Письмо

Расчерченный на квадраты оттиск окна — неестественно яркий в лучах полной Луны. Сжавшаяся в комок фигура. Длинный охотничий нож на кончиках пальцев ослабевшей ладони — весь в пятнах. Перекрестие тени на впалой щеке, клок белых волос, почерневший от крови, стеклянный взгляд в никуда у лежащего на полу, недалеко от входной двери, странно беспомощного мужчины. А у семилетнего мальчишки, застывшего над неподвижным телом, слишком частый грохот пульса в ушах, такой громкий, что заглушает мысли. Словно вата колени, безвольные плети-руки. И глаза, с недоверчивым ужасом впитывающие каждую мелочь. «Что? Как? Почему? Папа! Нет…» Непонимание. Страх. Боль. Этот сон… Каждый раз одно и то же: холодный пот по спине, заходящееся аритмией сердце и неотвратимое чувство беспомощности. Безобразное, безжалостное ощущение собственного ничтожества. Ненужности. Одиночества. Неизбывное чувство вины. Что в тот самый первый раз, что спустя одиннадцать лет. Неожиданно — каждый гребаный раз, когда отцу удается снова… В полутемной предрассветной комнате, у плохо закрытого шторами окна, берегущего тишину больничной палаты от бушующей на улице непогоды, стоит одинокая каталка, на которой как-то бесформенно и словно безжизненно лежит недавно привезенный из операционной старший Хатаке. Он осматривает свои руки, туго забинтованные на запястьях и прикованные наручниками к боковым ограждениям по обе стороны от себя, вглядывается в писклявую кривую монитора с жизненными показателями, изучает тонкую паутину трещин на потолке. Но отчего-то совсем не обращает внимание на прильнувшего к его груди в искреннем объятии, всхлипывающего седоволосого мальчика. — Папа… папочка! Не умирай! Папа… пожалуйста! Я люблю тебя! Пожалуйста! Папа… ты очень нужен мне! Я не смогу без тебя! Папочка! — тонкий голос Какаши еле слышен. Его рот прижат к отцовской пижаме, впечатывает мольбы в пугающе холодное тело, словно пытаясь наполнить его жизнью. Маленькие пальчики бесконечно ощупывают плечи, бока с рядом выступающих ребер, сжимаются вокруг пояса в напрасной попытке стать ближе. Услышать знакомое и любимое свое прозвище «Волчонок», произнесенное с особым теплом. Но Сакумо не смотрит, отводит взгляд или закрывает глаза, даже дыхание не сбивается от сдерживаемого раздражения. — Не надо, сынок, не стоит. Уже ничего не исправить. Это оказалось сильнее меня. Я долго боролся, пытался найти смысл жизни, понять, зачем мне нужно просыпаться по утрам, что-то делать, о чем-то думать, говорить. Семь лет я старательно играл роль хорошего отца. И мне казалось, что любовь к тебе смогла заменить мне… Но нет, не смогла. Я больше не могу. Без твоей мамы мне слишком тяжело. Невыносимо. Я не хочу видеть твое лицо — с каждым годом оно все сильнее напоминает о ней. О самой прекрасной, замечательной женщине на свете. О той, кого больше нет. Это так страшно, понимать, что я не увижу ее снова, не услышу, не коснусь. Никогда… В тот день, сидя у постели чудом спасенного отца, Какаши еще не знал, что жизнь уже не будет прежней. Он еще цеплялся маленькими ладошками за сухую, жилистую, покрытую свежими шрамами руку, еще плакал, умоляя не прогонять его, не бросать. Просил, обещал, искал причины, обнимая совершенно равнодушное тело. Медсестры, пытавшиеся прогнать обезумевшего от горя мальчишку из палаты отца, плакали, пачкая потекшей тушью безупречно белые халаты, не в силах сдержаться, но глаза Сакумо были пусты и безжизненны, ни слезинки не скатилось по таким родным, сотни раз покрытым восторженными детскими поцелуями, щекам. — Папа, нет, пожалуйста, папа! Если мое лицо причиняет тебе боль, не смотри на меня, представь, что я — кто-то другой, кто-то приятный тебе! Называй меня другим именем — я не обижусь! Хочешь, я буду сидеть в своей комнате? Я могу носить маску! Я отращу длинные волосы и спрячусь за ними! Папочка, миленький, пожалуйста, только не прогоняй меня! Прошу! Не умирай! Я люблю тебя! Очень люблю! Папа! — детский крик обрывается коротким взмахом