Письмо

Косая полоса из сердцевины слабого утреннего луча разрезает темноту в небрежно зашторенной комнате миллионами светящихся пылинок. Еще очень рано для крикливых торговцев, первых автобусов и шуршащих дворников. Если дотянуться до стоящего на столике будильника, то можно разобрать в тусклой синеве половину пятого. Резко пробудившись от страшного сна, Саске лежит в кровати, пытаясь выровнять дыхание, держит свободную руку над сердцем, словно пытается поймать пугливое, смотрит пристально в кляксу тени на потолке. Вспоминает. Где он? Как тут оказался? Почему так… хорошо? Краем глаза ловит розовый блик у самого лица: память возвращается мгновенно — Сакура! Умостившись у него на груди, с растрепавшейся прической, в сбившейся до пояса юкате, она спит. Теплая. Мягкая. Ждавшая его эти полтора года. Доказательства ее преданности засохшей бурой коркой стягивают кожу, постель и не снятую в спешке одежду. «Моя» — повторяет он про себя снова и снова, но верится с трудом. Каждый миг рядом с ней будто украден у кого-то более достойного. У того, кто не стал бы вот так в первый же вечер поддаваться дурманящей похоти. Брать, не обещая ничего взамен. Смотреть в расплавленные нежностью изумруды глаз, целовать искусанные от волнения губы, запирать своим телом у стены хрупкую фигурку, в погоне за своим удовольствием — резко, грубо, быстро, словно портовую девку. Саске закрывает глаза, обжигаясь раскаянием, прорвавшим плотину самоконтроля. Слезы тонкими полосами режут виски, пропадая за кромкой волос. Пальцы тянут плотный хлопок простыней, зажимая в кулаках, до треска непрочных нитей. По телу волнами чувство вины. Он просто чудовище. В груди ворочается тяжелое, сдавливающее до боли желание — исправить. Попробовать еще. На это раз сделать все правильно. Если только она… Взгляд наискосок — прямо на быстро задышавшую, шелохнувшуюся в первом моменте пробуждения Сакуру. Прогонит? Она ведь плакала вчера, отрицала, что ей больно, но слезы в два ручья текли по щекам. Саске медленно поворачивается, утыкаясь прямо в счастливый, смущенно-восторженный взгляд. Приподнимается на локте. Смотрит. Глубокий вдох — мышцы застывают в ожидании первого слова. Страх услышать укоры и сожаления заставляет податься вперед — Саске быстро выталкивает из себя давным-давно забытое: — …прости… — …привет… Выдыхают одновременно. Сакура удивленно смотрит, будто не понимает, за что. Улыбается смущенно, тянет повыше край тонкого одеяла. Застывает, зажав в кулаке уголок. — Сожалеешь, что поддался слабости?.. — она тихо шепчет, не прекращая улыбаться, только пальчики сжимаются на ткани чуть сильнее. В полуприкрытых глазах ни обиды, ни горечи — понимание и принятие. Каждого из возможных ответов. Странное ощущение пронзает насквозь — боль, словно вскрыли старый гнойник, давивший, тянувший, мешавший свободно дышать. Очищающая. Резкая, острая, выжигающая огнем что-то новое, незнакомое. Чистое. Что-то, до чего хочется дотянуться и оставить себе. Навсегда. — Нет. Слишком коротко. Но для чувства, в котором он тонет, не сопротивляясь, Саске еще пока не знает слов. Теплая ладошка легким касанием обрывает вереницу спутанных мыслей. — Значит, все хорошо? «Хорошо?» — вряд ли он знает, что это значит, и все же быстрым кивком соглашается, чтобы увидеть, как вновь зажигаются звезды в блестящих слезами глазах. «Вот оно. Снова. Это странное желание», — Саске безропотно позволяет обнять его и прижать к бурно вздымающейся от облегчения после его ответа груди. В легкие тонкими струями аромат ее кожи, волос, одежды. Сладковатый, приятный. — Сакура, я… — порыв выплеснуть накатившее обрывается страхом. Глубинным, неизбывным, впечатанным на подкорку