его в рёбра, — Джордж! — Вот не дергался бы! — Ещё скажи, что я сам себя ударил! Медик из тебя действительно неважный, — он отодвинул мою руку, заставляя отложить пакет на тумбочку, — Хватит! Убери это… — Только руки из-за тебя заморозил, — и в голову пришла сумасбродная мысль, — Эй, Фред, потерпи немного, ладно? — Я тебя сейчас ударю, — он пригрозил кулаком. — Если не понравится — так и сделаешь, — я улыбнулся и, приподнимая край его футболки, скользнул пальцами по горячей коже. Фред ожидаемо дёрнулся, но через секунду даже подался навстречу. — Хитрый лис, — он усмехнулся и ответным движением юркнул руками под мою толстовку, — Раз так, то я буду греться. — Держи, — я потянулся за чаем, а Фред уверенно подхватил меня, прижимая к себе, наверное, чувствуя, как я опасно переваливаюсь за периметр кровати, — Так быстрее согреешься, — я передал ему кружку и снова прикоснулся к заметно похолодевшей коже. Фред сделал несколько неторопливых глотков и выдохнул мятно-морошковой свежестью мне в шею. Дыхание у него было спокойное, как и сердцебиение — мерное, чёткое и глухое. Словно вибрация от гитарной струны, оно дрожало между рёберных дуг, резонировало в собственном сердце и успокаивало, давая начало тому безмятежному спокойствию, что я искал. Само время в нашей комнате будто стало идти чуть спокойнее. Не медленно, а естественно размеренно, позволяя с головой окунуться в чувства, плетущие внутри яркие узоры, проникнуться впечатлением на кончиках пальцев и поймать скользкую связующую нас нить, которая, оказывается таит в себе неимоверное количество ощущений. — Странные у тебя методы, Джордж, — Фред неуверенно потянулся к тумбочке, чтобы поставить кружку. Наблюдая за братом, я решил дать ему возможность справиться самостоятельно. Он пару раз стукнул кружкой о бортик тумбы, но затем аккуратно скользящим движением поставил её, для надежности смерив ладонью расстояние до края. Билл действительно был прав — я слишком сильно его опекаю, стараюсь уследить за каждым движением, сделать всё самолично, исключив любую возможность его неумелого взаимодействия с окружением. Но теперь я понимаю, что вместе с заботой и вниманием рискую показать ему своё недоверие и сомнение. Неловко осознавать, что слова Фреда, брошенные на берегу относительно того, что он способен справиться и без моей помощи нашли своё подтверждение спустя каких-то полминуты. Ведь Фред, в отличие от меня, сумел самостоятельно выбраться из бурных вод, и хотя бы поэтому мне стоит прочно укоренить в своей голове мысль о том, что он далеко не беспомощен. — Ледяные пальцы и горячий чай, — он улыбнулся, снова забираясь руками под толстовку, проводя кончиками пальцев по животу, рёбрам и до позвоночника. — Я сконы принёс. И джем, — я вдохнул глубже, когда его пальцы очертили вдоль позвоночника вверх и с нажимом вернулись на поясницу, а сам Фред придвинулся ближе, — Абрикосовый. — С изюмом не буду. — Я выковырял… — Серьёзно? — он усмехнулся, — Как это мило, Джорджи. Испытывал ли я стеснение или неловкость? Определённо. Мы рушили привычные границы. Но прикасаться к Фреду вот так было чертовски приятно. Когда кончики пальцев потеплели, обретая привычную чувствительность, я ощутил какая у Фреда мягкая кожа. До невозможного интересно было чувствовать и его ответные прикосновения — вроде уверенные, но похвально тактичные, мягкие, скорее успокаивающие нежели требовательные и неудержимые. Меня тянуло к брату, топило, наполняло энергией. Я чувствовал себя мелкой рыбой, которой впервые в жизни удалось выбраться с каменистого мелководья в огромный бескрайний океан. Куда ни посмотри, любое движение, взгляд, вдох — свобода и страх. Никогда прежде я не чувствовал себя так глупо. Я уверен, что знаю Фреда — океан всё тот же, но