Письмо

Карусель самокопания невозможно остановить. За оставшиеся дни больничного Сакура мысленно перекрутила в фарш каждую секунду, фразу, взгляд, каждую реакцию на слово, прикосновение, близость. Слушала, словно доктор в стетоскоп, любое движение собственного сердца. Выстукивала в душе все патологические порывы. Симптоматика заставляла грустно заливаться чаем по самые глаза: состояние средней тяжести, близкое к сумасшедшей влюбленности, метастазы мечтательности в сердце, перебои в работе мозга, обширное поражение живота бабочками. И нет, она не проверяла свой телефон каждые пятнадцать минут, чтобы не пропустить новое сообщение или звонок. Она просто смотрела на время. Каждые пятнадцать минут. Серьезные проблемы замаячили на горизонте неминуемым хирургическим вмешательством доктора Реальность. Без наркоза. Планы по противодействию запретному влечению строились, вылизываясь до блеска бесконечным моделированием диалогов, отработкой грозной мимики перед зеркалом и самонаставлениями с обещаниями всевозможных кар судьбы, если оборона вдруг дрогнет и сдастся на милость победителя. Уговоры «быть серьезнее» работали, пока сердце не заводило излюбленную пластинку «каждый заслуживает кусочек счастья». Разрываясь между «надо» и «хочу», Сакура проводила стремительно убегающее время в суматошном поиске компромисса. Чтобы не закопаться окончательно в причинно-следственные лабиринты явно окривевшей линии собственной жизни, было решено сделать генеральную уборку каждой комнаты, перестирать все, что могло влезть в машинку, переписать тонны учебных материалов, которые могли и не пригодиться, но… Это совсем не помогало избавиться от настырных, беспардонно-откровенных мыслей. Тем не менее, благодаря этому разладу или вопреки ему — первый после вынужденного отпуска выход на работу готовился за несколько дней до. Подбирались наряды, туфли. Очищалась от вечных чернильных точек сумка. Прическа, макияж, три часа за полировкой ногтей. Придирчивый анализ двух кружевных комплектов нижнего белья. Хотелось выглядеть идеально, чтобы никто и не догадался, в каком урагане крутится ее внутренний мир. Хотелось предстать перед всеми не растерянной девчонкой, а уверенной в себе женщиной. Быть прежней собой, быть — несмотря на необходимость скрывать нелепое чувство, что зародилось по стечению пугающе странных обстоятельств — взрослой. Женщиной, которая не опустится до любовной интрижки с мальчишкой, много младше ее. И — будто этого мало — со своим учеником. Хотелось обмануть всех. Особенно одного из них. В день икс, полностью одетая и обутая, держащая в руках все необходимое, Сакура долго болтала странно тяжелой связкой ключей, не решаясь переступить порог. С того раза, четыре дня назад, необходимости выходить на улицу больше не возникало, а если быть совсем честной — высовывать нос дальше проема прихожки было боязно. И хотя ничто не напоминало о ночном происшествии — в ванной было чисто, окровавленные бинты выброшены, а полотенца выстираны, иногда даже удавалось убедить себя, что все это было просто дурным сном, не более, — вот только здесь, на пороге квартиры, рядом не было Наруто, который помог бы сделать первый шаг и выйти в жизнь, с легкостью опрокинув все дерьмовые испытания на прочность. Металлический перезвон ключей словно сигнализировал об опасности, просил остаться, спрятаться, замереть под толстым одеялом в надежде, что проблемы рассосутся сами, что им просто надоест поджидать маленькую напуганную Сакуру. Но так не бывает. Решать придется ей самой. Делать выбор. Здесь и сейчас. Заправив выбившийся локон под теплую шапку, кинув блестящий металл в боковой карман сумки, Сакура решительно дернула дверную ручку и, запретив себе думать о возможных сценариях встречи «кое с кем», уверенно шагнула в привычный мир. А на улице морозный вторник. Скрипящий под небольшими