ожиданием насмешки. — Да? — она мягко поглаживает волосы на его затылке, путается пальцами в отросшей шевелюре, пытается расплести тонкие прядки, задевает нежное, чувствительное местечко чуть ниже на шее, меж лопаток, там, где от простого касания все горит. Расслабляет, успокаивает, помогает довериться. Саске давит прилипчивый страх. Быстрое, словно прыжок с корабля посреди океана, решение двигает губы: — Давай сходим куда-нибудь вечером? Если ты свободна… Все исправить. Как же хочется сделать все правильно. Отмотать ненадолго назад, показать, что он вовсе не монстр, что он может… любить. В шумном выдохе, крепком объятии Сакуры безмолвно — радостное «ДА!» Сумасшедшее время подхватывает, вырывая из тепла бездумной близости, уносит вперед, заставляя укладывать свой собственный круг забот и обязанностей, по которому размеренно и спокойно будет течь жизнь. Свидания, прогулки, походы в кино. Встречи и расставания. Снова встречи. Неторопливая радость узнавания. Ухаживания. Разговоры, объятия, поцелуи. Ночи вдвоем, под одним одеялом, так близко, как только возможно. «Моя» — повторяет он про себя снова и снова, больше не пытаясь найти кого-то более достойного. Быть рядом с Сакурой: видеть ее улыбку, слышать нежный голос, чувствовать тепло мягких рук каждый день — становится настоящей потребностью. — Привет! — обязательный поцелуй при входе и легкие объятия скучавшей Сакуры. — Как дела на работе? Получилось перенести сроки на август? — Привет! — Саске ждет ее вопросов и улыбок с того самого момента, как выходит с работы, обдумывая, что же такого интересного рассказать ей сегодня. — Новый начальник отдела кадров добавил нам людей, так что теперь мы укладываемся. Работа, жилье, достаток. Жена. Ожидавший поначалу подвоха от неласковой к нему судьбы, Саске вскоре привыкает заниматься любимым делом, купаться в признании других людей, чувствовать себя нужным, важным, ценным. Возвращаться домой, не засиживаясь с коллегами и друзьями, потому что там ждет его Она. Жить в слепой уверенности, что внутренний монстр больше никогда не проснется, не поднимет головы, не потребует кровавой жертвы. Ведь у него больше нет причин для злости. Ведь нет? — Это отличные новости! Значит мы сможем в августе отдохнуть! — Да, поедем на наше место, — Саске привычно моет руки, подвернув рукава рубашки до локтей, умывается, поглядывая на себя в зеркало сквозь стекающие с волос капли, улыбается. — А знаешь, кого я сегодня встретил? Ни за что не догадаешься! — Кого? — голос Сакуры звонко отражается от стен. Она на кухне, готовит ужин, слышно, как острый нож нарезает овощи, как гремит посуда и что-то булькает на плите. — Наруто! Он приезжал к нам в город по обмену опытом, встретились с ним случайно на улице. Приглашает к себе, он до конца недели еще будет здесь, а потом вернется в Коноху. — Давай сходим! Узнаем, как дела у наших… — Да, — Саске вдруг тушуется, вспоминая, что у него в родном городе почти никого не осталось. Но если хоть один шанс узнать про Итачи! — ты свободна в среду? Я могу уйти с работы пораньше. — Отлично! Я приготовлю его любимый рамен! — Сакура выходит из кухни и радостно улыбается. Она прекрасно понимает, что для него значит встреча с Наруто. Обрубленные связи периодически напоминают о себе фантомными болями. Мысли о брате и его судьбе неугасимо тлеют в душе, омрачая любые радостные события, будь то покупка новой квартиры, хорошая работа, статус, долгожданное путешествие по разным городам и странам. Но хуже всего, когда горечь утраченного отравляет сердце в моменты грусти. Как тот, когда Сакура узнала, что вряд ли сможет в будущем иметь детей. За две недели до того случая она сходила