руки выглядящего настоящим стариком в свои тридцать пять отца. Он молчит несколько секунд, чтобы потом на одном дыхании сказать то главное, что крутилось у него в голове бесконечным калейдоскопом, доводящим до безумия: — Если бы не ты, она была бы жива. Это ты виноват, что ее не стало слишком рано, — тихий голос кажется утешающим — в нем нет злобы, сожалений, упрека. Но все, что сказано, вонзается в грудь острыми шипами. Жестокие, невозможные слова, сказанные так же равнодушно-безучастно, как и просьба ранее подать салфетку, чтобы вытереть рот после выпитых лекарств. — Что ты несешь, идиот?! — зашедшая в палату лечащий врач становится невольным свидетелем объяснения отца и сына. Оплеуха выходит звонкой, седая косматая голова отлетает к стенке, но лицо Сакумо не трогает даже легкая рябь эмоций. — Совсем с ума сошел, говорить ребенку такое? Замолчи сейчас же! Какаши, не слушай его! Это посттравматический бред! Лучше уходи, малыш! — Это проклятие нашего рода, сынок, — любить всю жизнь одну женщину. Мои родители прожили вместе долго и счастливо. И я думал, что тоже буду… думал, встретить старость рядом с ней, пропуская сквозь пальцы ее шелковистые светлые пряди, слушая, как она смеется в ответ на мои шутки. Но… потом появился ты. Появился и забрал ее жизнь в обмен на свою. А она улыбалась, умирая. Ее глаза светились счастьем. Ей так сильно хотелось стать твоей мамой… В пропахнувшей лекарствами и смертью комнате невыносимая тишина. Сакумо молчит, равнодушно поглаживая забинтованные раны. Какаши застывает, пораженный словами отца. Цунаде судорожно набирает в шприц успокоительное. Чертовы руки совсем не слушаются. Звук стучащего в окно ветра прорывает блокаду молчания, заставляя обратить внимание на буйство природы. Впервые за все время в больнице серые глаза отца смотрят в такие же серые глаза сына. — Иди домой. И позволь дать тебе последний совет: не влюбляйся. Никогда. Лучше жить без любви, чем остаться пустой оболочкой. Рукава тонкой серой курточки отошедшего к двери мальчишки насквозь мокрые от слез, но его лицо больше не искажено мукой, щеки вытерты до сухого скрипа. Маленькая фигурка кажется окаменевшей. В разрушительном потоке сказанных слов убегают секунды. Цунаде задирает тонкую ткань на плече старшего Хатаке и ставит несопротивляющемуся пациенту укол. Резко, больно, жестко. Ее руки дрожат, а в глазах вперемешку зло и жалость. Какаши молчит, глядя в одну точку на лице отца. Повидавшая многое на своем веку, потерявшая самых близких людей, строгая и грозная, эта женщина едва сдерживает на длинных ресницах предательскую влагу. Никогда ей не хотелось успокоить кого-то, утешить, ободрить. Жестокость всего лишь часть привычной работы бок о бок со смертью, но сейчас… — Иди домой, малыш. Я загляну к тебе после смены. Не стоит здесь оставаться, твой папа все равно сейчас уснет. Пусть отдыхает. Ты же хочешь, чтобы он поскорее попра… Слова застревают в горле, срезанные неожиданно прямым и открытым взглядом, исполненном какого-то неестественного спокойствия. Голос минуту назад плакавшего навзрыд паренька звучит хрипло, но он больше не умоляет, не просит и не унижается. Взглянув последний раз в пустые глаза самого дорогого человека на земле, Какаши дает обещание: — Я понял тебя, отец. Не беспокойся за меня. Прощай. Этот сон… Каждый раз одно и то же: неизбывное чувство вины. Одиночества. Что в тот самый первый раз, что спустя одиннадцать лет. На прикроватном столике смятый отчет из клиники: «… проводимые испытания не дали положительного результата. В ночь на воскресенье, воспользовавшись доверчивостью новой медсестры, не знакомой хорошо с его анамнезом, Сакумо Хатаке вновь пытался покончить с собой, приняв опасное для жизни количество снотворного. Нам удалось его реанимировать, но вам необходимо покрыть непредвиденные расходы в ближайшее время… " Стакан ледяной воды, пляшущий в ладонях, — единственная связь с реальностью в такие моменты.