каблучками неразношенных зимних сапожек свежевыпавший снег, скользящие по плохо счищенному гололеду подошвы — прекрасными танцевальными па заполнена плохоосвещенная, немноголюдная улица от остановки автобуса до школы. От внеплановой акробатики под теплым покровом куртки вся спина мокрая. «Не хватало еще заболеть!» Сакура забегает в холл школы, тщательно минуя конфликтные участки, в надежде добраться до своего кабинета без особых задержек. Но ее затея обречена на провал, ведь именно этим утром дежурным учителем — совпадение? не думаю — оказывается директор школы. — Сакура-чаааан! Его радостный голос слышит вся раздевалка. На несколько секунд мир замирает: редкий случай настоящего слоу-моу в реальной жизни. Головы как по команде поворачиваются и смотрят прямо на нее. «Наруто!!! — сбитая на взлете женщина аж дрожит внутри от сдерживаемой ярости, — твою ж мать, что ты творишь?!». Приходится притворно улыбаться и махать приветственно рукой. Вопреки желанию сбежать, приходится открывать рот и в сотый раз рассказывать о своей травме, о планах на ближайшее время, внимать рекомендациям и дружеским предостережениям. Стараться не корчить недовольную гримасу, слушая очередную просьбу обращаться за помощью по любым вопросам. «Знал бы ты только, что сейчас происходит, выгнал бы меня поганой метлой из школы!» Диалог с взбудораженным учителем физкультуры обрывает затянувшийся обмен приветствиями. Дерганный, режущий пространство вечно диким взглядом темных глаз, Киба Инузука что-то частит на ухо медленно бледнеющему Наруто. Сакура настораживается, ожидая распоряжений и подробностей, но почему-то на этом месте разговор обрывается. Неловкое бормотание про срочное дело и быстро удаляющаяся спина директора заставляют подозрительно нахмуриться: что-то тут неладно. Вот только как следует поразмышлять на тему странного поведения обычно более искреннего друга не удается — очередной окрик из другого конца коридора запускает беличье колесо рабочего дня. До своего кабинета Сакура добирается лишь спустя полчаса. В классе холодно. Дежурные забыли закрыть с вечера окно, и все тепло выдуло за ночь. Пока помещение прогревается, приходится ходить в куртке, периодически поглядывая на шкафчик у задней стены класса, где спрятан небольшой электрический чайник. Стаканчик свежезаваренного кофе сейчас был бы как никогда кстати. Сакуре приходится сдерживать свои порывы — через десять минут начнутся уроки, а учителям строго-настрого запрещено принимать пищу в кабинете при учащихся. Близкий и недостижимый образ горячего напитка дразнит сознание, заставляя бороться с собственной слабостью. Теплый пар изо рта совсем не греет заледеневшие пальцы. О двухнедельной прокрастинации в теплой уютной квартирке вспоминается с запоздалым сожалением и ностальгией. Взгляд цепляет лежащий на самом верху стопки тетрадок конспект: Поэзия новых форм в Японии конца 19 века. Хорошо, что этот урок у нее последним на сегодня, будет время морально подготовиться к своей реакции на темно-серые глаза в дальнем углу кабинета. Похлопывая себя ладонями по замерзающим предплечьям, Сакура ходит из угла в угол, приговаривая мантрой «все будет хорошо, я справляюсь», десятки — сотни раз. Ей нужно верить в себя, иначе она оплошает. Но вероятность провала ничтожно мала. В конце концов не станет же этот мальчишка говорить о том, что пришел к ней ночью раненый за помощью? Или станет?.. К переживаниям об устойчивости собственных моральных принципов добавляется сомнение в наличии оных у неожиданного поклонника. Что, если Какаши захочет разоблачить ее? Пять уроков пролетают быстро. Десятый по счету звонок протягивает сквозь позвоночник металлический прут готовности к неизбежному. Момент, от которого чечеткой начинает биться сердце, наступает предсказуемо и все равно слишком неожиданно. Внутреннее напряжение мешает спокойно