с ума от радости, ведь тест на беременность показывал две отчетливые полоски. Ее мечты о малышах, заполняющих дом своими неловкими движениями, звонким смехом и светом чистой любви, в какой-то момент стали и его мечтами. После четырех лет брака Саске стал подумывать, как назвать дочку или сына и чей цвет волос достанется его детям, в самых смелых своих мечтах представляя крошечную малышку с черными глазами-бусинками и безумно милыми пухлыми пальчиками. Наверное, поэтому новость о возможной беременности Сакуры сделала его впервые за долгое время по-настоящему счастливым. Целиком и полностью. Без оглядки на прошлое. Поэтому он с удовольствием принимал участие в набегах на магазины детской одежды и выбирал приданое пока еще нерожденному младенцу. Ползунки, кроватка, крошечные носочки. Ремонт в угловой комнате, покупка детского кресла в машину… Гиперандрогения. Диагноз, который озвучили врачи после госпитализации Сакуры с обширным кровотечением, после долгих манипуляций и лечения, после двух недель исследований и казавшихся бесконечными анализов. «Патологическое состояние, которое обусловлено повышенным уровнем андрогенов при определенных заболеваниях яичников или надпочечников». Даже при условии корректирующей терапии не было гарантии, что следующая беременность пройдет без осложнений и не закончится так же плачевно, как и первая. Диагноз, который звучал как приговор. — Прости меня, — первое, что сказала Сакура, когда вернулась домой, — если хочешь развестись, я не против. Она словно выцвела. Больше не было слышно звонкого смеха, шаркающие шаги рано постаревшей женщины раздавались по утрам и ближе к вечеру, она почти ничего не ела, взяла на работе отпуск без содержания, спряталась от всего мира в раковине той комнаты, которую они начали обустраивать под детскую. Замолчала. Знать бы, что нужно делать в такой ситуации, как помочь, — да вот только Саске понятия не имел, какие подобрать слова, чтобы не сделать больнее. Страх потерять все, что у него появилось в жизни с приходом Сакуры, скручивал внутренности, распалял мнительную злобу. Перспектива жить в унылом равнодушии, словно тебя погребли заживо, совершенно не прельщала. Поэтому он все чаще задерживался на работе, ходил с приятелями в бары, где напивался до полного бесчувствия, чтобы потом очнуться на пороге своего дома с простреливающей головной болью. Запутался. В том сумраке, где он внезапно оказался, не было ориентиров. Саске тыкался слепым котенком во все стороны, надеясь вернуть былое чувство покоя, но все было тщетно. Попытки поговорить с Сакурой заканчивались короткими холодными разговорами. Ее потерянность и равнодушие выбивали почву из-под ног. Все стало так плохо, что даже выпивка не помогала снять напряжение. На работе начались проблемы. Помощь пришла, откуда не ждали. Итачи появился на пороге их небольшого домика поздним вечером в начале октября. Приехал последним поездом, сразу с вокзала на такси, самоуверенный подросток, всего пару месяцев назад отпраздновавший свое двенадцатилетие. — Привет, старший братец. Куда можно кинуть чемоданы? Саске не видел его пять лет. Долгие пять лет в тоске и грызущем чувстве вины. Он неверяще осматривал угольно-черные глаза, вытянувшееся лицо, залегшие у носа складки, отросшие ниже плеч волосы, сложенные в знакомой нахальной улыбке тонкие губы, чувствуя, как тонет в нескончаемом потоке радости от одного вида младшего брата. Руки сами собой потянулись обнять. Прижать к себе, крепко-крепко. Отпечатать. Запомнить. — Э, ты чего? Задушишь же! Сакура! Спаси!!! Звонкий голос порвал в лоскуты гнетущую атмосферу дома, в котором двое самых близких людей уже три месяца почти не