***
Зелёная листва деревьев блестела в мимолётных лучах солнца. Несмотря на то, что небо медленно затягивалось тучами, людям в Центральном ЗАГСе было плевать — их лица сами светились, словно маленькие солнышки. Особенно жизнерадостным выглядел жених, который предчувствовал, что вот-вот свершится самый важный шаг в его жизни, и изнывал уже от мысли «ну когда же?» Роспись была назначена на двенадцать, и сейчас собравшиеся гости во главе с Лёней Голубевым ожидали появления невесты. Когда дверь комнаты отдыха открылась и оттуда появилась Ира, улыбка Лёни словно стала ещё ярче. Сама Ира изо всех сил пыталась побороть внутреннюю дрожь, отчего-то колотившую по телу. В её ушах продолжал звучать голос Пчёлкина, который накладывался на разговоры гостей, и бил эхом по подсознанию. «Нам нужно поговорить.» И чёртовы помехи, прервавшие их в такой момент. Один только Бог знал, пожалуй, чего Ире стоило собраться и выйти к гостям. И всё же она сделала это — вложила свою руку в его ладонь и повернулась к большим дубовым дверям, которые уже открылись им навстречу, показывая дорогу в новую, супружескую жизнь. Речь регистратора она слышала в пол-уха, и виноват в этом был, конечно же, дождь. В голове прозвенела мимолётная мысль о чьих-то — Томы? Дашки? — словах, что дождь на свадьбе — счастливая примета. Ира бросила взгляд на невестку, которая стояла рядом с её братом, прижимаясь к его плечу. Осознание, что эти двое примирились, отозвалось внутри улыбкой, которая, впрочем, исчезла спустя короткое мгновение, стоило ей увидеть за окном одного-единственного человека. Всего один взгляд — и сердце рухнуло в пятки. Ира не могла заставить себя отвести глаз от Пчёлкина, который в эту самую минуту стоял безо всякого зонта или навеса прямо под дождём. Капли спадали на его лицо и волосы, делая их мокрыми, струились вниз по пальто, небрежно висевшего на плечах, но даже не застёгнутого. Словно он торопился и надеялся успеть. Словно всё ещё можно было отмотать и повернуть время вспять. Нам… нужно… поговорить. Три слова, застывших в голубых глазах немой мольбой. Ира сама не поняла, в какой момент пропустила обращение к себе. И, наверное, выглядела полной дурой, когда попросила повторить вопрос. Как можно было не понять, чего от тебя хотят, когда стоишь в ЗАГСе в свадебном платье? И тем не менее… Нам нужно поговорить. Кап, кап, кап. Нам нужно поговорить. Кап, кап, кап. Кап! — Невеста, вы будете отвечать? Взгляд Лёни мелькает перед глазами, а спустя мгновение Голубев в недоумении смотрит туда, куда ещё считанные секунды назад она — и лицо его словно становится каменным. Но это всего на мгновение. Потому что в следующую секунду жених, взбесившись окончательно, обрывает их прикосновение, освобождая её руку от хватки своих пальцев, и, хватая молоток, разбивает им стекло в установленном месте в случае пожара. Ира не успевает даже вскрикнуть, как Лёня перелезает через махину осколков и бросается с кулаками на Пчёлкина. — Видишь, что ты наделала?! — Елизавета Викторовна оказывается рядом с ней, хотя Ира могла поклясться, что та только что стояла на расстоянии метров двадцати, не меньше. Женщина начинает неистово хватать её за плечи и трясти, но Ира не в силах посмотреть на неё, потому что взгляд мёртвой хваткой вцепился в дерущихся Пчёлкина и Голубева. — Почему ты не поговорила с ним раньше?! Почему?! Ира задыхается, вскакивая с постели. В ушах ещё некоторое время шумит, словно действительно она слышит какие-то помехи. Судорожно хватая ртом воздух, первые несколько секунд она пытается придти в себя. И примерно на третьей осознаёт, что находится не в Центральном ЗАГСе, а на Тверской, в спальне. И вокруг нет толпы гостей, нет разъяренной Елизаветы Викторовны, нет никакой драки. Только темнота и мерное цоканье стрелки настенных часов. Вдох-выдох, вдох-выдох. — Спокойно. Это всего лишь сон. Сущий кошмар… Однако, не успевает она восстановить дыхание, как к горлу поднимается приступ тошноты. Соскочив с кровати, Ира успевает добежать до уборной, прежде чем содержимое её желудка выходит наружу обратным путём. «Чёрт.» К моменту, когда рвота прекращается, она чувствует, как её руки и колени начинают дрожать. В ванной Ира щедро набирает воду в ладони, умывая лицо и шею. Холодная вода отрезвляет, становится чуть легче. Уже вытираясь полотенцем, Холмогорова смотрит в своё отражение, ощущая смешанное чувство дежавю. Давно забытый сценарий из детства — её часто