солнце здесь играет новыми красками, переливы ярче и сочнее, воды всё те же, но могут быть прохладными в глубине и горячими у самой поверхности, они приносят совсем другие ощущения, запахи и эмоции. Здесь всё интересно, всё так знакомо, но одновременно пугающе. Как мне справиться с этим? С ощущением будто небо, сливаясь воедино с океаном на горизонте, способно поглотить меня в себе не оставив и следа от прежней жизни. На все четыре стороны от меня — неизвестность, где не видно берегов, подо мной — пустота, где не видно даже дна, над моей головой — ничто. Все ориентиры потеряны и остаётся лишь прислушиваться к самому себе. Я почти засыпал. Мои пальцы на рёбрах Фреда уже давно стали тёплыми, мысли в голове перестали быть навязчивыми, были скорее ленивыми и случайными, а объятия ещё более тесными: Фред устроил свою голову на моём плече, а я на его, протиснувшись ногами под его руками, я заключил брата в кольцо, скрестив лодыжки за его спиной, а наши руки без зазрения совести гладили по голой коже. Скользя ленивым взглядом по его шее, я наблюдал как под кожей едва заметно пульсирует сонная артерия, отсчитывая не бесконечные удары сердца. Раз, два, три. Сколько в среднем ударов отведено в жизни каждого человека? Какой бы огромной ни была эта цифра, я до сих пор не могу поверить, что отсчёт отведённого Фреду времени мог закончиться на одной четверти. Какой бы огромной ни была эта цифра, я до сих пор не могу поверить, что смел тратить её на ругань. Ливень за окном прекратился. В комнате стало тихо, но я почти не слышал дыхания брата. За спиной тускло с перебоями мерцал светильник и хотелось его погасить. Чай в кружке, наверное, совсем остыл, да и есть уже не хотелось — усталость накатывала, постепенно воздвигая на переднем плане необходимость в полноценном отдыхе. Раз. Два. Три. Синхронно ли бьются наши сердца? — Фред? — М-м? — Что было до того, как ты использовал маховик? Он словно ждал этого. Наверное, подсознательно чувствовал, что есть ещё достаточно вопросов, на которые я хочу знать ответы. Но раз уж сегодня день откровений, почему бы не узнать всё до самого конца. Океан так и останется пугающей бездной, если я не найду в себе смелости сдвинуться с мёртвой точки. Главное, чтобы мне не пришлось об этом пожалеть. — Мы с тобой разделились. В суматохе вас с Перси оттеснили в соседний коридор. Я тогда так запаниковал. Но помню, как выдохнул, когда снова увидел Перси, думал, ты сразу за ним, — Фред говорил спокойно, не разделяя предложения на нервные паузы, — Всё высматривал, оглядывался, но потом, — он резко раскрыл ладонь, очертив ногтями по спине, — Бум! Потолок осыпался и я очнулся среди обломков с рукой раздробленной до состояния томатного супа. — Фред! — я боднул его лбом, — Я же теперь его есть не смогу! — Извини, извини, — Фред усмехнулся, но продолжил тише, — Анджелина на тот момент была ещё жива. Она умерла в большом зале, в тот момент, когда рядом с ней не было никого, кроме меня. — А меня где носило? — Тогда все вышли во внутренний двор. И ты тоже. Я не видел, но шептались будто сам Волан-де-Морт явился в Хогвартс со своей свитой, а Хагрид нёс мёртвого Гарри на руках. — Похожее я наблюдал. А ты… — Я не был при смерти, но ты сказал мне оставаться с Андж… Приказал даже, — Фред взял меня за руку, — Ведь только ты так можешь. — Прости, — я приложил его ладонь к свое щеке, — И не знаю, хочу ли спрашивать дальше… — Про мою смерть? — Да. — А там всё просто. Да и недолго, — Фред вздохнул, — Когда рухнул потолок тебя рядом не было… — Ты словно вынуждаешь меня сказать, — я обнял его крепче, вдыхая родной запах, — Я больше никогда не оставлю тебя. — Никогда не гово… — Никогда. — Ну что с тобой поделать? Никогда. Едва ли хоть один человек на земле сможет