***

Выпускной класс. Торжество бюрократии и формализма. Для сдавшего еще в двенадцать лет все экзамены Какаши вынужденная учеба ради листка драгоценного картона с печатью казалась настоящим испытанием. Скука на уроках. Скука в отношениях с одноклассниками. Скука от необходимости заниматься тем, что совершенно не хотелось делать. Иногда накатывало чувство, словно его заставляют заново учиться ходить. «Такой бред!» Но иначе о поступлении в университет можно было и не думать. И поэтому с самого первого дня Хатаке посещал уроки, не пропуская занятия, чтобы получить идеальный аттестат. Правда спустя два месяца совмещать бесконечные подработки, школу и сон становилось все сложнее. В середине ноября основной поток туристов в Конохе спал, заработки на деревенской ярмарке, в магазине антиквариата и курсах самообороны стали приносить вдвое меньше денег, и Какаши пришлось вернуться к тому, что кормило его с семи лет, с тех самых пор как чересчур заботливый Гай пожалел и притащил растерянного, осиротевшего при живом отце, голодного одноклассника в полутемное помещение на окраине городка у кромки промзоны, — к работе в «Восьми вратах». Подпольный клуб, принадлежавший старшему Майто, пользовался бешеной популярностью. Специализируясь на человеческих грехах: выпивке, наркотиках, доступной любви, азартных играх и, конечно, смерти, он оставался единственным местом, пережившим экономический кризис послевоенного времени, смену трех руководителей города, безуспешно пытавшихся прикрыть известный на всю страну притон, и ужасный зеленый цвет стен нового интерьера. Свободный доступ к запретным плодам лишь усиливал жажду. И все же, среди широкого спектра удовольствий любимым зрелищем публики долгие годы были драки — будь то два сопливых мальчишки, пара длинноногих красоток или серьезные, накачанные мужчины — попавшим на трибуны колизея нравилось смотреть, как дерущиеся пускают друг другу кровь, ломают кости, превращают лица в месиво, а тела в поломанные игрушки. Ни капли морали. Ни грамма гуманизма. Ни слова о законе. Первобытные инстинкты, торжество плоти, подавляемые страсти и извращения. Договор о персональной ответственности покрывал убытки и обнулял претензии полиции. Решившиеся выйти на ринг подписывали его всякий раз перед боем, зная, что этим вечером могут попасть вместо дома в морг. Поначалу заработки казались огромными — их хватало, чтобы семи-восьми-девятилетний паренек мог сытно есть, тепло одеваться и платить по куче свалившихся на него счетов. Денег хватало даже на то, чтобы откладывать. Юному Хатаке выпадало быть то мальчиком на побегушках, то спарринг-партнером, то вышибалой или подставным бойцом, пока однажды не пришлось биться по-настоящему. Со временем траты на лечение отца становились серьезнее: нули в счетах размножались почкованием, вот только платить за поручения типа «принеси-подай», «постой на входе», «нужно отработать удары» — продолжали по прежней ставке. Экономия на еде, одежде и книгах не помогала. Попытки устроиться на другие работы были обречены на провал — с малолетними ребятами Майто не хотели связываться. Загнанный в угол отчаянием и необходимостью принимать слишком взрослые решения, одинокий десятилетний мальчишка видел перед собой только один выход — подать заявку на участие в подпольных боях насмерть. Несмотря на силу, выносливость и приобретенные навыки боя, он с трудом сдерживал внутреннюю дрожь, пролезая меж натянутых канатов на холодный квадрат ринга в первый раз. Драки на выживание — это не благородный обмен ударами кулаков или ног. Здесь разрешалось использовать любое холодное оружие, любой козырь в рукаве — от песка в глаза до разноцветных дымовых шашек. Единственное, что Дай не позволял — огнестрел. За такое он лично вправлял мозги и потом вывозил умников куда подальше. Ловкий, гибкий, непредсказуемый, считывающий атаки врага, словно зная наперед, куда придется удар, новый боец сразу зарекомендовал себя опасным и серьезным противником. Одетый в простой темно-синий костюм с широкими серыми