разговаривали. Саске дернулся, расслабляя объятия, прокашлялся, выталкивая комок из горла: — Да-да, проходи. Сакура стояла в коридоре, наблюдая за встречей братьев, а на лице ее впервые за долгое время светилась радость. — Итачи? — Ты мне теперь старшая сестренка же, да? Будем обниматься, Сакура-чан? Он подбежал и обвил худенькое тело своими тонкими, но сильными руками, прошептал на ухо: «Смотрю, на диете сидишь, сестренка. Или мой братец тебя совсем не кормит? Нестрашно, я все исправлю, у меня целый чемодан вкусняшек — пальчики оближешь». Дружеское объятие, слишком серьезный для простого подшучивания взгляд, дрогнувший уголок губ. Итачи взял двумя ладонями маленький кулачок Сакуры, расправил каждый пальчик, поцеловал тыльную сторону, словно признавая ее старшинство. И тут же срезал впечатление громким криком и шальной улыбкой: — Эй, Саске, где у вас туалет, я терплю вообще-то с самой Суны! С этой секунды в доме почти не замолкали разговоры, сначала робко, а потом все громче, все чаще стал звучать смех. — Как ты только любишь этого жиртреста? Ты посмотри на его пузо, им же можно убить кого-нибудь! Ладно-ладно, насчет убить я погорячился, но с «этим самым», — он заговорщически понизил голос и приподнял брови, чтобы ни у кого не осталось сомнений с чем именно, — уж точно проблемы, да, сестренка? — Итачи! — Итачи? Возмущение обоих супругов обрывалось плутоватой улыбкой мальчишки, чей взгляд любовно оглаживал одновременно вскинувшиеся черную и розовую макушки. Сакура поглаживала крепкий пресс мужа, смотрела на его порозовевшие щеки и блестящие от притворного смущения глаза. Их утраченная из-за болезни близость возвращалась. Снова хотелось прикасаться и чувствовать прикосновения. Целовать и ждать поцелуи, обниматься, лежа на диване, пока по телевизору шли серии любимого фильма. — Перестань, Итачи. Во мне ни грамма лишнего жира! А вот тебе мышцы стоило бы нарастить — выглядишь как сбежавший из тюрьмы преступник! — Спорим, я сделаю тебя на перекладине? Тебе в жизни не подтянуться сто раз! — Это мы еще посмотрим! — Саске в мгновенье подрывался со своего места и пытался поймать все так же острого на язык брата, но Итачи по-прежнему был неуловим. Он очень быстро бегал. Шутливые соревнования, игры в слова, обеды вместе и походы в магазин. Пикники в последние теплые деньки на берегу небольшой речки, купания и ленивая нега довольных жизнью людей. Каждый день с самого утра Итачи не давал им продохнуть, придумывая все новые и новые дела. — Ты должен мне рыбалку, братец! Давай сходим, пока все снегом не занесло! Радость, пришедшая в дом вместе с младшим братом Саске, казалось, никогда не покинет их. В один из дней в самом конце октября Сакура вдруг объявила, что собирается вернуться на работу. Соскучилась по детям, хаосу и урокам. В тот день Саске сам отвез ее к школе и еще полчаса сидел в машине, на всякий случай, вдруг передумает. Почти месяц Итачи жил у них, склеивая разбитые надежды, помогая вернуться в реальность, буквально сплотив супругов перед лицом наглого, язвительного подростка, подначивавшего своими колкостями защищать друг друга. За этот месяц забылось страшное. То, что чуть не разрушило их семью. Перед самым отъездом младшего Учиха, Сакура пришла к Саске и выплакала ему свою боль, рассказала до последней мысли все, что терзало ее с того самого момента, как узнала о своей болезни. То самое невыносимое, что по капельке выпивало всю радость жизни, — невозможность подарить любимому мужу счастье стать отцом. — Эй, старичок, мне надо возвращаться в школу, я у вас тут откровенно загостился, — Саске застал брата за сборами вещей в тот день, когда на улице выпал первый снег. Взъерошенный