Потерян

      Боль распространялась от избитых в кровь костяшек, вдоль нервов руки и вверх, к уставшему от напряжения плечу.       Перед глазами сверкали багряные брызги, размазывая картину происходящего. Ослеплённый гневом, он не видел ничего, кроме нечётких намёков на тело, оказавшееся вместе с ним на полу кухни.       Саске продолжал поднимать кулак и бить.       Механически. Бездумно.       Истощённый разум, наполненный ненавистью к Узумаки, и разбитое потерей Сакуры сердце, окутанное яростью, вместе отрицали любые проблески трезвости и человечности в сложившейся ситуации.       Он не мог оставаться гуманным.       Не мог, потому что создавшие обстоятельства гибели Сакуры люди пошли против единственной просьбы — оберегать его семью, не допустить очередной трагедии клана.       Хотелось сорваться с цепи, рвать и метать, точно обезбашенный; порабощённый горем рассудок подбрасывал в создание Учихи образы пылающей Конохи, фантомное чувство облегчения, когда он сровняет с землёй проклятую деревню.       Почему для процветания мира в этой нации всегда проливалась кровь его родных? Откуда данная несправедливость? Почему клан Учиха поколениями отдавал жизни гениальных шиноби, а получал из этого лишь клеймо преступника и предателя?       Саске всеми фибрами души жаждал испытать болеутоляющий мрак успокоения — это лучше, чем бесконечное, разъедающее кислотой ощущение утраты любимой женщины.       Ударяя кулаком по лицу Наруто, он точно в трансе представлял эти события, и сердце разрывалось от страданий: утерянные жизни невинных жителей деревни ничего не изменят, но определённо принесут такое необходимое чувство освобождения.       Учиха давно так не злился, представлял не землю, покрытую горячим прахом, а небо, затянутое чёрными тучами дыма, клубящегося от уничтоженных зданий.       Ему ничего не стоило воспользоваться Сусаноо и воплотить грёзы в реальность…       Ещё один удар — он моргнул, морщась от попавших на лицо брызгов крови.       Со всей силы, подавляя боль в руке, — ещё раз.       Узумаки лежал под ним неподвижно, точно разрешал делать с собой всё, что вздумается. Осознание этого подбросило несколько дополнительных искр в полыхающий огонь внутри Саске.       Да как этот идиот смел в очередной раз принимать на себя облик мученика?!       Почему этот чёртов кретин всегда позволял избивать себя во имя высших целей, как последний на земле страдалец, которому позволено ради достижения задуманного идти по головам?!       Скривив уста в отвращении, Учиха нанёс решающий удар и откинул голову назад, протяжно вздыхая. Узумаки, который находился под ним, лежал неподвижно.       Плечи неистово ныли от боли, позвоночник будто отказывался держать ровную вертикаль, из-за чего Саске сгорбился. Он пытался восстановить дыхание, но вспышки разрушения, пролетевшие сквозь пылающий гневом разум, не отпускали.       Учиха не знал, как долго сидел неподвижно и просто дышал, впитывая прохладу помещения.       В какой-то момент перед полузакрытыми тяжёлыми и влажными веками начали мелькать белые точки, словно крупинки снега. Саске не придал этому значения, вслушиваясь в отдалённое хриплое дыхание избитого Узумаки.       Краем глаза он заметил мазки крови на кафеле; кулак также покрывала алая субстанция, на которой Саске невольно задержал взгляд. Белые крупинки в поле зрения превратились в полноценные пушистые снежинки, что таяли от соприкосновения с его окровавленной кожей.       Учиха нахмурился.       Медленно он перевёл взгляд на тело, лежащее рядом.       Вдоль хребта промчалась невидимая молния шока и недоумения, расщепляя восприятие Саске надвое. В животе образовался камень, сдавливая внутренности до мерзкого ощущения тошноты. Запачканная кровью рука неконтролируемо дрожала.       