смотреть, как заходящие в класс ученики радуются встрече: девушки подбегают, щебечут приветствия, рассказывают последние новости, старательно мнутся, желая обнять; парни довольно улыбаются и предлагают отметить этот прекрасный день отменой занятия. Ожидание неминуемой встречи тускнеет. В какой-то момент от этой привычной суматохи становится так тепло, что бдительность отступает и подводит. — Добрый день, госпожа Харуно. У Итачи Учиха низкий глубокий голос. Спокойный. Тихий. Но даже в творящемся хаосе Сакура прекрасно слышит его приветствие. — Добрый день, Итачи… Проглоченная вторая половина фразы застревает в горле комком манной каши. Этот Учиха всегда рядом с Хатаке. Они везде ходят вместе — почти везде, если не считать уединение с девушками в душевых третьего этажа. А значит и сейчас его друг где-то рядом. Где-то здесь… Догадка оказывается верной — за спиной горячая волна чужого присутствия. Образ нависшего над ней Какаши физически давит, заставляя задыхаться. Накатившая паника превращает кончики пальцев в дребезжащие на ветру колокольчики. Широко распахнутые глаза режет от сухости. Под коленками липко и мокро от холодного пота. Ожидание его слов — ужас перед тем, что будет сказано, КАК будет сказано — крадет все напускное безразличие, уверенность, смелость. Сакура чувствует себя кроликом, запутавшимся в умелой ловушке самоуверенного удава. Секунда, две… От порыва вскочить и сбежать ко всем чертям ее спасает одиннадцатый звонок — на урок. Противный резкий звук царапает нервы, заставляя очнуться от полугипнотического страха. Ладони мажут вдоль бедер по плотной ткани брюк, чтобы унять дрожь. Глубокий вдох — зажмуриться на мгновенье, сглотнуть набежавшую слюну. «Вот так. Отлично. Просто дыши. Все хорошо». — Добрый день, ребята. Рассаживайтесь, пора начинать занятие. В ее голосе уже нет и намека на недавнее потрясение. А во взгляде, обращенном прямо на стоящего рядом седовласого ученика, ничего, кроме привычной педагогической строгости. — Хатаке, займи свое место, пожалуйста. Она довольна собой сверх меры. Она почти гордится собственной выдержкой и умением контролировать спятившие чувства. Она спокойна и уверенна, легко ведет урок, не обращая внимания на просверленные угрюмым взглядом с последней парты дыры в собственной спине. Сакура — молодец. «Да, я молодец!» — На прошлом занятии мы начали проходить тему поэзии в Японии конца девятнадцатого века. Кто-то готовился по ней? Отборное молчание становится ответом на первый неудобный вопрос. Но это нормально. Это совершенно нормально. И это заставляет ее улыбаться. — Неужели никто не помнит, что именно оказало влияние на творчество, к примеру, Ёсано Акико? Ну же! Рин? Обычно улыбчивая темноволосая девушка с большими добрыми глазами неохотно встает, цепляясь за стул рукавом кофты и неловко отталкиваясь рукой от парты. На ее лице настоящее отчаяние — это чуть ли не первый раз, когда отличница, умница и староста класса не готова к уроку. Сакура спешно переводит взгляд на колонку отличных отметок и отрицательно мотает головой: — Стоп! Рин, присядь пока, у тебя и так оценок слишком много, давай я поспрашиваю тех, кому не помешает получить дополнительный балл для аттестации, — счастливый выдох спасенной от неминуемого позора ученицы звучит наградой. Сакура водит глазами по ровным колонкам расчерченных столбцами и строками цифр, каждый раз старательно уводя взгляд от самой последней — абсолютно пустой — строки с именем Хатаке. — Обито? Порадуешь? — Поэзия конца девятнадцатого века, да? Кажется, — правая рука парнишки привычно ложится на затылок, почесывает его, словно от этого в голове начнут появляться правильные или хотя бы умные мысли, — там было что-то про Руссо, про Шекспира и еще каких-то европейцев, которые писали много всего разного, а у нас это потом переводили и типа подражали им. — Надо