мутило после кошмаров. Когда мама была жива, она всегда успокаивала её, помогала привести себя в порядок, потом заваривала тёплый крепкий чай и читала сказку. Ира засыпала, точно зная, что кошмар не повторится, и что кошмар — всего лишь сон. Воображение. Голос подсознания. Но, слава богу, кошмары ей снились редко. Правда, когда мамы не стало, Ира целую неделю вскакивала по ночам от своих видений. Её мама в гробу — это было наихудшим кошмаром тогда. Врачи говорили, что похороны — это сильный стресс, что нужно подождать и всё пройдёт, поменьше переживать и побольше переключаться на позитивные мысли. Тогда Космос, выскакивающий вместе с ней целую неделю и читающий сказки, устал от этой изматывающей традиции и привёл Иру в свою компанию ребят. Кошмары прекратились. Ира забыла о них на долгих восемнадцать лет. Ну, или во всяком случае, ей сейчас так казалось. И вот, опять. Хотелось, чтоб рядом была мама или Космос, но рядом никого не было. Ира была одна. Поэтому, вздохнув, Холмогорова отправилась на кухню, чтобы самостоятельно заварить себе чай, точно зная, что без его порции теперь не сможет уснуть. Хорошо хоть, сказки читать уже не нужно. Поставив чайник на плиту и включив огонь, она прислонилась к подоконнику, оперевшись запястьями, и стала всматриваться в темноту за окном. Двор был пуст — что, собственно, неудивительно, в полтретьего ночи-то. Взгляд упал на место, где стоял мерс Пчёлы — и Иру отбросило на две недели назад. Две недели — именно столько прошло с их последней встречи и того разговора в машине. Они не виделись, не созванивались. Сама Ира не хотела давить и первой делать шаг, справедливо полагая, что Пчёлкину следует подумать и разобраться — ведь именно эти слова она ему сказала на прощание, — но с каждым днём ожидание заставляло бояться всё больше. Что, если он не позвонит сегодня? Что, если он не приедет… вообще? И Ира понимала, что боится. Но не могла переступить через это. Дело ведь даже не в её гордости, а в его недоверии. Она не хотела умолять его вернуться, она хотела, чтобы он сам захотел этого. Чтобы сам решил ей поверить. А все необходимые доводы для этого, со своей стороны, она уже озвучила. Ей больше нечем было крыть. Внутренний голос отговаривал: может, стоило сказать иначе? Может, стоило сказать, что ты его любишь? Одно слово, возможно, рассеяло бы сомнения, но Ира не верила, что это бы помогло. К тому же, в их с Витей отношениях фраза «люблю» маскировалась совсем другими буквами и поступками. Вскипевший чайник прервал поток мыслей. Ира залила кипяток в кружку и стала наблюдать, как заварка постепенно окрашивает воду в тёмно-коричневый цвет. И только спустя мгновение она поняла, что это кружка Лёни. «Раньше я думала, что наши отношения такие же прозрачные, как эта вода, но теперь… теперь они как этот чай. Горькие и беспросветные.» Несколько кусочков сахара должны были улучшить ощущение, но при первом же глотке Ира поняла, что толку от них мало. И всё-таки она продолжала сидеть на кухне, пить чай и думать, пока воспоминания одно за другим проносились в её голове.— Знаешь, — он не желал скрывать того, что было на душе, понимая, что ближайшие дни им не предстоит свидеться, — Я бесконечно рад, что ты у меня есть. И мне есть, куда возвращаться. — Сентиментальность тебя когда-нибудь погубит. — Если раньше неё это не сделаешь ты. — Как я могу? — Проведешь со мной остаток своих дней.
Желудок предательски сжался. Ира сделала ещё один глоток, желая заглушить свою память и зная, что не поможет. Возможно, стоило выпить чего-то покрепче, чтобы добиться желаемого, но пить в одиночку посреди кухни ночью — не лучшее решение при её нынешнем физическом самочувствии.— У меня сегодня выходной, — он хотел признаться в этом утром, но, раз уж они не спят и стоят оба на кухне посреди ночи, что мешает? Ира удивляется, но не успевает ничего спросить, — ну, я подумал, что это нужно нам. Мы в последнее время слишком мало проводим вместе. Не успели переехать толком, как меня в командировку дёрнули, теперь, вот, у тебя… — он не договаривает, замечая взгляд опущенных глаз, — прости, я не то хотел сказать. — Да нет, ты прав, — Ира кивает, снова встречаясь с ним взглядом, и напряжение сменяется интригой, — значит, сегодня мы только вдвоём? — Давай устроим себе праздник, — Лёне тоже хочется забыть обо всём, и провести этот день, как в беззаботные годы студенчества, — просто проведём этот день вместе. — Я только «за».