малец улыбался все так же весело и открыто, как и в первый день своего приезда. Сердце пощипывало осознание близкой разлуки, хотелось схватить этого наглого постреленка и запереть где-нибудь так, чтобы он никогда и никуда больше не уезжал. Но… — Ну, не смотри так, словно я умираю, всего лишь еду учиться! Еще заскочу к вам на новогодние праздники. Только не забудь, что должен мне рыбалку! Будем заниматься подледным ловом, братец! Он уехал, забрав с собой яркие краски и веселый смех. А два дня спустя на пороге дома стояли Фугаку и Микото Учиха, требуя объяснений. Оказалось, что Итачи, подслушав разговор родителей о случившемся в семье Саске горе, не поехал в школу, а без предупреждения отправился к брату, сказавшись больным. За полтора месяца его даже не хватились, потому что он регулярно подделывал письма от родителей с объяснениями отсутствия. А выяснилось все, когда Фугаку получил очередной табель с оценками за месяц, где дружно в ряд стояли неаттестации по всем предметам. Разговор с директором заведения был долгим и неприятным. Раскрыв обман Итачи, директор отказался идти навстречу, и теперь младшего брата исключили из этого заведения для самых умных детей страны, где он считался настоящей гордостью все прошедшие пять лет обучения. Но что самое ужасное — его пришлось перевести в обычную школу в Конохе. — Ты знал? — Фугаку едва сдерживался, стоя на пороге дома, не желая заходить внутрь. Но даже ударь он сына, Саске не стал бы сопротивляться. — Ты знал, что он сбежал из школы? Микото потерянно спряталась за спиной разъяренного отца. — Простите. Это все моя вина. Если бы я не потеряла ребенка, Саске не стал бы переживать так сильно и Итачи не пришлось бы бросать учебу, чтобы поддержать его. Это только моя вина. Если хотите наказать, накажите меня. Саске ни в чем не виноват, — Сакура выступила из полумрака прихожей и встала рядом с мужем. Она смотрела прямо в глаза главе семейства, не отводя взгляд. Подсознательно ждала грубости, жестоких слов, даже удара, но не отступала, наоборот, неосознанно выдвинулась еще на пол шага вперед и плечом заслонила как-то разом и вдруг поникшего Саске. — Я так и знал, что ты никогда не сможешь постоять за себя. Спрятался за юбкой? Каков мужик! Это таким безвольным слабаком я тебя воспитал? — Фугаку словно пропустил мимо ушей каждое слово невестки. Все, чего он добивался, — вывести сына из себя. Сакура испуганно обернулась, чувствуя, как тяжело задышал Саске у нее за спиной. — Именно. Если хочешь поговорить об этом, давай отойдем подальше. Его голос сорвался на последней ноте, упал, заглушенный всколыхнувшейся обидой, охрип от накативших воспоминаний «методов воспитания». Сакура испуганно смотрела, как неожиданно и резко изменился Саске. Но ее удивление возросло, когда она увидела, как тут же отступил его отец. Все закончилось быстро. Родители развернулись, не прощаясь, прошли десяток метров по сугробам до машины в полном молчании, сели и уехали, так и не сказав ни слова. А ночью Саске лежал без сна, вспоминая каждый день, проведенный с братом, удивляясь тому, что ни он сам, ни Сакура даже не удосужились спросить, почему в самом начале учебного года младший школьник пропускает занятия. Недели до новогодних праздников чуть не увязли в самоедстве и чувстве вины. Сакура не позволила. Казалось, для нее было принципиально важно сохранить тот свет, что оставил Итачи. И поэтому каждый день она дергала мужа, заставляя заниматься решением разных дел: ездить по городу в поисках краски для ремонта, искать мебель из редких пород дуба, отдыхать от суетливой беготни на скамейке под раскидистой ивой на берегу небольшой реки. Лакомиться на морозе