же почти попал в точку, — вечно опаздывающий и редко помнящий тему предыдущего урока Обито Учиха на самом деле умеет удивлять. — Действительно, начало поэзии новых форм в Японии было положено деятельностью блестящей плеяды романтиков конца девятнадцатого века, участников движения за стихи нового стиля, которые выступали за полный разрыв с классической традицией в области формы и образности, за создание поэзии европейского типа. Садись, хорошо. Кто продолжит? — глаза вновь бегают по строчкам, притягиваемые, словно магнитом, к самому низу столбика. Приходится делать над собой усилие. — Ммм… Гай, поделишься с нами своими мыслями? — Да, госпожа Харуно! Я всегда готов поделиться с вами своей цветущей юностью! — эта невероятная улыбка создана, чтобы ослеплять. От нее становится так светло, так легко. Сакура на секунду теряется и улыбается в ответ, но мгновение слабости проходит. Покашливание в кулачок, чтобы скрыть неловкость ситуации, кивок головы с просьбой продолжить. Майто мнется, но практически сразу находит нужные слова: — А писатели… то есть поэты тоже делились с другими людьми своими чувствами! Они писали о том, что для них было важно! И делали это очень красиво! Вы говорили, что в то время эти поэты… или писатели старались выражаться так, как обычно говорят люди между собой, чтобы всем стало понятнее, про что они там лопочут! Чтобы это можно было прочитать и понять даже обычному человеку! И они стали писать про любовь, про мечты, про юность! — Браво! Ты совершенно прав: если в поэзии еще целиком и полностью господствовал «высокий штиль» — бунго, то в прозе Мэйдзи уже наметилось слияние литературного языка с разговорным. Садись. Давайте продолжим. Итачи, расскажи нам об особенностях романтических стихов Ёсано Акико. — В романтических стихах Ёсано Акико нашли отражение мотивы — радости и терзания мятежной юности… — тихий, спокойный голос юного Учиха перебивается громогласным рыком едва усевшегося за парту Майто. — Да!!! Прекрасные стихи!!! Юность всегда прекрасна и непобедима!!! — Гай, сядь на место и больше не перебивай. Итачи, продолжай, прошу, — Сакура зажимает уши руками, хмуро смотрит на светящиеся счастьем глаза. Непоседливый ученик и его выходки стали привычны, но не перестали доставлять неудобство. Вот только ругать его и призывать к порядку получается все сложнее. — … замечательным памятником романтической поэзии явился сборник стихов Есано Акико «Спутанные волосы», выпущенный в 1901, в нем была воспета свободная любовь юности. В средневековой поэзии распущенные волосы символизировали страсть. — Прекрасно. Садись, отлично. Кто-нибудь может прочитать нам это стихотворение наизусть? Сакура обводит взглядом притихший класс. На нее смотрит ровно семнадцать макушек. И только одни глаза не опустились стыдливо к парте. Серые, под навесом хмурых белых бровей. Внимательные. Настороженные. Злые… — Хатаке?.. — Сакура вопросительно-просительно произносит фамилию, отчаянно надеясь услышать отказ. Но обычно несговорчивый ученик в этот раз демонстрирует просто чудеса послушания. По классу проносится единодушный выдох облегчения. Словно никто и не сомневался, что Какаши ответит. Он всегда готов, всегда все знает, он чертов гений! И сейчас каждый в кабинете смотрит на него с надеждой — спасение от необходимости мямлить что-то, похожее на стихи, которые никто и в глаза не видел, скоро отпадет. От его приглушенного голоса по коже мурашки — Сакура обхватывает себя руками, пытаясь успокоить молниеносную реакцию предательского тела. — Есано Акико. Спутанные волосы. Твои утренние спутанные волосы Приглажу весенним дождем, Что брызнул на тебя С крыльев ласточки. Кто смеет советовать Тебе, крылатой, Чтобы ты медленно, неторопливо По каменной лестнице Вверх взбиралась? Какаши замирает в высшей точке последнего вопроса. Он смотрит пристально — ждет ответа. Это вовсе не стихи были сейчас. Это… это… Аплодисменты и крики Гая, восхищенные взгляды всех без исключения девочек в классе, насмешливое шушуканье остальных мальчишек помогают Сакуре скрыть невольный ужас. Она застывает неподвижной статуей с самого первого слова, не в силах протянуть внутрь даже тонкую струйку воздуха. Вряд ли кто-то понимает, что произошло у них на глазах, вряд ли кто-то полезет искать оригинал, который так легко и небрежно исказил Какаши. Как же теперь быть? Указать на ошибку и дать понять всем, что Хатаке нарочно поменял местоимение первого лица на второе? Ведь на самом деле там: «Мои утренние спутанные волосы Приглажу весенним дождем, Что брызнул на меня С крыльев ласточки» Заменив каждое, превратив рассказ от первого лица в диалог, Какаши словно открыто обращался к ней, намекал, дразнил… «Боже… Зачем?» Неужели он хочет опозорить ее? — Отлично, Хатаке, садись, — голос дрожит, но это можно списать на впечатление от чтения стихов. Сакура отворачивается к доске и слабой рукой начинает выводить новую тему. Безвольная, жалкая, она противна сама себе до горючих, закипающих от обиды слез. — А теперь давайте запишем имя ещё одного поэта — Симадзаки Тосон. Именно с его творчеством критики и литературоведы отмечают наступление золотого века синтайси, стихов нового стиля. Его первый сборник «Молодая поросль» вышел в 1897 году. Критики сходу стали писать нечто вроде того, что «его свободная, раскованная лирика воплотила гуманистические идеалы эпохи великих социальных преобразований, — как легко и просто оказывается рассказывать любимые темы, погружаться в привычное течение урока, успокаиваться в знакомой атмосфере. Сакура выписывает годы выхода и названия сборников все более уверенно. Дрожь и слабость уходят. Справиться с собой оказывается не так уж и сложно, — Радостные гимны весне и юности, прозвучавшие в стихах Симадзаки, резко отличаются по тональности от элегий другого известного поэта японского романтизма — Дои Бансуй, который в своем программном сборнике «Вселенная, исполненная чувства», вышедшем в 1899 году обратился к вечным проблемам бытия, к поискам места человека в мироздании. До конца занятия больше не происходит ничего из ряда вон. Серые глаза спрятаны под закрытыми веками и густой седой шевелюрой. В колонке с оценками стоит «отлично» напротив последней строки. Сакура засиживается в школе допоздна. Отчеты, планы, списки, характеристики, проверка заданий… Бумажный ком важных дел и не пытается растаять. За две недели накопилось слишком много. Спина надрывно плачет от боли в мышцах, умоляюще намекая на отдых в мягкой уютной кроватке. Ноги глухо стонут от боли из-за тесноты неразношенных сапог, мечтательно подсовывают образы тепленькой водички, стекающей с щиколоток по ступне до самых кончиков пальцев. Голова кружится от боли в висках из-за бесконечной кипы дел, подрывая безумный план сделать все за один день. Поверженная, Сакура неохотно закрывает очередной документ и смотрит в непроглядную темень окон. «Пожалуй, и правда пора домой. Занятия на завтра никто не отменял, нужно быть бодрячком, чтобы отвести все уроки». К ночи мороз усиливается. За день снег слежался, покрылся настом, стало совсем неудобно пробираться вдоль не до конца очищенных дорожек. Сакура балансирует, держа в одной руке сумку с тетрадями, а в другой — пакет из круглосуточного магазина. Падать так не хочется. Все внимание приковано к неровностям белого полотна на метр вперед. — Что такая красавица делает одна так поздно на этой пустой улице? Прямо перед лицом возникают три мужские фигуры: один высокий и худой, с давно нечесанной жидкой шевелюрой, другой пониже, упитанный, рыжеволосый и третий, темный, плотный, среднего роста. Стоят так, что не обойти. Сакура растерянно моргает, не осознавая до конца, что могло понадобиться от