Письмо

Где она? — вырванные из сна смятение и страх стягивают мышцы, не давая шевельнуться, крикнуть, парализуя тело увиденным образом пустой комнаты. Безжизненно пустой, потому что Сакура так и не вернулась после его признания. Дыхание сбивается, холодный пот пропитывает простынь под спиной — все увиденное в мутном мареве дремы кажется чересчур реальным. В полумраке едва начинающегося рассвета, между ночным забытьем и утренней бодростью, Какаши открывает глаза, прохладной струей втягивает побольше воздуха в легкие и замирает от слишком четкого ощущения — кто-то рядом. Кто-то спит, сидя на полу у широкой кровати в комнате родителей, куда было решено перенести беспокойного пациента, упавшего со слишком неудобного и маленького дивана. В мутном свете сложно разобрать, кто там устроился, положив голову на скрещенные руки, аккурат между высунувшимся из-под одеяла его бедром и лежащей на краю раскрытой ладошкой, так близко, что кожа чувствует тепло, исходящее от сонного тела. Выдох… Минуты дремотного разглядывания, скованные полусонными образами мыслей, отступают вместе с тьмой. Медленно высветляется небосклон, превращая неясные кляксы теней в очертания знакомых предметов, вещей, понимание того, что рядом — Она. Розовая макушка еле заметно двигается в такт дыханию. За копной неубранных в прическу волос видна только часть кофты. Пальцы здоровой руки вздрагивают, остановленные при попытке прикоснуться к теплому пушку на затылке, тихонько погладить, зарыться всей ладонью в растрепанные локоны. Сжатые в кулак и убранные подальше от искушения, лежат на тяжело вздымающейся груди, над счастливо-испуганным сердцем, которое выстукивает рваным ритмом каждое тайное желание: «Это ты. Ты здесь, со мной. Ты рядом. Как же я хочу, чтобы так было всегда. Хочу быть с тобой. Прикасаться к тебе, чувствовать твое тепло. Видеть в твоих глазах свет. Быть для тебя не просто глупым влюбленным мальчишкой… Хочу наполняться тобой, завершаться тобой, жить тобой…» Сакура. Какаши знает, что она сидит у его постели уже почти двое суток. Каждый день дает лекарства, обтирает, приносит попить. Водит в туалет. При воспоминании неловких, длительных и неизбежных походов через весь дом, Хатаке мысленно улыбается — притворяться самым больным человеком на свете в такие моменты особенно приятно, ведь можно беззастенчиво опираться на предложенное плечо, обвивать рукой талию, незаметно зарываться носом в пахнущие вишней волосы. Наслаждаться украденной близостью. Он помнит, что Сакура рядом, но даже спустя несколько дней боится обнаружить — все это лишь сон, горячечный бред, навязчивая идея, разорвавшая все связи с реальностью. Что нет и не было никакого прощения. Нет и не может быть… Оставленные Итачи инструкции по лечению выполняются безукоризненно. Потихоньку лекарства начинают оказывать свое целебное воздействие на травмированный организм, помогают заживлять раны, восстанавливать плоть. Но Какаши при каждом удобном случае продолжает жаловаться на головную боль, неспособность управляться одной рукой, непослушные ноги — откровенно врет, чтобы побыть рядом с Сакурой еще чуть-чуть. Чтобы дать ей повод быть ближе к нему. Обтирать влажным полотенцем, скользить чуткой ладошкой по телу, делая вид, будто не рассматривает его многочисленные шрамы. Прикасаться губами к предательски прохладному лбу, проверяя температуру. Кормить его с ложечки, стирая крошки еды большим пальцем. Иногда она неосознанно облизывает этот палец после… и тогда его пах сводит резью внезапного желания. Острого, перекрывающего мысли, отражающегося темным огнем в глазах. Пугающего. Сотни раз он ловит себя на том, что хотел бы провести так всю жизнь. Но… она