шоколадным мороженым. Каждую ночь проводить вместе, засыпая рядом. — Я же говорил, что приеду на новогодние праздники! Эй, Учихи, вы где спрятались? Итачи часто снился ему последние дни. Обычно, в кошмарах являлся тот случай, когда Саске решил заступиться за брата и потерял его в результате. Но сейчас явно было что-то новенькое: звонкий нахальный голос бился в стены, стремительно приближаясь к спальне, словно в доме и вправду каким-то чудом находился этот несносный подросток. — Вы все еще спите? Или игнорите меня? Эй, подъем! Родня приехала! Сакура вскочила первой. Ей хватило секунды, чтобы открыть глаза, увидеть черноволосого мальчишку со снежной шапкой на голове в дверном проходе и тут же сорваться с теплой кровати, чтобы заключить смущающегося «братика» в переполненные радостью объятия. — Эй! Ты чего? Задушишь же! Саске! Спаси меня!!! Каким образом младший Учиха сумел убедить родителей привезти его на каникулы к старшему брату, так и осталось тайной. Ни хмуро молчащий Фугаку, ни показательно дружелюбная Микото, оставляющая список продуктов, на которые у сына аллергия, не страдали излишней болтливостью. А сам Итачи занимался лишь тем, что бегал по дому и критиковал затеянный ремонт, обещая приложить свою гениальную руку и мозг к тому, чтобы сделать все на высоком уровне. За два дня до Нового года Итачи успел содрать неровно наклеенные обои, нарисовать новый проект, заказать машину, чтобы выкинуть старую мебель, и приступить к покраске дверей в гостиной. Повсюду стояли мешки с клеем и валялись рулоны. Поэтому новогодний стол пришлось ставить в спальне, единственной комнате, которую не коснулась энергичность юного гения. Праздничные посиделки закончились далеко за полночь. — Я никогда тебя не брошу. Ты единственный человек, который дорог мне в этой жизни. И ты всегда можешь рассчитывать на меня, братик. — Итачи мыл тарелки после ужина, пока Сакура убиралась в комнате. Саске рассовывал оставшиеся несъеденными закуски в не резиновый холодильник. Откровение младшего брата прозвучало внезапно и строго. Обещанием. Саске замер с блюдом жареного мяса в руках. — А еще я собираюсь забрать все твои удочки! Буду рыбачить со своим новым другом! Тебя разве дождешься! Знаешь, я тут недавно познакомился с отличным парнем, вы с ним чем-то похожи. — Да? И как его зовут? — Какаши Хатаке. Он на два года меня старше… Это были прекрасные две недели. Это были короткие две недели.

***

В полутемном зале для боев без правил всегда пахнет кровью. Сколько ни отмывай пол, стены и заляпанные вязкой жижей бортики, избавиться от этого смрада невозможно. Утром здесь всегда открыты окна, чтобы хоть немного проветрить огромное помещение. Одинокая уборщица медленно шуршит пакетами для мусора, выгребая бутылки, окурки и рвоту между рядами. Ее злобное ворчание и трели птахи, свившей под потолком гнездо, — единственные звуки, нарушающие тишину этим утром. Майто Дай ходит по залу, проверяя готовность креплений клетки, работу видеокамер, дергает автоматы на электрощитке. Этот частный заказ ему совершенно не нравится, но деньги предложены такие, что грех отказываться. Да к тому же Итачи лично просил сдать арену. В руках старого дельца стандартные договоры для бойцов. Кто бы этим утром ни решил драться насмерть, сначала они подпишут эти соглашения, и только потом могут превращать свои тела в фарш. — Привет, Майто! А почему ты тут так рано? — полусонный Ямато двигается медленно, одной рукой чешет животик под форменным жилетом охранника, другой безуспешно пытается прикрыть зевающий рот. — Намечается что-то? — Заказали зал для боя. Нужно соблюсти все формальности. На тебя надежды никакой, — укоризненный взгляд из-под