Розовые волосы припорошил снег, скрывая засохшую в них кровь.       В замешательстве, потрясённый происходящим, Саске не мог оторвать взгляд от увиденного, прокручивая в голове детали одновременно знакомой и чуждой внешности Сакуры: в приоткрытых нефритовых глазах погас свет, губы побледнели, стали тёмно-серыми; белая кожа, испачканная багряными брызгами, казалась пластиковой.       Снег кружился вокруг них, прерывая глухую тишину характерным шуршанием.       Сакура слепо смотрела в небо — последнее, что увидела и запомнила перед гибелью. Тяжёлые тучи стального оттенка, которые несли с собой в эту местность вьюгу и холода. Совершенно не то, на что Учиха надеялся.       Да и на что он мог надеяться?       Его жены и вовсе не должно было быть в этом регионе. Кто допустил столь ужасную ошибку? Кто разрешил ей покинуть Коноху, оставить их дочь и дом?       Саске старался не рассматривать её неестественное лицо, эти знакомые до боли черты и противные до омерзения новые оттенки всего, что было на ней и являлось ею.       Тошнота, подступившая к глотке, продолжала скапливаться, норовя вырваться наружу в любой момент. Учиха не мог пошевелиться, как-то отодвинуться от неё.       Он не мог больше думать об этом теле как о Сакуре — она ушла, её больше нет.       Пустая оболочка со стеклянным взглядом, не способная чувствовать тепло и заботу, не способная ответить на его молчание улыбкой, не способная…       Саске не мог думать о ней — это убивало изнутри, точно погружённый в самую ужасную версию Цукуёми, не способный вырваться из бесконечного круга монотонных мыслей и пронзающих сердце событий.       Сгорбившись ещё больше, Учиха плюхнулся на пол, прижав к себе колени; за спиной оказалась какая-то твёрдая поверхность, поддержавшая его в этом положении.       Он не смотрел на лежащее рядом тело: эмоциональная боль от потери, от раскалывающейся на части души затмевала всё происходящее вокруг.       Боль в руке, в костяшках — давно тупая и далёкая.       Свист ветра исчез, сменившись угрюмой тишиной и жужжанием лампы на потолке.       Саске поморщился, опустив голову на колено; в какой-то момент он попытался вспомнить, чем занимался и что ещё предстояло завершить сегодня.       — Саске-кун, ты должен извиниться, — раздался рядом с ним мягкий тихий голос.       Ответом стало глухое молчание; Учиха лишь зажмурился крепче, прогоняя прочь изнурительное наваждение, коим являлся призрачный облик его мёртвой жены.       Он прекрасно понимал, что Сакура погибла и что она никоим образом не могла с ним общаться, отвечать на его немые вопросы, подсказывать, что и как делать по дому.       Это всё иллюзия, созданная его пропитанным горем подсознанием.       Учиха не сходил с ума — он так считал, но тяжесть и бремя, которое нёс, давили на последние капли трезвого рассудка, вводили в заблуждение, и Саске срывался.       — Ты должен извиниться перед Наруто, — более упрямо повторил голос Сакуры.       Раскрыв веки, он увидел перед собой нижнюю часть кухни: на испачканном уже в местах засохшей кровью кафеле неподвижно лежал Узумаки.       На багряное месиво, в которое превратилось лицо Наруто, сложно смотреть, но Саске заставлял себя, ведь понимал, что это его рук дело — буквально. Опухшие веки, сломанный нос и поток крови, который продолжать течь из ноздрей, вызывали тошноту.       Тем не менее Учиха не пошевелился ни на сантиметр, чтобы помочь другу.       — Саске-кун — извинись!       Он не мог подчиниться воле этого бестелесного голоса, который следовал за ним со дня гибели Сакуры. Саске не мог выдавить из себя ни слова: в горле пересохло, его знобило, а испачканные кровью пальцы дрожали, как после электрошока.       Где-то далеко послышался щелчок дверного замка и голоса.       Учиха прикрыл глаза. Он надеялся, что ещё не поздно что-то исправить.