достойна большего, чем ухаживать за неспособным самостоятельно ходить в туалет инвалидом. А потому совсем скоро скрывать улучшения станет невозможным и эта вынужденная близость оборвется. — Привет… — Сакура не поднимает головы, только плечи двигаются чуть выше и быстрее, выдавая ее пробуждение. — Хочешь чего-нибудь? Наверняка она спрашивает про жажду, голод или желание облегчиться, но пойманный на запретных мыслях Какаши испуганно замирает. Долго сдерживает дыхание, потеряв концентрацию и обнаружив свои пальцы там, куда их тянуло с самого начала — погруженными в розовые локоны. Шумно выдыхает, чувствуя, как заполошно бьется в груди сердце. Сильнее и сильнее, потому что Сакура не отводит его руку, не просит прекратить, не отстраняется. Принимает эту первую после того поцелуя, откровенную ласку с тихим вдохом, лишь чуть-чуть передвинув голову, чтобы лечь поудобнее. Вдохновленный ее неподвижностью и молчанием, Какаши тянется второй, еще не до конца послушной рукой к покрытой румянцем щеке, поглаживает теплую кожу, проводя большим пальцем дорожки по скуле от носа к виску. После каждого движения в груди словно горячих камней насыпали — дышать все труднее. Сакура все еще лежит рядом, не сопротивляясь его прикосновениям. Не останавливает, не убегает. В какой-то момент кажется, что ей нравится. От этой мысли неловкий палец соскальзывает со щеки вниз, прямо на горячие, сухие губы. Нерешительно проводит вдоль нижней, слегка оттягивая. И время застывает в точке соприкосновения. Не встречая отпора, Какаши приподнимается с подушки — весь он сейчас на кончике языка в слетевших без спроса словах: — Можно тебя?.. — решимости договорить свою просьбу не хватает, смелость комкается в горле, застряв невысказанным главным, но Сакура понимает без слов: «поцеловать». Секунда-две-три-пять, что длится замешательство, дают надежду на положительный ответ. Легкий шорох одежды, слегка прогнувшийся под тонкой рукой матрас, почти полностью скрытая в ореоле розовых прядей голова медленно поднимается, обрывая ласку, и Какаши видит в чуть припухших со сна глазах странное выражение, пока локоны качаются из стороны в сторону, усиливая запрет. Нельзя. — Как себя чувствуешь? — голос у нее чуть охрипший. Наверное, от усталости. Сакура тянется рукой к его лбу. Не губами. Прохладная ладошка замирает на две секунды, и Какаши покорно закрывает глаза, признавая свое поражение. — Хорошо, — шепчет в темноту, отчего-то боясь поднять веки и посмотреть в лицо привставшей на коленях женщины. — Полежи немного, мне… нужно отойти, — тихий стук домашних тапочек по доскам пола, слышно, как она задерживается у пока еще темного проема, но Какаши не успевает посмотреть, не успевает увидеть выражение ее лица. Сказанные на ходу слова обрываются шумом быстро закрытой двери. — Хорошо… — шепчет в пустоту. Прислонившись к прохладной стенке, Сакура замирает в двух шагах от ванной. В коридоре можно отдышаться, вернуться в себя, вычистить голову от невозможных мыслей. Желаний. Воспоминаний о пропитавшем ее тепле из-за прикосновений Какаши. Если бы только можно было управлять своими эмоциями, если бы только глупое сердце слушалось разума, если бы близость и ласки не действовали на нее так… Слабая, безвольная, она крепко сжимает бедра, пытаясь погасить пламя запретного желания, старательно стирая из памяти свой отклик на прозвучавший вопрос. Те секунды сомнения, когда ей невыносимо хотелось разрешить ему… Что бы ни рассказали его друзья, как бы ни прониклась Сакура прошлым этого странного мальчишки, условности, правила и требования никуда не делись. Никто не отменил запрета на отношения учительницы со своим учеником. Никто и никогда не поддержит