густых черных бровей заставляет проснуться в мгновенье ока, — опять забудешь взять подписи. Сиди потом, подделывай каракули покойника. Ямато неловко смеется, припомнив последний случай, когда он и вправду сплоховал. Громкий скрип входной двери отвлекает внимание Майто. Привычным до автоматизма движением, хозяин зала щелкает выключателем, направляя мощный поток света на вошедшего в зал Хатаке. — Эй, Какаши, ты чего встал с постели? Тебе же рано еще ходить! Доктор вчера говорил, что ребра пока не… — Привет, Дай, ручка есть? — игнорируя дружеское любопытство Ямато, Какаши забирает один из договоров и спокойно ждет ответ на свой вопрос. — Ты сегодня дерешься? — Тензо неверяще смотрит, как Майто достает из внутреннего кармана свою дорогую золотую ручку, протягивает ее Какаши, как быстро ложатся чернила на расчерченные полосами страницы договора. — Привет, Ямато. Поможешь намотать бинты? — Какаши поворачивается к другу, отдав бумаги странно молчаливому хозяину клуба, улыбается одними глазами и поднимает перед собой руки. Ждет, когда, смирившись, Тензо согласно кивнет. Поворачивается, направляясь к раздевалке, — Итачи уже пришел, не видел? — Никого нет. Только ты и Майто, — несколько минут, пока покрытые бурыми пятнами полоски бинтов окутывают хрупкие кисти коконом иллюзорной защиты, Ямато молчит, пытаясь вспомнить, говорил ли кто-нибудь ему об этом бое. Но память чиста, а значит, что-то во всем этом сильно не так. И это его тревожит: — Какаши, что происходит? С кем ты вздумал драться? Разве ты в состоянии сейчас выдержать хотя бы парочку прямых попаданий? — Все нормально, не беспокойся. У меня сегодня никакущий противник. Я его сделаю за пару минут, — под упавшими на лицо седыми прядями не разглядеть глаз. Какаши проверяет бинты, затягивая один конец чуть потуже, хлопает в ладони, разминает пальцы, складывает их в кулак. И только потом поднимает совершенно нечитаемый взгляд. — Отлично, спасибо. С такой намоткой мне и бояться нечего. Принесешь остальное? Щитки, броня, меч. Ямато знает, что Майто хранит все это у себя в кабинете на втором этаже. Для него снаряжение Какаши почти реликвия. — Привет, Ямато. Какаши уже пришел? На самом верху лестницы стоит Итачи с мужчиной постарше, странным образом на него похожим. Ямато поднимается через ступеньку, подходит к кабинету Дая и дергает за ручку. Схожесть Итачи и этого незнакомца не дают покоя. Образы крутятся в голове, пока не приходит понимание: «Наверное, это тот самый Саске». — Привет. Переодевается, — почему-то сейчас говорить лишнего не хочется. Итачи делает шаг вперед, но тут же одергивает себя и поворачивает голову, чтобы посмотреть на брата. В его глазах немой вопрос — Саске отрицательно качает головой. — Пойду, поздороваюсь. Бесшумно и быстро младший Учиха спускается, пропадая из виду в утреннем сумраке. Ямато остается наедине со старшим из братьев. Его странный, почти безумный взгляд под чернильными прядями пугает. Подчиняясь инстинкту самосохранения, Тензо быстро скрывается за железной дверью. Под натиском слабого зимнего солнца ночные тени отступают. В раздевалке все отчетливее очертания шкафчиков, неровные ряды скамеек, кусок отвалившейся штукатурки у входа. Итачи смотрит, как сидящий у самого окна Какаши встает, вглядываясь в проход, где вот-вот должен появится Ямато. — Привет, Итачи. Твой брат тоже тут? — в голосе Какаши, и без того не богатом на эмоции, сейчас холодная пустота безразличия. — Я почти готов, только надену броню и можем приступать. «Зачем ты делаешь это? Зачем?» Под нахмуренными линиями бровей горящие отчаянием угли глаз. Итачи подходит ближе, чтобы высказать все, крикнуть в лицо другу каждый долбанный