полосками на рукавах, металлические нарукавники и бессменную маску, закрывающую лицо, имеющий в своем арсенале лишь короткий клинок, для удобства зафиксированный в ножнах на спине, юный Хатаке расправлялся со своими соперниками быстро и легко, стараясь, однако, без надобности не калечить, только лишать сознания. Его скорость и точность реакции поразили пресыщенную публику, а нежелание паренька наслаждаться своим триумфом и радоваться победам — довели до умопомрачительного фанатизма. Резкие, быстрые движения, показная жестокость к своим противникам — все это заставляло ряды реветь от восторга. Упоминание «Хладнокровного убийцы» в афише гарантировало стопроцентное заполнение зала и огромные ставки. Сам не желая того, Какаши хлебнул популярности гладиатора полной чашей. Бывали дни, когда толпа на переполненных трибунах хотела смотреть только седоволосого мальчишку, освистывая все другие пары. Из-за подобных бойкотов Даю приходилось подстраиваться, обещая своей новой звездочке большие деньги за внеочередной выход. Иногда казалось, что люди, те самые, которые продавали Какаши хлеб, приносили счета за свет и охраняли городские стены, жаждут увидеть его поражение, увидеть, как очередной чемпион падет, сломается, умрет, не выдержав напряженной борьбы. Однако он продолжал вытворять невозможное, раз за разом оказываясь на высоте, словно дразнил своей непобедимостью, заманивая в клуб бойцов из других стран, прослышавших о невероятном гении боевых искусств, чем приносил Майто Даю огромные деньги. Славу. Проблемы. Превращал скучную рутину административной работы в квест с тысячей неизвестных, заставляя всегда жизнерадостного и до зубовного скрежета оптимистичного хозяина клуба крутиться в разы быстрее обычного. Долгие годы жизнь Какаши замыкалась рингом: от первого торопливого удара самоуверенного противника до звука упавшего на стертый войлок покрытия его же бесчувственного тела. Обратная сторона победы всегда была заляпана кровью. Железистый привкус дыхания. Привычно плывущие перед глазами очертания предметов. Сбитые в мясо кулаки. Едва стоящий рядом с судьей мальчишка, подавляющий гримасу боли от рези в мышцах поднятой в знак победы вывихнутой руки, терпеливо ждал момента, когда сможет дойти туда, где его уже никто не увидит. За пределы зала. Там, где никого не заботило самочувствие бойца, казавшегося непобедимым. Где никому не приходило в голову узнать, как отходит после нескольких за вечер встреч с парнями старше и сильнее его, лежа в темной комнате родительского дома, избитый до полусмерти подросток, собирающий выигрыши для оплаты очередного экспериментального лечения неизлечимо больному желанием покончить с собой отцу. Одиночество, опустошившее алчущую любви душу, превратило трепетного, улыбчивого малыша в грубого, равнодушного к чужим страданиям мужчину. Последние слова отца, пропитавшие кровь ядом проклятия, умело обрывали любую попытку завязать отношения. «Не влюбляйся!» — табу, выжженное на подкорке каленым железом страха. Страха вновь потерять дорогого человека. Страха стать причиной его гибели. Боль, стекающая капля за каплей из кровоточащего сердца, выплескивалась на ринге. Давала сил быть жестоким. Безжалостным. Собственная, ставшая давно частью его ежедневного кошмара боль. Так могло бы продолжаться очень долго. Какаши держал себя в отличной форме, желающих помериться силами с гениальным противником было хоть отбавляй. Еще бы! Каждому второму любителю или профессионалу хотелось стать тем, кто разобьет в пух и прах легендарного Убийцу, для многих эта мысль превратилось в навязчивую идею. Вот только все имеет свойство заканчиваться. Однажды прервалась и цепь побед четырнадцатилетнего Хатаке. Один-единственный бой поставил точку на его блестящей карьере. В тот вечер пришлось драться с мальчишкой помладше. Тихий, спокойный, безучастный к происходящему на ринге, неизвестный соперник затерялся в толпе, пока не выкрикнули его девчачье имя — Итачи. Потомок великого клана