такую связь. Порицание, неприязнь, насмешки ждут их в лучшем случае. В конце концов, неужели ее эгоизм настолько запределен, что она готова пожертвовать будущим Какаши ради собственного счастья? Да и будет ли оно? Как сказал Итачи: «Какаши не знает, что такое любовь. Его некому было научить любить…» И значит, все, что между ними может быть — это лишь секс. Вот только… хватит ей этого «лишь»? Нет. Холодная вода, чтобы проснуться, отвлечься, успокоиться, — идеальное средство. Холодный душ, чтобы снять неконтролируемое возбуждение, перестать думать о нежных прикосновениях, настроить себя на исключительно платонические чувства, — еще пока помогает. Но бегать в ванную по десять раз на дню весьма утомительно. Скорей бы Ямато пришел и сменил ее на посту у кровати больного. Сакура вытирается насухо пушистым полотенцем, надевает привычную уже серую кофту и штаны, одолженные ей хозяином дома, и уходит на кухню. Взбодрившись после утреннего омовения, чувствуя приятное тепло во всем теле, она на автомате достает с верхней полки упаковку молотого кофе, сыплет в старенькую кофемашину, берет приглянувшийся ей стакан с изображением насупившегося мопса, чтобы налить туда свежесваренный напиток. Горький, без молока и сахара. Чтобы очнуться. Несбыточные мечты чем-то похожи на старый зефир — скрипят на зубах от слежавшейся сладости. Никакой радости — противно. Уж лучше горечь. Честнее. Телефон на стойке вибрирует — новое сообщение от Наруто. Интересуется, когда Сакуре станет полегче и не надо ли прийти проведать. Хм… От простых слов, скованных границами коротких предложений, так и веет искренней тревогой. Придуманная Итачи отговорка про плохое самочувствие из-за съеденного накануне чего-то несвежего поистине гениальна. Ею можно оправдать как один, так и три, пять, семь дней вынужденного отсутствия. Хотя долго прятаться от Саске в этом домике, рядом с Какаши ей вряд ли удастся. Рядом с Какаши… Дно кружки цокает по столешнице, поставленное неосторожно на край. Сакура смотрит в окно, в заснеженный мир из соседних домов, голых деревьев, тротуаров и заборчиков, по которому к ней неторопливо приближается, шагая по высоким сугробам, Саске. Руки дрожат, голова кружится, в ногах ватная слабость. Сколько ни бегай от своего приговора, палач все равно найдет и выполнит волю судьбы. Глядя, как этот высокий, стройный, красивый мужчина поднимается по ступенькам крыльца, Сакура понимает, что больше всего боится новой встречи. Вырвавшись из того мира, где бывший муж мог спокойно приходить и издеваться над ней от скуки или в удовольствие, она не хочет испытывать снова его злой разум, слышать его насмешки, возвращаться к прежней, растоптанной себе. Стакан, не удержавшись на краю, падает на пол, разбиваясь и расплескивая горячую жидкость на пол, стены, штаны стоящей в оцепенении Сакуры. Брызги чертят кривые дорожки на белом кафеле, серой ткани, но она ничего не замечает. Не чувствует боли обожженной плоти. Легкий перестук костяшек по двери отзывается скрипуче-морозной тишиной в сердце. Стук, тот самый, три коротких — пауза — два длинных. Резкая тошнота скручивает внутренности, позывы настолько сильные, что Сакуру рвет желудочным соком прямо там, в черную лужицу под ногами. И с каждым новым ударом кулака о дерево входной двери выворачивает все сильнее — не остановить. — Что это? — Саске держит в руках принесенную из школы записку. Сакура, заготовившая целый рассказ о том, как пришлось успокаивать безнадежно влюбленного в нее ученика, широко улыбается, предвкушая реакцию мужа, его восторг найденным ею решением и нежные объятия, в которых так уютно говорить обо всем на свете. — Ты не поверишь, что мне сегодня пришлось