*      *      *

      Шизуне спешным шагом направлялась в сторону квартиры семьи Учиха.       Часто вздыхая, она держала за руку Сараду, изредка поглядывая на заплаканного ребёнка, потягивая её за собой, как уставшего щенка. Произошедшее в кабинете Сакуры навеки останется там и только между ними — Като не хотела распространяться.       Она взяла на себя ответственность и родительскую обязанность Саске.       Шизуне никогда не думала, что упадёт настолько низко из-за этого человека. Её мнение и отношение к Учихе давно закрепилось, и, к сожалению, она не считала Саске хорошим, заботливым и надёжным мужчиной.       Такое впечатление сформировалась не сразу: она многие годы наблюдала за одиночеством Сакуры, за тем, как её подруга молча принимала все повороты судьбы. Сочувствие — вот что ассоциировалось у неё с положением Харуно.       Шизуне никогда не понимала, почему Сакура зациклилась на Учихе, будто в мире больше не было достойных мужчин, которым можно довериться. Это расстраивало.       Когда детская влюблённость Сакуры не прошла и вскоре переросла в сильные односторонние чувства, Като в душе надеялась, что глупышка-подруга отпустит фантазию об Учихе и сосредоточится на реальности.       Но события после завершения войны окончательно перечеркнули расчёты Шизуне.       Внезапно Учиха исправился: всё ещё отрешённый, он предстал благородным и в меру заботливым человеком. Эти размытые проявления чувств моментально покорили девичье сердце, и Сакура решила воплотить свою давнюю мечту — быть с Саске Учихой.       Однако её отношения с ним всегда казались Шизуне натянутой струной, которая в один момент разорвётся: Сакура вроде бы и стала женой Учихи, но мало с ним виделась; она стала матерью его ребёнка, а он оставил её ради искупления вины.       Шизуне не считала подобного рода отношения здоровыми, тем не менее она не вмешивалась, ведь новоиспечённой чете виднее, на чём возводить дом и семью.       Она всячески помогала подруге с воспитанием Сарады. Отчасти потому, что не могла наблюдать за трудностями жизни матери-одиночки — ведь по сути Сакура именно такой стала с пропавшим на секретной миссии мужем; отчасти Като принимала участие во всём этом потому, что не отыскала своё счастье и время с маленькой Сарадой хоть как-то удовлетворяло её нереализированные материнские инстинкты.       Эгоистично, да, но Саске Учиха поступил не лучше, когда ушёл на ту миссию.       И вот теперь, когда Сарада чуть старше и пришлось в очередной раз принять на себя обязанности Учихи, поговорить с ребёнком и объяснить, что случилось, — Шизуне испытывала отвращение к собственной участи в судьбе этой семьи.       Не она должна была сообщить Сараде о гибели Сакуры.       Точно нечто липкое и гадкое порывало похолодевшую кожу на спине и шее — Шизуне вздрогнула, дёрнувшись в омерзении: она не хотела оставлять ребёнка наедине с Саске. Сильная привязанность к Сараде провоцировала противоречивые мысли.       Инстинкты подсказывали, что необходимо свернуть с тропы и незамедлительно отвести девочку домой к Какаши.       Бывший наставник Учихи определённо самый лучший кандидат на роль опекуна Сарады в такой непростой ситуации; Наруто, хоть и преисполнен положительными амбициями, вряд ли сможет хладнокровно противостоять лучшему другу.       Но квартирный дом, в котором проживали Учихи, приближался с каждым шагом, и Като обессиленно подчинялась первичному плану. Ноги несли её по знакомому пути, мышцы не повиновались слабым проблескам мятежного настроения.       Уже перед дверью в подъезд она решила, что отведёт Сараду внутрь, а там посмотрит, и если Саске покажется в неадекватном состоянии — они уйдут к Какаши.       — Шизуне…       Обе резко остановились посреди бетонной лестницы. Като обернулась и взглянула на расстроенную Сараду: та уже не плакала, но по красным глазам и растёртым пальцами щекам было заметно, что эмоции в кучу девочка собрала порядком недавно.       — Что случилось? — почти шёпотом спросила Шизуне.       Всё это время они держались за руки, что аж онемели и вспотели пальцы. Несмотря на явный дискомфорт, Сарада цеплялась крепче за руку с каждым шагом, приближавшим их к квартире Учих.       — А я… пропустила похороны мамы?       Комок в горле не позволил Шизуне ответить. Она опять чувствовала себя не на своём месте: обо всём этом обязан говорить с Сарадой её отец, а не посторонний человек. Им необходимо подняться ещё на один этаж выше, и Учиха никуда не денется от своих родительских обязанностей — уж она в этом убедится.       — Милая, давай все вопросы, которые у тебя собрались, обсудим в присутствии твоего папы. Думаю, он хотел бы рассказать тебе обо всё сам.       