Учих, долгие годы занимавших серьезное место в управлении городом. Что могло понадобиться такому, как он, в подпольных боях? На мгновение Какаши даже удивился, увидев невысокого паренька двенадцати лет, с длинными черными волосами, в бездонных глазах которого притаилось что-то очень знакомое, ущипнувшее за сердце неожиданным сочувствием. Калечивший, убивавший, не знавший жалости, в тот миг Хатаке дал себе слово не бить в полную силу, не использовать все приемы. Не добивать. Но жалеть соперника не пришлось. Длившийся почти час, закончившийся по решению судьи, оставивший неизгладимое впечатление в бывших смертельными врагами подростках бой заложил фундамент крепкой дружбы. Этот молчаливый мальчишка стал первым человеком, который проводил Какаши домой и помог залечить раны. Тем, кто смог развеять его беспросветное одиночество. С того самого дня юный Учиха всегда был рядом. Тогда же угас и азарт толпы, а с ним уменьшились заработки. И Какаши пришлось искать себе другое место. Пришлось ездить в другой город, где ум и смелость помогли несовершеннолетнему мальчишке устроиться работать помощником в отдел разработки программного обеспечения на постоянной основе, помогли забыть о головной боли ежемесячных платежей. Все было хорошо, и могло стать еще лучше! Восемнадцатилетие и маячившее на горизонте повышение оказались недостижимы из-за дурацкой бюрократической формальности — отсутствия документа об окончании школы.Чертова школа! — Где Итачи? — Какаши проверяет содержимое сумки перед выходом: вода, обезболивающее, ножи и старенький эспандер, который помогает скоротать время в ожидании конца смены ночного охранника «Восьми врат». Бинтов опять не хватает. Приходится вернуться, открыть старый шкаф в углу и взять новую упаковку. Никогда не будет лишним. Несмотря на то, что участвовать в поединках последнее время не приходилось, вероятность выйти на ринг все еще оставалась высокой. Дай платил огромные суммы за то, чтобы Какаши светил своей маской на публике, подогревая нездоровый азарт ставок присутствием когда-то легендарного бойца, но к настоящим дракам не допускал. За привлечение клиентов платили лучше, чем за работу грузчика или доставщика. Только из-за денег Какаши продолжал заниматься всем этим. Ради денег он был готов на все. — Задерживается. Сказал, чтобы начинали без него, — стоящий в дверях Ямато смотрит на привычную суету, прислонившись плечом к косяку и скрестив на груди руки. Сегодня у Тензо в клубе выходной, так что его визит — просто дружеский жест поддержки. Если что-то пойдет не так, если нужна будет помощь… — Почему? — колючий взгляд серых глаз впивается в стену напротив, мозг лихорадочно перестраивает планы на вечер, прикидывает варианты, последствия, упущенную выгоду. — К нему брат приехал, — на черную перчатку застывшего Ямато садится голубая стрекоза. Мгновение оба друга смотрят за неподвижным блеском слюдяных крылышек, пока теплый поток дыхания не спугивает уставшую красавицу. Хатаке кладет бинты в сумку и возвращается в комнату за своим снаряжением. — У него сегодня бой с тем парнем из Облака, Дай нам голову оторвет, если Итачи сорвет поединок. Этого чемпиона ждали целый месяц, — в словах Какаши нет осуждения, только сухая констатация фактов. Тензо согласно кивает на его доводы и беспомощно пожимает плечами: что тут поделаешь — ситуация… — Просил подменить, если не успеет. Выигрыш заберешь себе, — уверенность в победе друга звучит почти равнодушно. Ямато настоящий чемпион в тяжелом спорте неловких комплиментов. — Хорошо. Пошли. Взгляд цепляется за выложенные из рюкзака тетради. Домашнее задание новой учительницы — эссе на тему домашних животных — лежит на самом верху. Снова придется тратить время на выкручивание мыслей в шаблонные фразы. «Как прошло мое лето», «Кем бы я хотел стать», «Что значит быть счастливым» — каждое сочинение, из написанных по заданным в рамках спецкурса тем, было шедевром компиляции и адаптации найденных на просторах интернета готовых