пережить с этой запиской. С самого утра… Саске обырвает ее тираду взмахом руки. Сакура неожиданно замечает, что в его взгляде нет ни нежности, ни интереса, только гнев. Но даже в тот момент она еще не пугается, ведь это Саске, ее Саске. — Что. Все. Это. Значит? — длинные пальцы комкают тонкую бумажку, сжимая в кулаке глупое признание. Весь вид мужа странным образом меняется до неузнаваемости. Сакура останавливается в двух шагах от него, ее протянутые для объятий руки опускаются на стоящий рядом стол, улыбка пропадает в испуганно-тревожном взгляде. Слова растерялись, рассыпались вперемешку, блеклые, бессмысленные. Нужно ответить. Скорее. Саске ждет. Нужно рассказать! — Мне дал эту записку сегодня один мальчик из школы, — голос почему-то охрип. Ладони вспотели, соскользнув вниз с края столешницы. Под коленями странная дрожь. Что происходит? — Вот как, — два слова и косой взгляд из-под нахмуренных бровей заставляют почувствовать себя… виноватой… Сакура тянет вниз ставший слишком узким воротник кофты: ей нужно срочно глотнуть воздуха, в легких жжет, голова кружится, слабость во всем теле пугает. Саске отворачивается и бросает скомканный листок на пол, придавливая его ногой. Топчется на нем, — значит, вот чему ты учишь своих учеников. Писать пошлые письма «дорогой учительнице»? — Саске, все не так. Это вовсе не то, что ты подумал! — оцепенение наконец отпускает. Бросаясь вперед, Сакура подбегает к замеревшему посреди комнаты мужу, обнимает его, прижимаясь изо всех сил, словно пытается залезть под кожу, чтобы только он поверил в ее честность. Что происходит? Почему он так реагирует? — Да? Интересно… и что же я подумал? Мышцы живота тянет новым позывом, кажется, что желудок скоро сам выскочит из горла, боль от неконтролируемых приступов не отпускает. Еще и еще, пока обессиленное спазмами тело не заваливается на бок. Свернувшись комочком, Сакура лежит, чувствуя, как плитка под головой впитывает оставшееся тепло ее тела. Глаза зажмурены в абсурдной попытке спрятаться, перепрыгнуть в иную реальность, обмануть судьбу. Так же, как в той квартире, откуда Наруто увез ее меньше года назад. Все повторяется. Словно ничего и не было: Конохи, школы, Какаши. Истощив все силы организма, тошнота неохотно отступает. Еще какое-то время Сакура сидит на полу, вытирая рукавом кофты дрожащие губы, вздрагивая каждый раз, как стук в дверь повторяется. Сколько прошло времени? Почему он еще не ушел? Он никогда не уходит!  — обреченно напоминает себе женщина. — Пока не добьется своего. И поэтому ей придется встать, пройти короткий коридор, чтобы открыть дверь, услышать, зачем он пришел, ведь кроме нее это сделать в доме больше некому. Какаши еще слишком плох, чтобы самостоятельно ходить. Наверняка, уже волнуется, что так долго никто не открывает. Прятаться глупо — Саске все равно войдет внутрь. Вот и пришло время встретиться со своими страхами. Ненависть, гнев, злые слова, побои, унижения, грязь. Та самая, которую Сакура до последнего отрицала, а теперь… Что ж, самое время показать бывшему мужу, как он был прав, говоря о ней, как о шлюхе, путающейся с малолетками. Ведь сейчас она находится в доме своего ученика. И ее присутствие явно не похоже на простую благотворительность. Нужно признать, судьба не лишена иронии. Стук повторяется, но звук открывшейся двери обрывает заготовленную чечетку ритма. Что это? Кто-то открыл? Из кухни Сакура слышит только течение разговора, это двое мужчин, судя по тембру, но слова смазаны, неразборчивы. Кто там? Саске и Итачи? Саске и Тензо? Онемевшие, непослушные ноги так долго пытаются поднять ее, сделать шаг, другой, третий. Дойти до выхода из кухни и ступить в коридор. — …узнают, что