Море внутри

Порочный круг ошибок, так назвала бы Есения свой план, если бы могла предвидеть недалёкое будущее. Липкое тягучее тесто жадно облепляет её пальцы, категорически отказываясь собираться в обещанный рецептом гладкий комок, а любые попытки освободиться приводят лишь к увеличению масштаба бедствия. Плюющаяся сковорода за спиной также выражает протест, разбрасывая вокруг ошмётки некогда вполне симпатичного кочана капусты. Про кастрюльку, в которой таилась реализация, казалось бы, беспроигрышной затеи по варке яиц, даже не хочется упоминать, её содержимое превратилось в гомогенную массу денатурировавшего белка. Обрамлением трагической картины выступают художественно разбросанная посуда, грязные приборы и разметавшийся бисер просыпанных дрожжей, сахара и соли. «Капитан, капитан, подтянитесь, только смелым покоряются моря». Слова детской песенки так иронично подходящие ей самой, крутятся в голове Есении, как жужжащая юла. Она решается дать последний отпор бездушным пирожкам (ни шагу назад, только в духовку) и предпринимает попытку собрать ингредиенты в нечто подобное чудовищу Франкентшейна. Верочка не придаёт значения драме, развернувшейся на другом берегу кухонного стола. Её волнуют лишь пирамидки из пшеничной муки и браслетики из стрел зелёного лука… Совсем другой порядок царит за границей приоткрытого окна. Укачанный волнами сонливой утренней неги, Меглин утопает в стареньком раскладном кресле, спрятавшемся в мягкой тени разросшихся кустов смородины. Топлёному молоку солнечного света удаётся добраться лишь до его босых ног, которые он водрузил на перевернутую ванночку Веры. Первоначально эта ванночка сегодня служила столиком для игры в дурака, несколько партий которой позорно продул пацан, теперь обиженно качавшийся в гамаке. Удовлетворённый абсолютной победой в домашнем чемпионате, Меглин лениво растирал между пальцев лепестки сорванного цветка мальвы. Пусть не оливковая ветвь, но, как вариант, адаптированный под черноморские реалии, сгодится. Сознание его впервые за несколько дней начало погружаться в светлый лёгкий сон, как вдруг такой желанный покой был нарушен противным звоном таймера, чертыханиями Есени и резко потянувшим запахом дыма. Меглин, проклиная соседку, давшую рецепт умопомрачительных пирожков, и стереотипы о женщине и готовке, бросился на кухню. Как ошалевшая кошка, Есения металась по комнате, пытаясь одновременно справиться с дымящимся противнем, обожжённой рукой и заевшей оконной рамой. Глаза слезились, невыносимо пахло гарью, кожа на ладони пылала и адски болела. Окно упорно не хотело открываться, но она продолжала бороться с ним, сдерживая кашель. Внезапно кто-то резким рывком оттянул Есеню от окна, которое тут же распахнулось, впуская поток свежего воздуха. «Дура! О ребёнке-то не догадалась подумать?! Ещё мать, называется!..». Меглин, прижимая к себе Веру, накрытую с головой наспех намоченной тряпкой, схватил другой рукой Есеню за локоть и потащил её на улицу. *** Усадив Веру на край стиральной машины, он аккуратно промакивает влажные волосы девочки полотенцем. Завитки кудряшек пружинят под его прикосновениями, глаза Верочки сверкают озорным блеском, когда она пытается поймать кромку шуршащего полотеничного зверя. Вскоре эта забава ей надоедает, и Вера, крепко держась пальчиками за воротник рубашки Меглина, пытается дотянуться до разноцветных баночек и бутылочек, которыми уставлена поверхность стиралки. Оказывается, если у тебя есть борода, она может служить неплохим отвлекающим фактором во время купания и переодевания, и позволяет избежать водного апокалипсиса. - Ну, что, повелитель душа и шампуня, маму твою пойдём проведаем. Держа на руках девочку, Меглин аккуратно заглядывает в комнату через неизменную щель приоткрытой двери. Есения лежит, обнимая себя здоровой рукой, подтянув колени к груди, на обожжённой ладони последними пузырьками шипят следы пантеноловой пены. Он подходит ближе, и видит, как подрагивают её веки, и по щеке убегает вниз белесоватая дорожка недавно катившихся слезинок. Она притворяется спящей слишком старательно, и они оба это понимают. Есеня слышит шорох, готовится почувствовать грубую тряску за плечо, пытается судорожно, за доли секунды, придумать отговорку, почему не желает его видеть и слышать, но тут покалывание шерстяного покрывала накрывает её лёгкой волной. - Спит мамаша, мамаша-растеряша, пошли бабочек поразглядываем… Она слышит удаляющееся потрескивание старого пола и тонкий писк двери. - …не переношу этих многоножек. Как думаешь, тебе понравится? Его тихое бормотание – последнее, что она помнит, перед тем как упасть в объятия настоящего сна. Она просыпается в сумерках. Комната постепенно утопает в сиреневых тенях, от окна тянет вечерней прохладой, пахнущей влажной землёй, слышится неровный хор сверчков. Ожог на руке несильный, осталась лишь лёгкая краснота, немного саднит кожу. Недолгий сон снял с сердца груз переживаний, оставив лишь лёгкое волнение, которое встрепенулось и вспорхнуло, разбередив скованность внутри груди. Нужно вставать. Есения поднимает взгляд и видит на прикроватной тумбочке очертания тонкого предмета. Она прикасается к нему и чувствует гладкость поверхности и небольшой холодок. Стебель цветка. Скользит пальцами по нему, чувствуя треугольные шипы, крылышки пыльных листьев и, наконец, мягкие тонкие лепестки, собравшиеся в спираль тугого бутона. Щелчок, за которым по комнате растекается тёплый свет лампочки накаливания. Красная роза. Волнение в груди растворяется в заполняющих её от самых кончиков пальцев радости и покоя. Есения поднимается, мягко ступая, идёт на любимый бархатный голос. «Теперь, - сказала она, - когда тебе будет одиноко и захочется ласки, просто приложи ладошку к щеке и повтори про себя: «Мама меня любит. Мама меня любит». Мой поцелуй прилетит к тебе и наполнит твоё сердце нежным теплом…» Меглин сидит на полу, посреди замка из диванных подушек, Вера в васильковом веночке уютно примостилась рядом с ним и слушает, внимательно разглядывая картинки в книжке. Тихо, не нарушая обволакивающей нежности повествования, Есеня стоит в дверях. Она смотрит на свою семью. Созданную и обретённую, такую родную, одновременно хрупкую и самую крепкую из всех, что когда-либо у неё были. Вдруг слышится громкий всхлип, и все, даже Вера, оборачиваются к его источнику. Пацан, закусив губу, и утирая рукавом нос, сидит на подоконнике, слёзы стекают по его веснушчатым щекам и по подбородку. - Ну, а чё они такие слёзовыжимательные сказки пишут! Комната взрывается тёплым смехом. Они, наконец, искренне и свободно смеются в доме, наполненном любовью, возле моря, полного спокойствием.