Сарада ничего не ответила, лишь молча кивнула, шмыгнув носом.       Вздохнув, Шизуне продолжила подъём, и с каждым шагом сердце становилось всё тяжелее; путь к двери квартиры семьи Учиха казался невыносимо бесконечным, как путешествие по тоннелю, в котором собрались немыслимые кошмары.       Когда наконец добрались, Сарада принялась искать ключ в карманах портфеля. Като молча ждала, наблюдая за пустым коридором. Странное чувство посетило её тело, точно мерзкий холод и страх пронзали до костей, отбивая желание заходить в квартиру.       Учиха зазвенела ключом, и через несколько секунд они отворили дверь, впустив свет из коридора в прихожую.       Хватило секунды — если не меньше.       Шизуне резко схватила пальцами лямку портфеля, задержав ребёнка в коридоре. Сарада только еле слышно удивлённо выдохнула. Като не обратила внимания, потому что заметила пару обуви, которая, судя по оранжевому цвету, не принадлежала Саске.       Нахмурив брови, она прислушалась к звукам в квартире: напряжённая тишина казалась неестественной. Если к Саске кто-то пришёл, то почему не слышно их голосов? Это настораживало, особенно если предположить, что обувь, судя по оттенку, принадлежала Узумаки — безусловно.       — Жди меня здесь, — скомандовала Като, бросив сумку на пол и достав из скрытого кармана несколько пропитанных ядом сенбонов.       Учихе они едва ли навредят: после всего, что с ним сотворил Орочимару, вряд ли остались в его теле клетки, способные отреагировать на субстанцию в иглах. Но она не могла броситься в потенциально небезопасную ситуацию с голыми кулаками.       — Нет, я с тобой! — возразила обеспокоенно Сарада.       — Не спорь! Оставайся здесь и жди моего сигнала, — приказывая, отрезала Шизуне и поспешила внутрь; она подозревала, что её ослушаются, но хотела сперва убедиться в том, что Сарада не вбежит на место преступления или нечто подобное.       Прихожая и коридор пролетели как по щелчку — без обнаружений.       Минуя пустую и тёмную гостиную комнату, Като сосредоточенно прислушивалась к каждому звуку и шороху; краем глаза она заметила яркий свет, исходящий из кухни.       Собравшись с духом, она бесстрашно ворвалась в помещение, застыв на пороге в шоке от увиденного: Шизуне покачнулась, чтобы не наступить в лужу алой крови, которая растекалась по запачканному кафелю.       Брызги покрывали не только пол, но и ножки стола и стульчиков, не говоря уже о том, что кровь заливала лицо Узумаки, точно выплеснутая на него краска.       Первая мысль — убийство. Учиха сорвался и порешил лучшего друга, а она, глупая, оказалась посреди места преступления. Тяжёлый камень резко упал в области живота, сдавливая любые проявления мужества и стойкости с её стороны.       Шизуне несколько раз осматривала все элементы произошедшего, прежде чем дойти до верного умозаключения.       Рядом с телом Наруто сидел, прижимаясь спиной к холодильнику, Учиха Саске.       Его исхудавшее, истощённое и испачканное кровью лицо не выражало ни единой эмоции. В пустом взгляде не проблеснуло даже осознание того, что кто-то вошёл в его дом и застал данную сцену жестокого насилия.       — Наруто! — обеспокоенно прошептала Шизуне и бросилась к нему.       Она упала на колени и принялась осматривать неподвижного Узумаки: инстинкты медика включались машинально, и это позволяло сосредоточиться на том, что важно, — на спасении человеческой жизни.       Като подозревала, что он мог в очередной раз оказаться на грани жизни и смерти.       Очевидно, что Саске, кроме как психически, никак не пострадал от произошедшего — ещё не понятно, что тут случилось, но это позже. Учиха вне опасности и навряд ли нуждался в неотложной медицинской помощи, в отличие от его друга.       Осмотрев тело Наруто, Шизуне быстро заключила, что больше всего пострадало именно лицо: опухшие глаза, порезы и раны, что не переставали кровоточить, и выбитый зуб. Не исключить и сотрясение мозга от побоев. Она оперативно излечит всё, прежде чем Хината что-нибудь заподозрит, — без проблем. Но Узумаки проведёт не один день под наблюдением врачей.       — Что тут произошло?!       Узумаки хрипло засмеялся, но очень быстро пожалел об этом: радостный звук сменился болезненным визгом, который обеспокоил работающую над излечением ран Шизуне. Он закашлялся, выплюнув кровь, но нечто похожее на улыбку не сошло с лица.       Она устало вздохнула, покачав головой. Мужские разборки всегда заканчивались плачевно — как предсказуемо. И почему эти двое не могли обговорить свои проблемы, точно цивилизованные люди, зачем избивать друг друга, будто это что-то решало.       