текстов. Глупых, наивно-восторженных, не имеющих никакого отношения к реальности. Если повезет и Учиха все же явится в клуб, можно будет скоротать время на дежурстве этой бессмысленной писаниной. Неровно сложенный посредине и смятый торопливыми пальцами лист отправляется в сумку вслед за дополнительной пачкой бинтов. Странная все-таки эта новая учительница госпожа Харуно. — Слушай, Какаши, что у тебя с новенькой? — Ямато как обычно вприпрыжку спускается с лестницы, задавая на ходу неудобные вопросы. — Уже да или пока нет? — С какой новенькой? — Ну, эта рыженькая, которая с тебя глаз не сводит и все время так аппетитно прикусывает нижнюю губу. Я подумал, что между вами что-то есть. Или было. — Нет. — Подожди, совсем ничего? Вы даже не целовались? — проглатывая целые слоги от волнения, Тензо останавливается посреди дороги и с выражением неподдельного удивления таращится на друга. — Нет. — Не узнаю тебя, семпай. — Дай пройти. - Постой! Она тебе не нравится или у вас проблемы с чем-то другим? — Тензо, тот факт, что я когда-то имел неосторожность рассказать о своем отношении к сексу, не дает тебе права бесконечно ковыряться в моей личной жизни. Еще один вопрос и… — Понятно. На несколько минут, пока друзья идут к стоянке, между ними только тишина, нарушаемая шарканьем подошв об асфальт. — Просто хотел спросить совета. Мне так не везет с девчонками, как тебе. Может, дело в том, что я совсем не умею целоваться? Какаши невольно улыбается под маской — кто бы сомневался! Непосредственный Ямато не смог бы продержаться дольше пары минут. Видимо, все-таки придется удовлетворить его любопытство. — Вряд ли дело в этом. Я еще ни разу не целовался в губы, но это, как видишь, не мешает мне… — Иди ты! Так значит, Итачи не врал?! Ты наполовину девственник? В другой ситуации за подобное Ямато мог отхватить по полной, но сегодня ему достается только тихий смех Какаши, быстро юркнувшего на водительское сиденье своей резвой машинки. — Эй, Тензо? — Чего? — У тебя отцовская развалюха на ходу? — Пока ещё бегает.  — Отлично. С этими словами красный блестящий зверь, задымив шинами от резкого старта, срывается с места, чтобы через три секунды исчезнуть за поворотом. — Вот черт… Однако бой, на который Какаши вышел в тот вечер вместо Итачи, оказался неожиданно тяжелым. Было некогда думать о том, чтобы порадовать публику эффектными приемами, потомить в ожидании предсказуемой развязки. В тот вечер пришлось драться в полную силу, спасая свою жизнь от мощи и кулаков очень сильного, очень быстрого и явно очень умного противника по имени Эй. Все-таки хорошо, что Итачи не смог явиться. При всей ловкости и хитрости, ему хватило бы одного прямого удара в голову. Онемение в левой руке серьезно беспокоит Какаши. Ради завершения поединка пришлось подставиться, выманивая противника из обороны обещанием легкой победы. Риск дело благородное, но пить шампанское светловолосый боец из страны Скрытого Облака будет еще очень нескоро. — Позови врача… Не говоря ни слова, Ямато моментально выскакивает из подсобки за кухней, где на ускользающих крупицах сознания еще держится беспрецедентно избитый Какаши. На его памяти Хатаке лишь раз попросил о помощи, но даже в тот раз жизнь Хладнокровного убийцы не висела на волоске. В поисках свободного медика Тензо бежит в единственное место, где ему могли бы помочь — процедурную, надеясь, что хоть кто-то сейчас не занят вытаскиванием с того света неудачливых бойцов. Однако суета и хаос битвы за жизнь просачиваются даже сквозь полупрозрачные двери. По недолгому размышлению, каждая лишняя секунда колебаний сейчас — недопустимая роскошь, остается только везти Хатаке в больницу. Ямато резко меняет направление и со всех ног бросается к припаркованной на стоянке для клиентов машине, чтобы подогнать ее поближе к черному ходу. Зажигание барахлит, полудохлые хрипы стартера измученно выплевывают просьбу не беспокоить доживающую свой век старую колымагу. Пальцы начинают дрожать. Возвращаться в клуб, искать