удерживаешь свою учительницу без ее согласия? — Уходи. Я тебе уже все… — О! Кого я вижу?! Моя проказница, не стесняясь, живет в доме своего малолетнего любовника? Ммм, — довольные интонации в его голосе прерываются имитацией искреннего восхищения, — и уже носит его одежду? Выйдя из-за угла, Сакура слышит лишь кусочек разговора между стоящим, облокотившись на дверной проем, Какаши и выглядывающим из-за его головы Саске. Что-то происходит в душе в ту же самую секунду, когда она видит, как широкая ладонь бывшего мужа ложится на плечо Какаши и пытается отодвинуть его в сторону, чтобы зайти в дом. Как загораживает собой, принимая удар локтем на сломанные ребра тот, кто поклялся защищать ее. Стоящему между ней и Саске Хатаке очень больно — она знает, но от резких ударов этот невероятный парень лишь слегка морщится, не выдавая свое состояние. Не издавая ни звука. Ей больше не страшно за себя. Странное оцепенение, парализующий ужас, желейная слабость уходят в миг. Ей… страшно за… — Все, как ты и планировал, дорогой, — в ее голосе столько фальшивого согласия, что Какаши невольно разрывает зрительный контакт с Саске, оборачивается, смотрит и не верит своим глазам: Сакура легкой походкой приближается к ним, на лице улыбка, ровный и спокойный голос, словно она встретила старого друга. Фривольно облокачивается на замеревшего ученика, словно хочет подчеркнуть свое падение, проводит рукой по все еще слишком горячему предплечью, прежде чем прикоснуться к этому месту губами, оставить легкий, дразнящий поцелуй. — Разве не за этот результат ты заплатил полмиллиона глупому мальчишке из моего класса? В тот вечер Саске не ночевал дома. Он просто ушел, не сказав куда, отключил телефон, заставив Сакуру волноваться и грызть себя за то, что притащила эту глупую записку домой. Пропал. На следующий день в школу неожиданно заявилась проверка и весь день учителя бегали, поднося нужные отчеты, справки, ведомости. Поднимая дела на трудных подростков, статистику по курению, употреблению наркотиков и раннюю половую жизнь. Сакуру вызвали уже под вечер. В кабинете директора было слишком тесно от членов комиссии. Среди этих людей она как-то вдруг выхватила взглядом того самого мальчишку и его родителей. Сердце упало неподъемной догадкой. Неужели кто-то из детей услышал и донес? Как же так? Тот разговор память неоднократно пыталась стереть в целях самосохранения, потому что грязь, которой щедро поливали молодую учительницу все находившиеся в небольшой комнатке люди, чуть не утопила ее. «Развратница», «Соблазнила глупого мальчишку», «Как ее к детям подпустили» — это было самое милое из того, что она услышала в тот вечер. Заклейменная, оплеванная, потерявшая все за один день, Сакура не помнила, как добралась домой. Под угрозой суда ей было предложено уволиться и никогда не возвращаться в профессию. От происходящей несправедливости некуда было спрятаться. Тот самый влюбленный старшеклассник нес какую-то дичь, якобы учительница сама добивалась его внимания, ловила в пустых коридорах и оставляла после уроков, чтобы целоваться. Ему верили безоговорочно. А ей… Больше всего на свете хотелось уткнуться в грудь мужу, выплакать свое горе и набраться сил. Но его не было. Наревевшись в одиночестве, Сакура уснула далеко за полночь. В хороводе колючих мыслей о том, как теперь жить и что теперь будет, она со страхом ожидала наступления утра. Лучше бы Саске не приходил. Потому что именно той ночью пьяный, почти безумный от ревности он впервые жестоко избил и изнасиловал Сакуру. Кажется, она немного перестаралась с сарказмом. Сквозь циничную улыбку и прищур глаз старшего Учиха так и сочится угроза. Впивается холодным лезвием