ответить в полной мере за такие слова. Тем не менее, я с уверенностью могу обещать ему, что приложу все усилия, чтобы такого не произошло. Наверное, то же самое я пытался доказать, когда использовал маховик. — Я бы, наверное, с ума сошёл, если бы в то самое мгновение понял, что ты мёртв, — слова сказанные почти шёпотом, приоткрытый ворот его футболки и мурашки, пробежавшие по спине, наверное, были как-то взаимосвязаны. — Да. Я бы тоже. Будь я на твоём месте, Джордж. И это единственный раз, когда я бы ни за что в жизни не хотел меняться с Фредом местами. — Значит зрение ты тогда не потерял, а остался с искалеченной рукой? — Именно, — Фред едва кивнул, — Лишись я тогда зрения, не сумел бы отыскать маховик, не заварил бы всю эту кашу и не использовал бы то ослепляющее… Хорошо, что оно не отрекошетило в тебя. — Ты вспомнил заклинание? — Каэцитас, — он отвернулся в сторону. Я никогда не сомневался в том, что у Фреда замечательная память — зачастую он был способен запомнить большие объёмы информации или мелочи, на которые другие не обращали внимания. Но сейчас мне хотелось сомневаться в его способностях, хотелось сомневаться только ради того, чтобы снова не сойти с ума. Однако я знал, что сомнениям здесь не место. — П-почему? — Откуда мне знать, — он сжал пальцы на моём плече, — Теперь это не имеет никакого значения. — Не имеет значения?! — я попытался отстранится, чтобы посмотреть на лицо брата, но тот упорно отворачивался, — Но, если это правда… — Это правда. Я останусь слеп до конца жизни, Джордж. Говорят, сойдя с ума от страха, можно проверить собственные пределы, и либо умереть, либо выжить и стать сильнее. За прошедший месяц я не раз думал о том, что готов опустить руки, в одно мгновение наплевать на все жертвы, на все усилия, что были брошены в этот безумный костёр, мнил себе, что готов забиться в угол и скулить подобно брошенной дворняге. Но каждый раз одёргивал себя мыслью о том, что не могу так просто сдаться, хотя бы потому, что от моих усилий зависит будущее Фреда. Я был до безумия счастлив, когда зелье, которое я изготовил для брата самостоятельно принесло первые ощутимые результаты. Надежда, как глоток свежего воздуха в пыльном городе, как глоток воды в бескрайней пустыне — спасение, которого мало. В такую надежду вгрызаешься зубами, да покрепче, чтобы не смела удрать, а силы черпаешь будто из воздуха. Нет, не из воздуха. У каждого человека есть пределы. Я достиг их? Оказывается, все усилия были заведомо обречены? — Моё зелье. Фред, оно и правда сработало? — Правда, — он слегка улыбнулся, — Я сам был удивлён. Учитывая всё сказанное, моих мозгов сейчас хватало только на то, чтобы предположить: так как чары отрекошетили от барьера, скорее всего мы имеем дело с заклятием, сработавшим не в полную силу, отсюда и возможное кратковременное улучшение. — Тот барьер, что я наложил втайне на крыше. Если бы не он, заклятие бы проскочило. Фред, я виноват. Прости. — Послушай, Джордж, если бы ты не наложил «протего» мы бы оба погибли, — Фред встряхнул меня за плечи, — Нас бы обоих погребло под завалами. — Но твои глаза… — Это плата за жизнь, — он прикрыл глаза ладонью, — Более того я считаю, что это плата за использование маховика. — Слишком высокая плата, Фред. — Едва ли? — Тогда, я тоже должен был чем-то заплатить? — Нет, не должен! С тебя хватит, Джордж, — Фред прикасается к моей щеке, — За восстановление равновесия не платят многим. Ты тоже был ранен. — Это случайность… — Хватит, — он отстраняется, — Я не хочу больше это обсуждать. С каждой секундой штиль между нами снова превращался в зимний шторм. Мне бы ещё многое хотелось сказать или возразить. В конце концов я не понимал, почему именно «Каэцитас»? Но смотря на Фреда, я постепенно осознавал, что