ключи от машины Хатаке в такой толпе просто глупо! Время, драгоценное время уходит. Нужно срочно что-то придумать. Руки быстрее мозга — подбирают деревянный брусок у забора, чтобы выбить стекло у ближайшей машины, но тут проезжающий рядом черный, тонированный со всех сторон джип, резко останавливается, окно с противоположной от водителя стороны опускается и из него выглядывает Итачи: — Привет, Тензо. Не видел Какаши? У меня для него есть интересное предложе… — спокойная речь обрывается при взгляде на искаженное ужасом лицо друга, — что случилось? — Он вышел на бой вместо тебя. Ему срочно нужен врач. Последнее, что видел Какаши, перед тем как окончательно упасть в прохладу обезболивающего забытья, были сверкающие яростью черные глаза опоздавшего Учихи. Свет, ослепляющий до непроглядной тьмы, крадет последние мысли, гасит ледяным дыханием нечаянную радость встречи. Мир вокруг заполняется пустотой… непреодолимой, как смерть. Мысли, тревоги, постоянное напряжение остаются где-то там, за порогом. А здесь - покой…умиротворение… бесконечное ничто, нигде, никогда… Вот только… странный шум, похожий на шорох ленивых волн, раздражает. Словно крошки в постели тихий, едва слышный писк чего-то противного. Кокон уютного безмолвия пускает трещину, сквозь которую в онемевшее сознание заливается свет, голоса, боль. Жизнь. — …разряд… — …есть пульс… — …продолжаем… Вдох полной грудью, как резаная рана от меча, вылетает из горла в суету операционной сдавленным криком. Боль. Жизнь — всегда боль. — Очнулся! Добавьте фентанила! Быстро! Перед расфокусированным взглядом Какаши яркий свет и расплывающееся пятно лица. Резкая, пронзительно-горячая волна накатившего чувства, подавленной тоски по заботе, ласке, любви вырывается давно забытым словом… — …мама… Очередной прыжок во тьму сбивает с ног, отрезая мимолетное видение улыбающихся глаз. Забирая тепло, оставляя в холодной пустоте одиночества. В летаргической бездне нет времени. От погружения в наркотический сон до выхода из него пролетает секунда. Крики, звон, разрывающаяся от сигналов техника — все осталось там, на рубеже между жизнью и смертью. В болезненно-белой комнате, где чьи-то ловкие руки собирали по кусочкам поломанное тело Какаши, вырывая из цепких лап беззубой старухи, чтобы вернуть в мир. — Хочешь пить? — тихий голос Итачи обдирает слух, словно крупнозернистый наждак. Но ответить не удается — непослушный рот нем. Губы, язык, связки нагло игнорируют приказы мозга. Едва заметное покачивание головы из стороны в сторону отбирает кучу сил. Больно. — Я посижу еще тут. Поспи, тебе нужно поправляться. Сон и правда накрывает почти сразу. Оглушает своей тяжелой дружеской лапой, из-под которой совершенно не хочется вылезать. Сутки после операции проходят в беспокойном ожидании. Врачи обнадеживают сомнительной перспективой, что в эти двадцать четыре часа все решится: либо сильный молодой организм поможет выкарабкаться, либо Какаши умрет. Итачи сидит у кровати друга, подолгу глядя на монитор с ломаной линией сердцебиения, отворачивается к окну, старательно отметая все разумные доводы о вероятном, к сожалению, очень неутешительном итоге, отлучается лишь на минуту, чтобы позвать медсестру, когда показатели начинают падать. Какой-то укол, сделанный быстро и без лишней суеты, возвращает все к прежнему спокойному попискиванию. К выматывающему, монотонному ожиданию. Перебирая вещи в принесенном из клуба рюкзаке Какаши, Итачи находит среди бинтов, лекарств и документов листок с домашним заданием по спецкурсу, подписанный от руки в левом верхнем уголке: «Сдать до вторника в кабинет литературы. Харуно С.» С начала года бывшая жена Саске вела себя немного странно, постоянно оглядывалась, словно на нее кто-то мог напасть со спины, пугалась любого конфликта в классе до такой степени, что начинала ломать мебель (дверца ее шкафчика до сих пор висит на одной петле, почти вырванная бешеным ударом во время спора Гая и Хидана), плакала над пустяковыми романтическими