Ира сама не поняла, в какой момент её глаза наполнились слезами. Это было так странно — учитывая, что она никогда так часто не плакала, сколько за последнее время. Должно быть, всё навалившееся рано или поздно должно выйти наружу, выплеснуться. Она не содрогалась от рыданий, но слёзы сами медленно текли из её глаз по щекам, теряясь в изгибе губ. Если бы её спросили, она бы сама не смогла ответить, по ком плачет. По их отношениям с Лёней, от которых осталась только иллюзия? По Филу, который находится в коме? А, может, по своему беззаботному и далёкому детству, когда все проблемы решались одним разговором с мамой.— Я тебе обещаю, что таких праздников у нас будет ещё много, — Голубев развернул её лицом к себе, сорвав с губ поцелуй. Ира ответила, растворившись в мгновенье. Пенье птиц, ощущение свободы, и его губы захватили её полностью. Дурман стал пропадать после того, как Лёня оторвался и прошептал: — будем гулять вчетвером. — Вчетвером? — удивилась она. — Ну да. Ты, я и сын с дочкой, — на его лице была мечтательная улыбка, — родишь мне детей? Двух, или даже трёх?
Чёрт. Оказывается, тяжело не только принять выбор, но и столкнуться с его последствиями. Допив чай, Ира вымыла кружку и открыла шкафчик над раковиной, чтобы поставить её туда. Полка находилась гораздо выше неё и каждый раз приходилось вставать на носочки, чтобы дотянуться. Но в этот раз, стоило оторваться пяткам от пола, как она почувствовала странную пульсацию в ушах. Голова будто стала тяжёлой, а всё тело ватным. Едва не уронив кружку, она в последний момент успела опустить её в раковину. Звенящий звук прокатился по кухне, но Ира словно услышала его где-то отдалённо. Как будто находилась сама в каком-то вакууме. Пальцы ухватились за столешницу, изо всех сил сжимая её как можно крепче, чтобы не упасть. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Хватая ртом воздух и пытаясь прогнать это состояние, Ира медленно переместилась на стул. Головокружение понемногу стало отпускать её, и тогда она решила, что с неё хватит. Лучше пойти и прилечь. Возможно, удастся заснуть, а обо всём остальном она подумает позже.***
Жизнь Тамары разделилась на «до» и «после». Филатова, признаться честно, не любила больницы, но теперь и вовсе возненавидела. Каждый день они с сыном приходили к Валере, ожидая чуда, но чуда всё не происходило. И каждый раз, когда Филипп смотрел на Валеру, находящегося по прежнему без сознания, его глаза становились такими молящими, что у неё сердце кровью обливалось. Вот и сейчас, сидя рядом с сыном и мужем, Тамара молилась о чуде. Просто кто-то когда-то сказал, что вера спасает и помогает, и Валера всегда верил в лучшее. Значит, теперь ей стоит тоже верить — вдвойне — и за себя, и за него. Она прокручивала в голове сотни сценариев, глядя на окружающих. Космос и Даша оказались на грани развода из-за губительного пристрастия Холмогорова. Оля тоже была близка к тому, чтобы уйти от мужа и забрать сына вместе с собой. А она, Тамара, оставалась в стороне от их драм, не высказывая своей простой истины: уж лучше бы Валера так поступал, но он был бы рядом, был бы жив и здоров. Наверное, не следовало так думать, но каждодневное пребывание в этой палате под гнётом неизвестности и ожидания убивало её. Она, конечно, знала, что такой сценарий у них ни за что не произошёл бы, и когда-то полагала, что измена или скандалы — худшее, что может случиться в браке, но теперь понимала, что это не так. Даже после большинства разногласий, после, казалось бы, краха и предательства, всегда существует шанс всё исправить. Человек может измениться, может осознать свои ошибки, а значит, появится возможность всё восстановить со временем. Против смерти же спасения нет, и никакое время это не исправит, не излечит и не восстановит. Тамара боялась даже представлять себе, что будет с ней и с Филиппом, если Валера никогда не выйдет из комы. Внезапно дверь в палату позади открылась и вошла медсестра. Её чёрные, как смоль, волосы были заколоты заколкой, но всё равно спадали на плечи, выглядывая из-под белой шапочки. От чистоты халата в глазах должно было зарябить, но Тамара практически не обратила на это внимания, продолжая смотреть на Валеру, пока её не окликнули. — Тамара Андреевна… — Нежная, девичья рука осторожно коснулась плеча. Филатова вздрогнула, обернувшись. — Борис Никитич просил вас подойти к нему в ординаторскую, чтобы обсудить дальнейшее лечение вашего… мужа. Простите. — Спасибо вам, Вероника. — Переведя взгляд на сына, Тамара спросила: — Подождёшь меня здесь? Я скоро приду. — Конечно, мам. Иди. — Филипп всё понимал. Детская ладошка метнулась к неподвижной отцовской руке, обхватив его за пальцы. — Я с ним посижу. Тамара ответила ему благодарной улыбкой, такой ободряющей, насколько она сейчас в принципе была способна кого-то ободрить. Потому что, пожалуй, единственным человеком, ради которого она действительно готова была держаться и биться до последнего за их семью, был Филипп. Каждый день Тамара благодарила Бога, что у неё есть их сын, иначе она бы, возможно, вконец потеряла рассудок и всяческий смысл. Выскользнув из палаты, она оставила их троих наедине: бессознательного Валеру; сжимающего его руку Филиппа; и Веронику, занявшуюся показаниями множественных датчиков.***