всё это вправду бессмысленно и осталось в прошлом; вопросы рухнули под куполом того самого защитного заклятия, вся недосказанность повисла на пыльной паутине того самого чердака, сожаления осели на стенах больничного крыла, а страхи замёрзли на поверхности зеркала Еиналеж. Я больше не смогу ничего исправить. Сколько бы я ни старался, прошлое останется в прошлом. По горлу прокатилось мерзкое липкое чувство. Но не от бессилия, а от глупости. И кажется снова, на доли секунды я был готов опустить руки, оставить всё как есть, оставить внутри себя злую бурю, способную бесконтрольно поглотить не только отчаяние, но и самое светлое, обретённое с таким трудом. У меня больше нет сил совладать с ней, я не спорю, но с наступлением завтрашнего дня я попытаюсь снова. Мы были измотаны, до ужаса растеряны и потрясены. Фред сидел тихо, с закрытыми глазами, немного вполоборота. Казалось, он был спокоен, но я то и дело чувствовал нервную дрожь в его теле, которая вопила не только о физическом истощении, но и о моральном. — Фред? Он едва дёрнулся, наверное, провалившись в лёгкую дремоту и приоткрыл сонные глаза. — Давай ложиться, — Фред навалился на меня всем весом, пытаясь опрокинуть на кровать. — Конечно, — я отпустил брата, встал с кровати и стянул одеяло, — Падай. Фред ощупал руками пространство перед собой, встал на колени, да и правда упал лицом в подушку, перевернулся на левый бок и отодвинулся ближе к краю. — Ложись, — он похлопал ладонью по матрасу. — Тесно не будет? — раскинув одеяло я укрыл брата с головы до ног и подошёл к окну, чтобы приоткрыть его. — Уверен, что нет. Приоткрыв окно я полной грудью вдохнул ворвавшийся в комнату влажный свежий воздух, который, пускай и ненадолго, очистился после грозы в этом пыльном и шумном городе. В переулке было почти пусто и порядком темно, но через мокрое стекло на горизонте маячили разноцветные огоньки лондонских кварталов, и, наблюдая за ними, я чувствовал, как неуёмная тоска скользкой змеей кралась где-то внутри подобно тому, как проворно ползли по стеклу капли после дождя. — Джордж? — А вчера ночью ты был другого мнения, — отвлекаясь от размытого пейзажа, я направился к кровати, разминая шею и ероша уже подсохшие волосы, — Убеждал меня, что вдвоём тесно. — Хочешь спать отдельно? — Нет, — я залез под одеяло, но ближе к брату не придвинулся, — Я не смогу заснуть один. — Из-за меня? — У меня сильно обострилось чувство беспокойства ведь я боялся, что потерял тебя. Что тогда, что сегодня. — Тебе нужно отдохнуть. И то верно. Тем не менее мне слабо верится, что, когда я проснусь завтра утром обстановка для меня станет проще и понятнее. Едва ли. У меня просто будет больше сил. У меня бы не хватило смелости, сказать ему об этом сегодня, но я чертовски боюсь засыпать. Веки тяжёлые и глаза слипаются, но, оказывается, у страха не только глаза велики, но и силы больше, чем у усталости. Я и вправду сойду с ума, если, проснувшись утром не обнаружу Фреда рядом. Может быть взять его за руку? Хотя какой в этом смысл? Мы всё равно ворочаемся во сне, да и не думаю, что я смогу ощутить тот момент, когда его пальцы выскользнут из моей ладони. Более того, не хочу беспокоить Фреда такими внезапными и странными просьбами. Когда в коридоре послышался постаппарационный хлопок, я подорвался на кровати слишком резко, но Фред, уже сопящий в подушку и не думал просыпаться. И каково же было моё удивление, когда в дверях комнаты я увидел Билла, которому совершенно забыл сообщить о том, что нашёл Фреда. Окинув нас удивлённым взглядом, старший брат выскользнул обратно в коридор, а я, прихватив кусок подтаявшего мяса, поспешил за ним. — Билл! — совсем шёпотом. Он остановился у входа на кухню, обернулся через плечо и вопросительно приподнял