В этот момент где-то на заднем плане раздался топот ног, и Като прозрела.       Она настолько погрузилась в представшую перед ней сцену кровавой драки, что позабыла об оставшейся в коридоре Сараде. Предсказуемо, что Учиха её ослушалась и примчалась к ним, когда услышала крики.       Шизуне не успела даже вытянуть руку, чтобы поймать девчонку в походе.       Сарада влетела на кухню, словно маленькая колибри, с ужасом таращась на кровь и неподвижного, сипло смеющегося и беззубого Наруто Узумаки — шиноби, которого боготворила; её большие заплаканные чёрные глаза моментально отыскали Саске, и она бездумно бросилась к нему, обвив ручонками шею.       В любом ином контексте Шизуне посчитала бы эту сцену милой: объятия дочери и отца; Сарада беспокоилась о своём родителе и проявляла любовь, но, наблюдая сквозь призму сумасшествия, которое в последнее время творилось с этой семьей, Като считала, что всё складывалось очень неоднозначно.       Сарада кинулась обнимать отца из-за страха потерять второго родителя.       Если в её действиях присутствовала любовь — это с трудом проявилось. А вот испуг…       Учиха, который доселе сидел как столб, сперва никак не отреагировал на объятия дочери. Като старалась не отвлекаться от своего долга и фокусироваться на исцелении Узумаки, но любопытство не позволяло всецело отвернуться от сцены у холодильника.       Настолько непривычная и печальная картина.       Саске медленно поднял бледную руку и прижал к себе Сараду, вцепившись окровавленными пальцами в детскую кофту с капюшоном. Он обхватывал дочь, словно не отдавал себе отчёт в том, насколько крохотной та была и что физически не могла его поддерживать.       От уязвимости происходящего хотелось спрятаться.       Но Сарада стояла непоколебимо ровно, словно от её выносливости в этой ситуации зависела целая вселенная. Она прижималась лицом к волосам Саске; в определённом свете даже показалось, что девочка пустила слезу, смочившую щеку.       Лица Учихи не видно, но Шизуне подозревала, что, скрытый в тени, он наконец позволил себе проявить хоть каплю эмоций — а может, она ошибалась.       Чёрт, она ещё никогда в жизни не жаждала настолько заблуждаться!       Ради памяти Сакуры и будущего Сарады она испытывала необходимость вывести Саске на чистую воду: получить ответы и гарантии на многие нюансы относительно грядущего положения этой семьи — или того, что от неё осталось.       Кто-то должен вдолбить Учихе в голову дозу трезвого мышления, чем, видимо, и занимался Узумаки сегодняшним вечером. Крайне неуспешно, если подчеркнуть.       К сожалению, никто из них не способен заглянуть Учихе в голову, прочесть его таинственные мысли и окончательно убедиться в том, что он не растерял человечность.       Поджав опечаленно губы, Шизуне решительно отвернулась от Учих и наклонила голову, вдумчиво рассматривая освещённое чакрой лицо Наруто Узумаки. Если даже он не добился подходящего результата, то вряд ли это кому-нибудь под силу.       Сакура была единственной, кто мог хоть как-то управлять Саске Учихой, а так как её больше нет — потухла и надежда на счастливый конец истории знаменитого клана.       — Ты только Хинате не говори, — прохрипел Наруто, отвлекая внимание на себя. — Боюсь, она если узнает о том, что здесь произошло, тебе придётся меня воскрешать, а не исцелять…       Болван.       Впрочем, неудивительно: Наруто беспокоился обо всех на свете, за исключением самого себя. Он позволил лучшему другу выпустить пар ценой собственного здоровья — не в этом ли проявлялась самоотверженность Узумаки как верного товарища?       Неисправимый болван.       — Без проблем, — вяло улыбнулась Шизуне и продолжила исцелять его лицо.       Любопытство в очередной раз завладело ею, и, покосившись на Учих, Като приятно удивилась: Сарада умостилась в объятиях отца, оба сидели на холодном кафеле, хоть Саске и придерживал ребёнка ближе к себе, подальше от испачканного кровью пола.       Они не обмолвились ни словом, прижимаясь друг к другу; избитые пальцы Учихи машинально перебирали пряди волос дочери, а веки были опущены. Сарада положила голову на грудную клетку отца, обвив руками, насколько могла.       Моргая, Шизуне отвернулась, смущаясь наблюдать за столь сокровенной сценой.       Она опустила голову, позволив Саске остаться наедине с последним родным ему человеком, которого он, к сожалению, как личность даже не знал.       Однако интуиция подсказывала, что Учихи ещё дадут друг другу шанс на восстановление уз и душевное исцеление после очередной трагедии клана. Но только время покажет, так ли это. Шизуне надеялась на положительный исход.