Как только за Филатовой закрылась дверь, Вероника обернулась к приборам. Её лицо заливалось краской, а руки, кажется, всё ещё дрожали, хотя она тщательно пыталась это скрывать. За годы работы она успела поменять несколько больниц, завести хорошую репутацию и рекомендации. Карьера стремительно могла бы пойти вверх, если бы она всё же окончила медицинский ВУЗ, но сложилось так, как сложилось. Веронике пришлось бросить обучение на последнем курсе, променяв шанс попасть на интернатуру на возможность стать матерью. И пускай этот ребёнок был не от любимого человека, а от ненавистного супруга, с которым она так и не смогла примириться за пять лет брака, но она всё равно была счастлива в тот момент, когда взяла свою малышку на руки. И первой мыслью, которая пронзила её, было осознание удивительного сходства с ним — с тем, кого она продолжала любить все эти годы, и кого так и не смогла забыть. Да, Вероника понимала, что это безумие, что это смешно, но она неведомым образом ловила в Варе черты Валеры Филатова. И порой ей казалось, что, если бы тогда, в восемьдесят седьмом, она бы не пошла на поводу у своих родителей, то Варя появилась бы на свет гораздо раньше. И она была бы от любимого человека, что не менее важно. Они не виделись практически десять лет. Долгих, мучительных и горьких десять лет, пропитанных её виной. Вероника не знала, где он и что с ним — последнее, что она слышала о нём, датировалось восемьдесят девятым годом: подающий надежды спортсмен покидает бокс по состоянию здоровья. В те дни её разрывало на части от желания найти его и увидеть, спросить, как же так получилось? Когда-то они мечтали, что будут вместе, и когда-то они действительно были близки к этой мечте, но она сама всё разрушила. Испугалась и решила, что так будет лучше для всех, в первую очередь — для него самого. И стоя сейчас у его постели, Веронике больше всего хотелось, чтобы он открыл глаза и она смогла задать один простой вопрос: «ты действительно счастлив?» Потому что у неё, увы, стать полноценно счастливой не было шансов. Потому что сейчас у неё не было ни мужа, ни родителей, которые только и указывали, как ей жить и что делать, но была Варька. Миниатюрная копия своей мамы, по иронии судьбы напоминавшая Его. Что это: награда или наказание? Вероника снимала показания с приборов и мимолётно бросала взгляды на мальчишку, сидящего здесь. Это его сын. Такой взрослый уже. И внешне чертовски похожий на него, словно две капли воды. Интерес пробудился в ней мгновенно, поднялся волной и выплеснулся раньше, чем она успела себя одёрнуть. — Тебя как зовут? Мальчишка, должно быть, не ожидал, что она решит с ним заговорить. Вероника уже подумала, что сейчас услышит всемирно известный ответ про учение не разговаривать с незнакомыми людьми — потому что так отвечали дети в девяносто девяти процентах, — но нет. Ответ был вежливым и несколько тихим: — Я Филипп. А вы папина новая медсестра, да? — Ну, можно и так сказать. Я в этой больнице уже месяц. — Вероника помнила, как ровно в тот день, когда её приняли на работу, она услышала от коллег о тяжёлом случае пациента с аварии. Но весь её мир перевернулся в тот момент, когда она узнала имя пострадавшего из карточки на посту. — Переживаешь за него. Она не спрашивала, а утверждала, потому что это и так было видно, но Филипп всё равно кивнул в ответ. — Он здесь уже давно лежит, а мы с мамой ждём, когда он очнётся. Неловкая пауза повисла между ними. Вероника проверила датчики, прикреплённые к груди и, убедившись, что все они надёжно держатся, снова нарушила тишину. — Знаешь, я видела уже пациентов, которые, как и твой папа, были в коме. — Они потом выздоровели? Вероника не хотела пугать мальчика. Поджав губы, она послала ему неутешительный взгляд, и Филипп всё понял сам. Он был слишком сообразительным, и, хоть Вероника не была знакома с его матерью достаточно близко, она делала ставку на то, что это, опять же, гены Валеры. Хотя, он бы женился лишь на хорошей и искренней девушке. Волна печали грозилась потопить её окончательно, но она заставила себя держаться и, чтобы хоть как-то отвлечься, ответила: — К сожалению, не все. Людям не всегда везёт. Многое зависит от общего состояния пациента. Но твой папа ещё борется и, если он продержался так долго, значит, у него есть все шансы. О том, что комы могут длиться годами, язык не