под ребра, ворочается, обещая все кары вселенной за показную наглость. Этот взгляд — Саске мог довести ее до истерики одним взглядом. Он любил это: после брошенных в лицо обвинений, после оскорблений и приписывании ей самых невероятных мерзостей, стоять и молчать, глядя с недоверием и презрением на все ее попытки объясниться, делать вид, что слушает, но каждый раз прибивать ее одним и тем же вопросом, начинающимся с невыносимого «а теперь расскажи мне, как было на самом деле…» — Что тебе надо, Саске? Я больше не твоя жена — могу спать с кем угодно, — Сакура цепляется за локоть Какаши, чувствуя, что начинает терять уверенность, пытается говорить насмешливо, словно объясняет очевидные вещи, но прилепленная к лицу улыбка рвется и отклеивается под напором свирепого взгляда. — Так и знал, что ты снова… — он многозначительно замолкает, неожиданно переводя взгляд на все еще преграждающего ему путь Хатаке. — Что я снова что? Затащу в свою постель ученика? Хотел убедиться? Прекрасно, ты доказал свою правоту: я мерзкая шлюха, соблазняю малолеток, потому что нормальный взрослый мужчина никогда не посмотрит на такую, как я. Вот только ТЕБЯ это больше НЕ касается, — Сакура не может договорить, чтобы оборвать претензии Саске, не может выгнать его. Ей не хватает сил. Внутри все снова скручивается спазмом ужаса. Больно, больно! Больно повторять его обвинения. Те, что он горстями бросал ей в лицо два года назад, выжженные на подкорке клеймом, затоптавшие каждое движение души. Больно, что всю эту грязь слышит Какаши. Больно отвечать, понимая, что несмываемый позор снова облепляет ее со всех сторон. Рвать по живому — больно… — Ошибаешься… — Саске вдруг запрокидывает голову и довольно смеется. Из его горла вырывается страшный каркающий звук. Несколько секунд две пары глаз смотрят за снующим туда-сюда кадыком. Настороженные взгляды ожидают развязки феерического заявления. Сакура неосознанно прижимается к спине Какаши, забыв о сломанных ребрах, вдавливается, пытаясь успокоить внутреннюю лихорадку, сохранить ту каплю мужества, что была в ней еще недавно. — Как ты и сказала, дорогая, я заплатил глупому мальчишке полмиллиона. Но вовсе не за это. — Простите, госпожа Учиха, у нас нет открытых вакансий, — секретарь тормозит девушку перед кабинетом директора, буквально преграждая ей путь. — Подождите, я звонила час назад и мне сказали… — она не успевает удивиться. — Вакансий нет. Вам лучше уйти. Третья школа, в которую Сакура попыталась устроиться работать, после того как сошли синяки и зажила разбитая губа и в которой ей отказали, сославшись на внезапно появившихся работников с бОльшим опытом, впервые навела на мысль, что обещание не разглашать инцидент с влюбленным учеником было нарушено, и ждать от весьма консервативного педагогического сообщества понимания или хотя бы желания выслушать ее точку зрения не приходится. Так она перестала искать работу по специальности и попыталась устроиться туда, где не требовались особые навыки. Но и тут ее ждало удивление. Каким-то загадочным образом люди, казалось, чуяли, что с ней что-то не так, и отказывали под надуманными предлогами, а порой крайне грубо посылали куда подальше. Оказавшись в тупике, Сакура попыталась просить помощи у родных. — Доченька, нам с папой сейчас очень сложно: у него повышение на носу, это, как ты понимаешь, откроет ему новые горизонты, и мне бы не хотелось, чтобы он пострадал из-за твоего необдуманного поступка. Мы, конечно же, любим тебя и поддерживаем, но ты должна понимать — за свои проступки нужно нести ответственность. Будь мужественной — прими свое наказание достойно. Саске — неплохой человек, в конце концов он однажды простит тебя