аргумент против этого безумного боя, но взгляд Какаши останавливает. — Он наверху. Ждет Майто, чтобы взять договор. — Отлично. Быстрее начнем, быстрее закончим. Какаши поворачивается к окну и жадно всматривается в заметенный снегом пейзаж. Где-то там, среди высоких сугробов, растет посаженная им карликовая вишня. Надо бы попросить Майто поливать ее почаще. Солнце выскакивает на две секунды из-за шустрых туч, колет глаза ярким и резким лучом, скрывается, возвращая привычно-серый вид небольшому парку вокруг клуба. Как же хотелось победить… остаться в живых, чтобы была возможность начать все заново, чтобы приглашать ее на свидания, дарить ей подарки, разговаривать, сидя на крыше мансарды с кружками горячего шоколада в руках. Целоваться под звездами, сжимать холодную ладошку и видеть сияние счастливых глаз. Говорить ей раз за разом, какая она красивая… Она спала, подложив ладошки под щеку, когда он уходил на рассвете. Вырвавшееся воспоминание простреливает резкой болью сердце. Какаши быстро отворачивается от окна, сжав покрепче кулаки и стиснув челюсти. Проходит раздевалку, равняется с Итачи, несколько секунд смотрит на друга, прежде чем улыбнуться ему и позвать за собой: — Пойдем, оденусь на арене. Они идут бок о бок. Молча. Потому что никакие слова на свете уже ничего не исправят. Какаши старательно скрывает тянущую боль в пострадавшей руке. За такое короткое время мышцы просто не успели срастись, но нельзя показывать свою слабость, иначе у противника, каким бы слабым он ни был, будет весомое преимущество. Итачи раз за разом перебирает в уме все варианты боя, понимая, что у друга ни одного шанса на победу. И злится, не в силах отговорить упрямца от верной смерти. — Что так долго? Неужели мой братишка поймал тебя у выхода? Хотел сбежать, да? Резкий голос стоящего рядом с Майто Саске эхом разносится по залу, отскакивая язвительной насмешкой от металлического купола. Какаши чутко прислушивается к топоту ног по лестнице — Ямато торопится принести снаряжение. Еще пара минут и все будет кончено. Никакая броня не спасет его. Не сегодня. Итачи останавливается и дергает друга за край кофты. — Откажись. Пожалуйста, откажись от боя! Ты не сможешь победить! Я прошу тебя, ради нашей дружбы, ради Сакуры — откажись. Я придумаю другой план, обещаю. Мы вытащим ее. Все будет хорошо! — он шепчет, опустив голову, но слезы в его голосе слышны отчетливо. Какаши поворачивается и кладет руку ему на плечо, пытаясь успокоить. — Прости, Итачи, я не могу. Ямато подбегает вовремя. Неловкий разговор обрывается громким дыханием и звуками сталкивающихся цепочек брони. Какаши протягивает руки, чтобы было проще закрепить тяжелые пластины. Стоит, отсчитывая в уме секунды, пока на предплечьях и голенях защелкиваются щитки. Берет легкий меч средней длины. — Я готов. Пойдем. Не люблю опаздывать. — Стой, — Итачи поднимает на друга тяжелый, пробирающий морозом взгляд, — подожди. Пообещай не жалеть своего противника. Пообещай драться насмерть. Пообещай, что не упустишь возможности победить, если она представится. Дай мне слово. — Хорошо, обещаю. Какаши поворачивается к арене и поднимает меч — к бою готов. Осматривается вокруг, вспомнив, что так и не видел того бойца, которого нанял Саске для драки. Шумный выдох Ямато позади привлекает внимание. Скосив глаза вправо, Какаши замечает испуганное лицо Тензо. В двух шагах от него, подняв катану вверх, сигнализируя о готовности начать бой, стоит Итачи. Он пристально смотрит на брата, подписывающего договор дрожащими от нетерпения руками. Переводит взгляд на Майто, коротко кивает в ответ на его удивленный взгляд. Опускает меч и поворачивается к Какаши. — Ты обещал.