повернулся сказать. Вероника просто чувствовала, что должна как-то приободрить этого мальчика, и интерес, проявившийся во взгляде, дал ей понять, что у неё это вышло. — А мы? Мы с мамой ему можем как-то помочь? — Конечно. Вы уже помогаете тем, что находитесь рядом. Он это чувствует, поверь. — И, как бы ни было горько, Веронике хотелось верить, что Валера чувствует и её присутствие. Или, что он, за все эти годы, сумел её простить. — Но будет ещё лучше, если ты с ним будешь разговаривать так, как, если бы он был здоров. Хотя бы время от времени. Что скажешь? — Я… я попробую. Вероника кивнула. — Можешь попробовать сейчас. Я пойду, чтобы не мешать. А ты жди маму, как и обещал, договорились? И когда его сын кивнул, Вероника бросила последний взгляд на Валеру, прежде чем покинуть палату.***
В квартире на Патриарших было тихо. Непривычно тихо. Пчёлкин уже успел свыкнуться с мыслью, что всё наладилось, но реальность внезапно ударила под дых. И не то чтобы он рассчитывал, что Ира сразу переедет к нему… Хотя, кого он обманывал? Витя полагал, что после состоявшегося разговора Холмогорова снова окажется здесь, рядом с ним, в этих стенах, из которых она когда-то упорхнула, казалось бы, безвозвратно. Пчёле понадобилось время, чтобы осознать тот факт, что у них всё закончилось, привыкая к тишине рядом. А потом в его жизни появилась Ангелина, знакомая ещё со свадьбы Филатовых. Витя сам не понимал, как его занесло в эти отношения, но она не задавала никаких вопросов. Ни разу Пчёла не услышал ни намёка на обиды, ни даже капли подозрений. Догадывалась ли Ангелина о том, что время от времени он спал с другими? Может быть. А Витя не мог по-другому, потому что только теперь понял: в каждой мимо проходящей девушке все эти годы он искал её. И даже в Морозовой пытался увидеть другую. Проблема в том, что не вышло. А ещё в том, что эта другая сейчас резко сбрасывала все его ожидания в пропасть. И, чтобы там ни было с обстоятельствами, Витя не мог отбросить сомнений в том, что Ира всё ещё что-то чувствует к самому Голубеву. «А как ты хотел, приятель? — Беседы с голосом совести не развлекали. — Он ей жених. И, ещё чуть-чуть, и может стать мужем. Отступись.» «Чёрта с два. Если ты её любишь, то отступаться — не твой вариант, Пчёлкин. И да: она бы поговорила с ним рано или поздно до свадьбы, но ты же повёл себя, как дурак, когда приехал к ней скандалить.» Витя чувствовал себя так, словно на одном плече лежит его совесть, а на втором — его порочность. И вот сейчас эти две сущности вели в его голове перепалку, сражаясь за его мнение. А он просто сидел, пил коньяк и не знал, как поступить. Они не разговаривали уже две недели. Две, мать его, клятых недели. Четырнадцать дней, в течение которых Вите казалось, что он едет крышей. Серьёзно. Во первых, Пчёлкин, всегда относившийся холодно к своим избранницам, ловил себя на мысли, что ждёт её появления. Её звонка. Да хоть малейшей весточки! Это было ему несвойственно, или просто позабыто за то время, что её не было рядом, но причина сводилась к одному: такие эмоции в нём вызывала лишь Ира. И Вите это и нравилось, и не нравилось одновременно. «А она тебя любит? Ты же, блин, приехал поговорить! Ты сам пришёл. И что в итоге? Она ничего не сделала.» «Значит, нужно поехать ещё раз. Хотя бы для того, чтобы попытаться в последний раз.» «Ты, что, тупой?» «Сам ты тупой… Осёл гордый, блин!» Пчёлкину хотелось заткнуть оба голоса, чтобы они умолкли в его голове хотя бы на секунду. Он сделал внушительный глоток прямо из горла бутылки. План медленно, но верно зрел в голове, складываясь по частицам в пазл. Если Ира вправду хочет уйти от него, то Витя внесёт необходимую сумму залога, и у Лёни появится отличная возможность находиться дома, а не в мрачной камере, ожидая решения по его делу. Серьёзно. И плевать, что Пчёлкин ненавидит этого помощника прокурорского, плевать, что он был бы рад, если бы причина их с Холмогоровой ссор угодила бы куда подальше и подольше. За эти две недели какие только мысли не посещали его голову. Он даже думал — в порядке бреда — сделать так, чтобы Голубев никогда не отмылся, но понимал: если Ира когда-нибудь узнает, кто приложил руку к этому, не простит. Даже выбрав его, уйдёт. И сам он, несмотря на всё недовольство, хотел, чтобы это решение осталось за ней не потому, что нет другого выхода, а потому, что именно она так решила. Он просто подарит ей возможность покончить с этим раз и навсегда. Оказавшись в прихожей, Витя накинул на плечи пальто и уже собирался выходить, но, открыв двери, понял, что его опередили. Ира на пороге переминалась с ноги на ногу и, кажется, выглядела бледнее обычного. Пчёлкину понадобилось моргнуть, чтобы понять, что это взаправду. «Ничего не сделала, говоришь?» — одно из внутренних «я» готовилось ликовать, уносясь в пляс. Сам он не знал, с чего начать, поэтому просто сказал: — Привет. Ира кивнула и как-то странно сморщилась. — Что-то случилось? — Я хотела сказать… Я… Ожидал ли Пчёлкин этой встречи? Чёрт возьми, да. Но он уж точно никак не ждал, что после одной-единственной невнятной фразы Ира рухнет в обморок. Витя поймал её быстро, чисто по инерции, подхватил за мгновение до того, как она успела бы шмякнуться на холодный пол лестничной клетки. И, держа в руках её бессознательное тело, Пчёлкин почувствовал, как мгновенно начинает трезветь, помимо того, что где-то под рёбрами закрался испуг.***