брови. — Не рассказывай нашим, пожалуйста, — я тронул его плечо, а Билл вздохнул. — Долго ещё я буду соучастником ваших секретов? — Боюсь, что да, — я пожал плечами и закинул мясо в морозилку, — Мы обо всём поговорили. Всё оказалось намного сложнее… — Не стану допытываться, — он похлопал меня по плечу, — На данный момент, главное, что вы оба живы. Отдыхайте, — и аппарировал, поднимая в воздух мелкую пыль. Вернувшись в комнату и, застыв между двух кроватей, я с минуту рассуждал о том, что на самом деле так и не понял — сохранит ли Билл наш секрет? А ещё о том, действительно ли стоит ложиться вместе с Фредом, когда возможность лечь в собственную кровать ничем не ограничена. Но поддавшись желанию, а не здравому смыслу, я всё-таки лёг рядом с братом, оправдывая себя тем, что так смогу спокойно уснуть. Однако минуты шли, а я смотрел в потолок. Чувствовал, что усталость берёт своё — затуманивает разум. Мысли постепенно стали вязкими и желеобразными словно испорченное зелье. Теперь они только впустую переводят нервы, пускают силы на ветер, как переведённые зазря ингредиенты. Я всё понимал, но не мог унять нервной обеспокоенности. Меня мотало из стороны в сторону: от застревающей в горле паники, которая сдавливала грудную клетку, до критического состояния прострации, в котором я забывал дышать. Так накатывало ещё несколько раз. Я не мог закрыть глаза. Невидимая сила, выныривающая из темноты под веками снова словно за шиворот, волокла меня в те разрушенные стены. Я по сотому кругу прокручивал в голове воспоминания; вымерял секунды, измерял воображаемыми шагами расстояние, вспоминал боевую расстановку сил. Мучался, но снова и снова нырял в этот омут. Зачем мне всё это? Просто для того, чтобы понять логику Фреда при использовании этого чёртового заклинания? Нет, просто для того, чтобы окончательно уверить себя в том, что я несу ответственность за произошедшее. В этот раз у нас не было выбора. Не было самой возможности прожить эту войну друг за друга. Собственные цели, воспоминания, мотивы — настолько разные, что мне непривычно ставить себя на место Фреда. Эта война показала мне насколько мы, оказывается, можем быть не похожи, сколько тайн можем хранить друг от друга. И как это на самом деле больно. Но удивительно, что несмотря на все полученные сегодня увечья, как моральные, так и физические, мы с Фредом были способны дать друг другу заботу, понимание и нечто совершенно новое; мягкое, тёплое, ответное чувство. Я повернул голову в сторону брата и отчего-то нашёл в себе последние силы к умиротворению. Это и значит — любить? Находить в человеке своё спокойствие и счастье, испытывать это нежное желание коснуться волос, не имеющее под собой никакой практичной необходимости, вытаскивать изюм из выпечки, мечтать. — Джордж? — голос у Фреда совсем сонный, — Дай мне руку, Джордж, — а пальцы тёплые, — Не спишь? — В голову лезет всякое… — Засыпай, пожалуйста. Он подносит мою руку к своему лицу и я чувствую прикосновение его губ на тыльной стороне ладони, выдыхает в пальцы и вторит прикосновению носом и лбом. Больше всего оно было умоляющим, немного извиняющимся, и определённо успокаивающим. Обращать внимание на то, как бьётся его сердце. И мне становится дурно, противно от самого себя, от глупой слабости и отчаянной зацикленности. У меня в лёгких оживают бескрайние поля, а я так усердно загоняю свой разум в омерзительные руины. Не замечаю простого счастья. Оно может оказаться мимолётным, одномоментным и таким хрупким, что потом я буду удивляться как же не заметил его. — Спокойной ночи, Фредди, — я повернулся на бок, придвинулся ближе к брату и поцеловал его в лоб. — Спокойной ночи, Джорджи. Мы вместе. Сезон гроз остался позади и я уверен, что завтра нас ждёт солнечное утро.