историями из учебника. Но за два месяца освоилась и почти перестала раздражать своим показным оптимизмом. Не нужно было иметь гениальный аналитический ум, чтобы рассмотреть ее глубокий внутренний разлад. Наверное, эти странности можно было списать на последствия развода, о котором Итачи знал слишком мало, но картинка не складывалась, очень уж кардинально изменилась милая и спокойная женщина, которую он видел на праздновании юбилея свадьбы родителей всего три года назад. И когда это Саске умудрился так достать свою жену, что она решилась сбежать от него? Сомнение закрадывается в умную темноволосую голову — «Может быть, не стоит предлагать Какаши такое?» Казавшийся поначалу легким способом срубить деньжат, план старшего брата все больше не нравится юному Учихе. «Притвориться влюбленным в учительницу, преследовать ее, вызывая откровенный дискомфорт, чтобы она одумалась и вернулась к мужу, который ее так сильно любит, что готов на все». Звучит как бред больного маньяка. Как бы сильно Итачи ни любил старшего брата, но даже для него рассказ о глупой ссоре из-за приступа ревности кажется недостоверным. Не расстаются люди из-за сказанных в пылу слов. Не рвут долгие годы чувств. Не рушат отношения. Вот только Саске выглядел таким потерянным и раздавленным, рассказывая о своей жизни после внезапного бегства Сакуры, что ему хотелось верить. Хотелось помочь. Хотелось сделать счастливым. В конце концов, это же не по-настоящему. Просто сыграть роль, чтобы дать Сакуре повод вернуться. А для Какаши — шанс заработать много денег. Уж лучше так, чем подвергать свою жизнь смертельной опасности очередного поединка без правил. Как сегодня. Гордый, упрямый, привыкший заботиться о себе с самого детства, он никогда бы не принял даже маленькой подачки. Не простил жалости даже лучшему другу. Однако смотреть, как этот сильный, смелый человек продирается сквозь несправедливость жизни в одиночку, больше не было сил. А потому план Саске был хорош. Настолько, насколько может быть хорошей бесчестная сделка. Откровенное манипулирование. Подлый обман и игра на чувствах. Ужасно. И все же… Бессонная ночь и проведенный в томительном волнении день провисают на веках тяжелым грузом, ослабляют бдительность, не дают услышать, как просыпается Какаши. За окном снова темно, лампа в палате не включена, лишь рассеянный отсвет фонарей с улицы разбавляет густой мрак. Слабый голос будит плывущего в полудреме Итачи. — …пить… На тумбочке рядом с постелью стакан, накрытый листком с четкой инструкцией, как часто, как много можно пить после операции. Итачи держит на весу чайную ложку с парой капель воды — только помазать губы. — Еще. — Больше пока нельзя. Воспаленные красные глаза закрываются, дыхание восстанавливается, прорываясь сквозь горло осипшими рывками. Кажется, будто Какаши снова уснул. Итачи садится на стул рядом, опирается спиной о стену и прикрывает глаза. Дрема наготове, уставшее тело требует отдыха, хватает пары мгновений, чтобы сознание поплыло и отключилось. «Дурацкий план…» Спустя три дня, когда юный Учиха будет забирать Какаши из больницы, чтобы отвезти домой, Хатаке спросит про свой выигрыш и новые заявки на поединки. Скажет, что уже может драться, потому что травмы были несерьезные и все почти зажило. Стараясь не смотреть на покрытое синяками лицо друга, не думать о том, сколько раз за время операции пришлось заводить его уставшее сердце, сколько крови выкачали из перикарда, сколько швов наложили на глубокие раны спины, Итачи неожиданно для самого себя вдруг скажет: — Мне тут предложили небольшую халтурку, обещали хорошо заплатить. Правда, я думаю, ты справишься с ней лучше. — Сколько предлагают? — Полмиллиона. — Нужно кого-то убить? — Нет. Всего лишь притвориться влюбленным. — Что за бред? Кто будет за это платить столько денег? — Мой брат. Он хочет вернуть свою жену. Это наша новая учительница — госпожа Харуно. — Соблазнять не придется? — Категорически не рекомендуется. — Отлично, тогда я в деле.