Рабочий день подходил к концу. Даша выдохнула, чувствуя себя уставшей. Нет, она любила детей, но после сегодняшнего проведённого дня среди детских криков и возни хотелось тишины. Ася, увидев опечаленное лицо матери, решила, что нужно дать ей отдохнуть, поэтому верно шла рядом, держась за руку и не задавая никаких вопросов. Выглянувшее солнце из-за хмурых свинцовых туч должно было радовать. Даша любила наступление весны всем сердцем, но именно сейчас в её сердце было слишком пусто и сухо. Она хотела поскорее добраться домой и, избежав по возможности любых разговоров, накормить дочь ужином и, уложив её спать, самостоятельно забыться глубоким сном. Желательно, без сновидений. Потому что в последнее время все её сны сводились либо к счастливому прошлому, либо к настоящему ужасному. Мысли, впрочем, тоже. Толкнув калитку забора, ограждающего территорию детского сада, она не сразу заметила припаркованный неподалёку джип, но вот Ася была куда внимательнее. И радость мгновенно озарила детское личико, вместе с сорвавшимся с языка: — Папка! Космос, показавшийся из-за машины, приветственно раздвинул руки в разные стороны, готовясь к объятьям. И Даша не стала удерживать дочку, признавая, что ей это было бы не под силу даже при наличии желания. Он всё ещё оставался отцом её ребёнка. — Принцессам привет. — Космос сиял, наблюдая двух самых любимых им женщин. И мысленно жалел, что ему понадобилось так много времени, чтобы осознать, что это — главное. — Как тебе в садике, никто не обижает? Даша удержалась от того, чтобы сказать, что у Аси явно характер от Космоса и, учитывая этот факт, девочка вполне смело постоит сама против всех обидчиков. — Нет, конечно, мне там нравится, — девчушка обхватила обеими ручками шею отца и, приблизившись к уху, шёпотом добавила: — но мама грустная, наверное, устаёт. Пап, ты… ты же пойдёшь с нами, да? Сердце предательски заныло. Космос очень хотел этого, но не знал, что сказать. Язык не повернулся отказывать, а соглашаться и вступать в перепалку с Дашей из-за этого не хотелось. Поэтому, желая быть честным, Холмогоров обнял дочку и ответил: — Я всегда буду рядом. Но Асе, кажется, неопределённого «всегда» было мало. — Мам, папа же пойдёт с нами? Даша бросила взгляд в их сторону, признавая, что до этого с усилием воли заставила себя отвернуться. — Я хочу, чтоб он почитал мне сказку на ночь. И мультики! — Ася бросила взгляд на Космоса. — Сегодня новая серия будет, про рыбку! — Ась… — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — дочка умоляла, глядя на неё, и у Даши самой сердце разрывалось от этого. Но что она могла сделать? Космос, впрочем, поджал губы, но спустя мгновение всё же согласился: — А как насчёт того, чтобы посмотреть мультик у дедушки? — Я хочу дома, — Ася загрустила. — И мама не отпустит… И она устала, чтоб вести меня потом обратно. И вообще, почему ты больше не живёшь с нами, пап? Ты нас не любишь? Даша вздохнула, решив оборвать это всё, пока не зашло слишком далеко. — Зайка, твой папа любит тебя больше всего на свете. — Пап, а маму любишь? — Люблю, — тихо, но чётко проговорил Космос, взглянув при этом на неё. — Мам, ты же тоже любишь папу, почему он с нами не живёт? Сказать, что у Даши встал ком в горле — это ещё промолчать. Она не знала, что делать и как поступить, как рассказать дочке обо всём. Она ведь ещё маленькая, зачем ей знать о тех драмах, которые свалились на их взрослые головы? Но, справедливо подметив, что Ася уже становится на дыбы при разногласиях, Даша хотела сгладить этот разговор. И, как бы ей ни хотелось поскорее оказаться дома, она предложила: — Пойдём на площадку? Ты поиграешь, а мы с папкой пока поговорим. К великому облегчению, возражений и повторных вопросов не последовало. Через считанные минуты Ася развлекалась на качели и пыталась раскачаться самостоятельно, время от времени бросая взгляды на родителей. Даша, устроившись на лавочке напротив, наблюдала за дочерью, стараясь не смотреть на Космоса. Впрочем, как только тот отошёл от качели и сел справа от неё, сразу же спросила: — Зачем ты приехал? Мы же уже всё обсудили. — Мне так не кажется. — Космос смотрел на неё, чувствуя непреодолимое желание прижать к себе и никуда не отпускать. — И вообще, я