замученной, плетущейся на последнем дыхании учительницы этой странной троице. Замерзшие и гудящие от усталости ноги перекрывают трафик мыслей. Перехватив поудобнее сумку, девушка делает попытку пройти мимо, но тут же оказывается схваченной парой крепких рук. Слишком сильных, чтобы пытаться вырваться. — Джиробо, ты только посмотри, какая птичка залетела в наши сети! — довольный голос того, что стоит посредине, продирает ужасом. Мгновенное понимание выбивает почву из-под ног. Беспомощность. Выученная за долгий год развода, накрывает, выключая все попытки инстинкта самосохранения хотя бы позвать на помощь. — Я всегда говорил, Кидомару, что у тебя просто нюх на удачу. Девчушка такая миленькая и сладенькая, так бы и съел ее. — Успокойтесь, болваны. Давайте сначала уйдем с улицы. Темный переулок оказывается так близко. Сакура почти не чувствует боли, когда ее бросают спиной на грубую кирпичную кладку какой-то пристройки. Когда чье-то тяжелое тело наваливается сверху, почти перекрывая доступ кислорода. Когда под одежду вместе с холодом проникает пара грубых горячих рук. До ее слуха доносятся лишь обрывки разговоров. Накатившие воспоминания парализуют сознание. Сейчас ее будут насиловать… Когда-то давно, в пору мечтательной юности, изнасилование казалось Сакуре чем-то слишком ужасным, чем-то, смываемым только смертью. Пока этот ужас не стал частью ее обычной жизни. Страшными и невыносимыми были первые два раза. А потом пришло понимание, что сопротивление только распаляет желание насильника. Что быстрый половой акт не так страшен, как жестокое избиение. Что грубые ласки можно перетерпеть. Выдержать и забыть. Жить дальше, словно ничего не было. Назло человеку, который пытался тебя сломать. Только так выражая свой протест тому, кто считал, что имеет право обращаться с ней подобным образом. Никто и никогда не встанет на сторону замужней женщины, изнасилованной свихнувшимся от ревности мужем. Этот урок от Саске она выучила идеально. В темном переулке возбужденная возня между тремя удачливыми насильниками, распределяющими между собой очередность доступа к нежданно свалившемуся на голову развлечению, совсем не трогает мертвенно безразличную Сакуру. Она молчит, пытаясь не смотреть, не слушать, не думать… Она знает, что ее ждет, и все же не может сдержать внутренний протест, когда голодные суетливые руки сдергивают брюки с ее ног. Горячие дорожки слез рвут щеки пополам. Неизбежность топит в отчаянии и боли каждое движение души. Грязь. Прилипчивая. Несмываемая. Превращающая собственное тело в объект лютой ненависти. В дрожащие губы грубо впивается чей-то влажный рот. «Не надо, пожалуйста…» Внутреннее омерзение прорывается хриплым всхлипом. К этому невозможно привыкнуть. Невозможно убить в себе все живое и ничего не чувствовать. Последняя мысль-обещание «покончить со всем» не успевает сформироваться в голове, как вдруг… — Госпожа Харуно, вы уронили сумку. Тихий спокойный голос юного Учиха заставляет замереть каждого. Мгновение перехода от бесчувствия к облегчению и надежде на особождение обрывается паническим страхом за жизнь ученика, заставляет задохнуться от слишком резкой попытки набрать воздуха, чтобы крикнуть. Предупредить. Ведь двое уже направляются в его сторону. -… беги, пожалуйста… — она шепчет изо всех сил, вдавленная в стену плечом рыжеволосого толстяка. — Простите, госпожа Харуно, я не могу вам помочь, — Итачи словно не обращает внимание на приближающихся к нему мужчин, каждый из которых явно крупнее и сильнее невысокого подростка. Но в его словах и действиях напрочь отсутствует логика. Почему же он не убегает, если не собирается помогать? Почему пытается смотреть ей в глаза? Спокойный и бесстрастный, как всегда. — Какаши сказал, что разберется с ними сам. Совсем близко раздается визг резко тормозящей машины. Хаотичный свет замирает на одной из