и у вас все наладится… В тот раз всегда послушная и любящая дочь впервые в жизни сбросила звонок, не дослушав монолог матери. В тот день она отчетливо поняла, что в ее жизни сломалось нечто очень ценное, важное и, как оказалось, хрупкое. То, без чего другие люди никогда больше не подпустят ее к себе. Репутация. А следом сломалась и сама Сакура. — Где мои деньги, щенок? — Саске по-звериному щерится, его поза больше не напоминает ленивое стояние при «дружеской» беседе, в воздухе вдруг резко запах крови. — Или думал, я просто уйду, оставив тебе и бабу, и бабки? Тягучее молчание выматывает душу. Какаши делает шаг вперед, закрывая полностью Сакуру своим телом. Неподвижный до этой секунды, он вдруг заполняет все пространство, его становится так много, что даже Саске отступает на шаг. Локоть, за который во время диалога с бывшим мужем было так удобно держаться, вдруг уплывает из ладошки. Свободный от удерживающих его пут, Хатаке бросает только два слова, прежде чем сделать еще шаг вперед, оказаться за порогом дома и захлопнуть перед носом Сакуры дверь: — Не здесь. Мягкий щелчок замочной собачки взрывает скопившееся напряжение оглушительным грохотом сердца. Закрыв уши руками, зажмурившись, дыша частыми мелкими глотками, Сакура прислоняется к стенке по левую от себя руку, сползает по гладкой поверхности на пол и застывает. В эти мгновения она не думает о том, что Какаши вышел на мороз в одной кофте и штанах, что ее бешеный муж вполне может избить его, если заметит слабину, что бросать Хатаке одного решать вопросы, которые касаются их двоих — неправильно. Она совсем-совсем не думает об этом. Растворившийся в крови адреналин прибивает ее к земле стократной силой притяжения, утяжеляет не только тело, но и мысли, распластывает лепешкой почти невесомую душу. «Он никогда не оставит меня в покое», — звучит бесконечным рефреном в голове. Время словно обтекает Сакуру, боясь потревожить переполняющую душу горечь. Сколько длится разговор на пороге, о чем договариваются эти два мужчины, кто уходит первым — все остается незамеченным. Пока дверь снова не открывается, обдав влажные от слез кулаки морозной струей, пока кто-то не берет ее на руки и не уносит куда-то. Кладет на мягкое, теплое покрывало. Ложится рядом, вытирает костяшками пальцев бесконтрольно текущие слезы, прижимает к себе и шепчет на ухо обещание — «он больше не тронет тебя». — Какаши… — Сакура тянется к нему, впервые сама, зарывается лицом в еще холодные с мороза волосы и, больше не думая о последствиях, целует, тыкаясь дрожащими мокрыми от слез губами в шею, щеку, ухо, подбородок, пытается изо всех сил вновь почувствовать себя живой. Согреться. — Какаши… — Тише… тише… — он шепчет ей куда-то в висок, не пытаясь прервать град поцелуев. Его руки прижимают к себе вздрагивающее тело, ладони широкими мазками гладят спину, всей кожей он слышит отчаянный стук ее испуганного сердца. — Это я. Я здесь, с тобой. Я рядом. Все будет хорошо… Он знает, что она вот-вот уснет, провалится в иную реальность, затихнет в его руках. Движения замедляются, дыхание успокаивается, становясь глубже и теплее, дрожь все слабее, почти незаметна. Он знает, что сейчас ей не нужны его ласки, признания, ответные поцелуи, и потому отводит свои губы каждый раз, когда она приближается к ним. Он прекрасно понимает, что проснувшись, она будет чувствовать себя неловко, обязанной ему и снова сбежит. Какаши смотрит на часы у прикроватной тумбочки — без пяти девять. Он знает, что им осталось быть вместе совсем недолго: четыре дня и пару часов. Ведь свободу Сакуры он только что выкупил, согласившись на поединок с Саске в подпольном клубе Дая. Поединок, который ему не выиграть.