хотел увидеться. Даш, я скучаю без вас. Даша невесело усмехнулась. — Ну, если скучаешь, прими опять, и жизнь сразу заиграет новыми красками. — Я серьёзно. Посмотри на меня. — Космос взял её за руку, пытаясь достучаться. Даша не хотела смотреть, но всё-таки подчинилась. И в глазах напротив уловила сожаление. — Я не могу без вас. Без тебя, без Аськи. Мне никто не нужен, слышишь? Вы — это всё, что у меня есть, всё, что имеет значение. — Не начинай… — Даш, я понимаю, что я обидел тебя. И я заслужил такое отношение, но, прошу тебя, дай мне всё исправить. Я клянусь, я завяжу. Даш, я люблю тебя. Все его слова били как ножом по сердцу. Хотелось ли Даше всё вернуть назад? Безусловно. Она была счастлива с Космосом, но это счастье закончилось в тот момент, когда в их жизни появился кокс. Даша надеялась, что он изменится, что он бросит, ждала, верила — и что в итоге? Он опять сорвался. Он умудрился натворить бед и зацепить вокруг всех, кого можно, а потом ещё и на неё вылил кучу дерьма, обвинив едва ли не в измене. Даша всё ещё любила Космоса, но куда больше она любила их дочь, и осознавала, что не хочет такой жизни для Аси. Именно поэтому никакой причины озвучивать не собиралась. Да и, потом — последнее, что Даша бы задумала сделать при любых обстоятельствах, это поступать подобно матери, настраивая свою дочь против отца. — Проникновенная речь, сам сочинял или кто-то помог? — Зачем ты так? — Извини, просто твои слова разбегаются с действиями и я тебя не понимаю, Космос. — Даша бросила на Асю взгляд, убедившись, что дочка отлично проводит время и пока не умудрилась упасть с качели, а затем снова обернулась к мужу. Пока ещё мужу. — Ты уже давал мне это обещание, не так ли? И сам нарушил своё слово. Так почему я должна тебе верить сейчас? — Я понимаю. И я готов доказать, я готов меняться. Ставь условия. — Решил устроить переговоры? — Пусть так. Я хочу получить шанс. Даша поднялась с лавочки, бросив на него последний взгляд. — Сомневаюсь, что у тебя получится ещё когда-нибудь вернуть моё расположение. Но, как бы я к тебе ни относилась, скажу снова: я не стану препятствовать вашему с Асей общению. Если ты, конечно, возьмёшься за голову. А сейчас прости, но нам пора. Я устала и хочу провести этот вечер с дочкой.***
Ира открыла глаза, наблюдая белый потолок и склонённого над ней мужчину в белом халате. Стоило доктору отстраниться, как она заметила и Пчёлкина, стоявшего за его спиной и с беспокойством смотревшего в её сторону. Что происходит? Картинки замелькали перед глазами: дорога, плохое самочувствие, подъезд на Патриарших, звонок в дверь, его «привет» и… — Как вы себя чувствуете? — Бывало и лучше. — Честно призналась Ира. Она попыталась встать, но доктор уложил её обратно одним движением. — Что происходит? — Ты потеряла сознание. — Ответил Витя. — Я испугался и привёз тебя сюда. Доктор, скажите, с ней точно всё в порядке? — На первый взгляд да, но одно подозрение у меня всё-таки есть. — Врач перевёл взгляд на Иру, затаившую дыхание. — В последнее время вас ничего не беспокоило? Перепады настроения, тошнота, может, даже рвота? И хотя какая-то часть подсознания уже начала догадываться, но Ира не могла не спросить: — К чему вы клоните? Пчёлкин тоже замер. Ира не знала, обдумывает ли он должным образом слова врача или уже догадался. Врач, впрочем, серьёзно посмотрев на неё, ответил: — К тому, что это не болезнь, а всего лишь состояние женщины, готовящейся стать мамой.***
На улице уже был вечер, фонари постепенно зажигались, освещая дорогу. Солнце, скрывшееся за горизонтом, уступило правление восходящей луне. Ира сидела на переднем сидении Витиного мерса и смотрела в сторону подъездной двери, не желая оборачиваться на Пчёлкина. Это было слишком сложно и непонятно. Известие о беременности сработало, как говорят в простонародье, «обухом по голове». С одной стороны, Ира чувствовала непонятную панику: она беременна. Что будет, если Пчёлкин не хочет становиться отцом? Вдруг он скажет сделать ей аборт? А если не скажет — как она будет вынашивать, рожать? Какой она вообще будет мамой? Что, если она не справится? Ире вдруг стало настолько страшно, едва не до слёз. Но она подавила их, не желая казаться сумасшедшей. Хотя напоследок врач предупредил о том, что настроение может меняться до неузнаваемости и эмоции желательно выпускать наружу, а не держать в себе. Ира вспомнила слова, которые всегда говорят о детях: люди радуются, причитая, что это — счастье, что нужно обязательно становиться родителями, а потом… О том, что потом бывает совсем по-другому, предпочитали умалчивать. Пчёлкин, остановив машину, кажется, заметил эту затянувшуюся паузу и спросил: — Ты чего? Он, конечно, и сам был в том ещё шоковом состоянии. Мечтал ли Витя о детях? Если бы эта новость свалилась ему на голову в восемьдесят