стен, рядом с тем местом, где все еще стоит полуобнаженная, обездвиженная Сакура. Рядом с Итачи появляется еще одна фигура. Копна седых волос ослепительно сияет в лучах фар. Ему хватает секунды, чтобы оценить обстановку и своих противников. Чтобы увидеть брошенную разозлившимся толстяком девушку. Появление еще одного свидетеля вызывает явное раздражение у бывших так близко к исполнению задуманного насильников. Их намерения кристально ясны — сначала разобраться с нахальными подростками, а потом закончить начатое. Но для этого нужны все трое. Поэтому Сакуру временно оставляют в покое. Она падает прямо в снег, не успев натянуть почти порванные брюки. Какаши говорит глухо, из-за маски не разглядеть выражение его лица: — Уведи ее отсюда. Итачи оказывается рядом удивительно быстро. Помогает подняться, ждет, пока непослушные руки тянут к талии мокрую, одубевшую ткань брюк. Двумя резкими сильными ударами вырубает худощавого, кинувшегося вдогонку за ними, пока толстяк и темноволосый начинают драться с Какаши. — Пойдемте. Скорее. Сакура бежит, увязая в сугробах, держась ледяной ладошкой за горячую руку своего ученика, пока они не оказываются на широкой людной улице. — Возвращаться нельзя. Мы только помешаем, — Итачи дергает ее вперед, словно читая набегающие мысли о том, что нужно позвать на помощь, нужно вернуться, — госпожа Харуно, вам лучше не видеть того, что он с ними сделает. Скрип снега под ногами больше не звучит приятно. Сакуре кажется, что она слышит, как под каблуками новых сапожек хрустят поломанные в темном переулке кости глупого мальчишки. — Итачи? — она сама не знает, что хочет спросить, слова не успевают собирать мысли в предложения. Страх за оставшегося Какаши, вынужденного драться с тремя более сильными противниками ИЗ-ЗА НЕЕ, заполняет грудь обжигающе горячим чувством вины. Но черные глаза напротив смотрят спокойно. Будто нет никакой опасности. — Я провожу вас домой. Пойдемте. Только сейчас Сакура замечает в руке Учиха позабытые сумку и пакет с продуктами. Неужели Итачи настолько уверен в своем друге, что успел подумать об оставленных вещах? — Давай подождем здесь? — если вернуться нельзя, а идти домой кажется предательством, можно же просто убедиться в том, что причин для волнения на самом деле нет. Итачи согласно кивает и встает так, чтобы не упускать из вида ни место драки, ни порученную ему Сакуру. Взгляд прикован к выходу из темного переулка. Глаза слезятся от попыток разглядеть что-то с такого расстояния. Прошло уже — сколько? — минут десять? Сердце отчаянно цепляется за спокойствие стоящего рядом подростка. Что, если прямо сейчас эти животные забивают Какаши ногами насмерть? Если превращают его лицо в кашу? Или в отсутствие сбежавшей жертвы — боже — насилуют беспомощного мальчишку? — Ита… В тот самый момент, когда нервы рвутся с диким воплем от мучительной неизвестности, из черного провала вдалеке показывается тень. Вываливается, сгорбленная, неустойчивая. Прислоняется к стене дома, сливаясь с тенью от растущего рядом дерева. Сакура оглядывается, чтобы спросить у Итачи, кто это? нужна ли помощь? Но внимательно вглядывающийся в темноту мальчишка резко бросается вперед. Непослушные ноги слишком медленно двигаются, словно в кошмарном сне. Ватные, бесполезные. Сакура смотрит, как подбежавший Итачи ловит падающее тело друга. Как тащит его к машине, заводит ее, резко дергает с места. В то время как сама девушка делает едва ли двадцать шажков. - Садись! - в тихом голосе юного Учиха больше нет спокойствия. На заднем сиденье заваленный набок, весь измазанный кровью неподвижно лежит Какаши. Его спутанные волосы насквозь мокрые от снега и темные от грязи. Лица почти не видно. - Черт! Непривычное ругательство из уст никогда не выражающегося ученика становится последним, что слышит Сакура, прежде чем темнота забирает ее в свои объятия.