девятом, он был бы не рад. Пчёла, если быть откровенным, вообще не видел себя отцом, не представлял меняющим подгузники, но, видимо, фантазировать на эту тему совершенно бессмысленно. Иногда нужно, чтобы судьба, так сказать, поставила прямо перед фактом, и тогда начинаешь понимать, что некоторые вещи, казавшиеся нереальными, теперь могут приобретать иной поворот и выглядеть даже желанными. В какой-то степени. Ира обернулась, бросив на Витю взгляд и, встретившись с его глазами, решила не врать. — Ты, наверное, будешь смеяться… но мне страшно, — на серьёзном лице Пчёлкина, впрочем, не было видно даже намёка на смех, потому что сама она выглядела куда хуже. Ира внезапно поняла, что дрожь пробивает её изнутри. И что она боится всего: и того, что у неё не получится стать хорошей мамой, и того, что что-то может пойти не так с беременностью или вообще… Если бы рядом сейчас оказалась мама, она бы утешила и заверила, что это абсолютно нормально, что страх — это эмоция многих пар, прошедших через это, и что наличие сомнений уже говорит о том, что человеку не плевать на своего ребёнка, а значит, плохим родителем он не может быть априори. Евгения, наверное, обняла бы её и заверила, задорно подмигнув, что всё это только с первой беременностью, а дальше будет легче. Возможно, рассказала бы, что в своё время похожие ощущения испытывала с Космосом, только забота и поддержка Юрия убедили её, что они на верном пути. За своими мыслями Холмогорова сама не заметила, как начала высказывать ему вслух все свои опасения. Витя слушал, не перебивая, пока её голос не затих. Временами на его губах всё-таки прорезалась тень улыбки, потому что в этот момент их мысли были во многом схожи. И тем не менее, когда Ира перестала говорить, Пчёлкин сразу понял, что должен сделать. Одним движением он приподнял её за подбородок, заставляя посмотреть ему прямо в глаза. — Послушай, я знаю, что это всё максимально неожиданно для нас двоих. Мы с тобой никогда не говорили о детях, и не думали. Чёрт, я вообще думал, может, какой-то чайлдфри там. Но, видимо, к некоторым вещам нельзя быть полностью готовыми, а значит, нужно принимать решение здесь и сейчас. В последнее время, согласен, у нас не всё хорошо. Да, мы срёмся с тобой. Но, кто без греха? Такое у всех бывает. И, знаешь, я хочу, чтобы ты родила этого ребёнка, потому что если я и буду готов становиться отцом, то при условии, что матерью нашего сына будешь ты. Ире показалось, что она ослышалась. В какой-то момент на словах про «чайлдфри» она подумала, что Витя повернёт в сторону аборта и мысленно сжалась, не зная, что тогда будет делать. Ведь растить одной ребёнка в тысячу раз сложнее. Но Пчёлкин шокировал её ещё больше, и поначалу она даже не сразу осознала, что это та самая реальность, а не какой-нибудь сон. — Сына? Ты уже настроился на то, что это будет именно мальчик? — Внутренне даже поднялся какой-то укол обиды. — Девочки не в почёте? Витя, как ни странно, усмехнулся и парировал в ответ: — Можно и девочку. Но только если второй. — Второй? — Именно. — Кажется, доктор не говорил, что я уже ношу в себе двойню, а ты разогнался на второго? Нет, ты явно не чайлдфри. И всё-таки, когда Пчёлкин притянул её к себе ближе, Ира почувствовала, что ей значительно стало легче. Хотя бы от того, что он пытался её поддержать, несмотря на то, что ему самому было страшно. Она видела это в его глазах, когда он разговаривал с ней и думал о скором отцовстве. Но разве это проблема? Всем бывает страшно. Особенно в первый раз. В наступившей тишине после коротких смешков, Ира отчётливо улавливала намёк. Она знала, что именно хочет сказать Пчёлкин, и поэтому, подняв взгляд, честно пообещала: — Завтра. Всего одно слово. И Пчёлкин, кажется, понял её, потому что кивнул. И совсем перестал злиться, заключив её в свои объятья. Ира прикрыла глаза, пытаясь отпустить все тревоги и опасения. Врач говорил, нужно побольше отдыхать и получать позитивные эмоции. Впрочем, навряд ли предстоящий разговор с Лёней будет позитивным, но именно теперь она поняла, что тянуть дальше нельзя. Пчёлкин, пускай и нехотя, мог дать ей право выбора и время. Но их пока ещё не родившийся ребёнок не был таким щедрым. Он просто уже существовал и олицетворял собой сделанный ею выбор. — Уже поздно. — Подметил Пчёлкин, бросив взгляд на часы. — Тебе нужно отдыхать. — Только не говори, что теперь ты возьмёшься контролировать мой режим. — Ира горько вздохнула, но по взгляду уже поняла, что так может быть, если она не будет придерживаться рекомендаций. И где-то в глубине души её бесконечно умилил такой заботливый Пчёла. Но она, конечно, в этом ни за что бы не призналась. — Ещё слово — и сопровожу прямиком до постели. — А если я попрошу тебя остаться, останешься? И в голубых глазах Пчёлкина Ира не уловила ни единой нотки на отказ.