—
Ему почти не удалось поспать этой ночью. Адреналин не выветривался, сколько бы горячего сладкого чая не перетекло из найденной среди кухонных шкафчиков кружки в без конца сжимающийся спазмами желудок. Какаши пил жадно, обжигаясь изнутри кипятком, раз за разом обливая им дрожащие руки. Понимание причин поступка Сакуры, тихонько спящей в соседней комнате, не отпускало. Все из-за него. Только он виноват в том, что она не нашла другого решения. Он старательно довел ее до этой черты и бросил, оставил одну. Одну в неравной схватке с бывшим мужем. Там, где она была обречена на поражение. Разве можно было забыть рассказ Итачи о том, как именно Саске воспитывал неверную жену? Каждый раз, подходя к раковине, помыть посуду, он плескал водой в лицо, заливая горящие сухим ужасом глаза, мучительно вслушиваясь, как стекает по груди нагревающаяся от сжигавшего его страха струйка. Все из-за него. Та смска, благодаря которой он рванул сломя голову через весь город, в душе страшась увидеть примирение супругов: счастливую улыбку Саске, его торжествующий взгляд, услышать самодовольное «спасибо за работу» или «она не хочет тебя видеть», — привела его прямиком к пытавшейся убить себя Сакуре. Уж лучше бы они и правда помирились… При виде скорчившейся на полу в ванной девушки, вокруг которой валялись рассыпанные таблетки — слишком много таблеток — все внутри оборвалось. Накатило подавленными воспоминаниями, утащило на самое дно парализующего отчаяния. Это повторялось… Сначала отец, теперь Сакура. Снова у него на глазах самый дорогой ему человек пытался расстаться с жизнью… и причина по-прежнему была в нем. Какаши.—
Кроме резких вдохов, звона столкнувшихся мечей и шарканья ног в зале не слышно ни звука. Замерли даже птицы. Повернуться и посмотреть на Саске, Майто или Ямато времени нет. Быстрый замах — прицел на голову — Итачи увеличивает силу удара, прыгая вперед и вверх, обхватив рукоять двумя руками. В такие моменты его лицо не скрывается за отросшей челкой и все эмоции можно прочитать, как открытую книгу: прямо сейчас он уверен, что Какаши отобьет атаку. Он знает, потому что они сотни раз отрабатывали эти комбинации. Он спокоен. Готов встретить отражение атаки и перегруппироваться. Вот только напряжение в груди подводит Какаши. Он не успевает на долю секунды. Но этого хватает, чтобы удар почти коснулся его головы, съехав вбок по лезвию. И потому звон скрестившихся клинков раздается особенно громко, а резь в запястье прошивает руку до самого плеча. В спокойном мгновенье назад взгляде его противника не страх, не паника — злость. Не давая передохнуть, Итачи делает еще один подход — с разворота по левой стороне в живот, бедро или грудь.В два шага он подбегает на расстояние вытянутого меча и согнувшись делает выпад. Чисто, быстро, резко. Идеально. Какаши невольно улыбается, глядя, как мастерски проводит эту атаку друг. Ту самую, что он когда-то в шутку называл «полгрейпфрута» и которой сам научил любознательного темноволосого мальчишку. Уворачивается в последнюю секунду — шаг вперед и в сторону. Прыжок назад. Успевает увидеть, как сощурился Итачи, дрогнув от неожиданности. Как разгорается злость под сведенными к переносице бровями. — Прости-прости, засмотрелся на твои удары, — Какаши не удерживается от одобрительного комментария и поднимает палец вверх, — отлично получилось! Эта дурашливая улыбка все еще тянет уголки глаз, не успевая спрятаться, пока Итачи попадает под тройную атаку Какаши: выпад клинком наискосок по плечу справа — отбит, резко по ногам у самых коленей — отбит, колющий в сердце обеими руками — проезжает по касательной, разрезав черную кофту повернувшегося на девяносто градусов Итачи аккурат напротив диафрагмы. Успел отвернуться в последний момент. Будь в свободной руке у него короткий клинок, кунай или любая другая железяка, способная отразить удар, уворачиваться пришлось бы Какаши. Удивленный тем, что дал себя зацепить, Итачи останавливается, переводя дыхание, утирает лоб рукавом, сбрасывает теплый свитер, оставаясь в тонкой футболке. — Ты же говорил, что это глупая комбинация? — тонкие пальцы ощупывают кожу сквозь свежий порез на одежде, но крови нет. Ладонь сухая и чистая. Можно продолжать бой. — Какая сейчас разница? В конце концов, ты же отбил ее, — Какаши перекладывает меч из руки в руку, чувствуя, как уходит тянущая боль из не до конца сросшихся мышц. Море адреналина в крови позволяет игнорировать неотвратимые последствия небрежного отношения. Он в любом случае не переживет этот поединок, так почему бы не дать себе в последний раз насладиться красивым «танцем» с достойным соперником? — Ты обещал не подставляться! — рассерженный крик разносится по арене и звенит еще несколько секунд укоряюще, стирая с лица Какаши улыбку и несерьезность. — Даже не собирался…—
Наверное, в какой-то момент организм отказал, и Какаши отключился за столом, уронив голову на скрещенные руки, опираясь грудью на неудобный овальный край. Беспросветное небытие. Вне пространства, времени и сознания. Наивысшая степень напряжения, усталости, боли. Чистые инстинкты. Ему не снились сны. Очнулся спустя пятнадцать-тридцать-сто? минут от резкого стука, словно над ухом захлопнули книгу. Выдернутый из сна, растерялся, испугался — до колотящегося в глотке седца. И тут же мысль. Мгновение, сжатое в приступе страха, ледяной пот по спине, слабость в мышцах, — проспал! Какаши вскочил со стула, ударяясь ногой об угол кухонного стола, за которым задремал, обманувшись тишиной и покоем, выбежал на новый звук — какой-то шорох в ванной. В голове заполошно по кругу мысли: «Только бы не успела выпить! Только бы не опять! Только бы не вены! Только бы не…» Светящаяся по контуру дверь поддалась легко — не заперто. Яркий свет резанул по глазам, не дав разглядеть четко картинку. В заполненной теплым паром ванной рядом с раковиной стояла Сакура и пыталась достать что-то с верхней полки шкафчика. «Таблетки?» Наверное, у него было жуткое выражение лица, потому что Сакура отдернула руку и зачем-то положила раскрытую ладонь на горло. — Разбудила тебя, да? Прости, — она чуть прокашлялась, улыбнулась ему, снова потянулась куда-то вверх растопыренными пальцами. Второй рукой придерживала широкое полотенце, в которое было завернуто еще мокрое и розовое после душа тело. Какаши потянул воздух носом: шампунь, ее любимый, гель для душа, запах крема. Кажется, она просто купалась. — Никак не могу достать ополаскиватель. Хотела рот после всего… черт! Стоя на цыпочках, Сакура не удержалась и зацепила локтем пузырьки полкой ниже. Разноцветные бутылочки не заставили себя ждать, осыпавшись лавиной прямо ей на голову. Облегчение затмило все остальные мысли. С ней все хорошо. Жива. Сакура в порядке. Какаши подошел ближе, протянул руку и легко достал небольшую бутылку с бледно-зеленой жидкостью. — Этот? — Да, спасибо. Дверца шкафчика снова хлопнула, оставшись без присмотра. Резкий звук заставил вздрогнуть. Словно щелкнули переключателем и Какаши увидел как-то вдруг то, что ускользало, пока он беспокоился за жизнь Сакуры: прилипшие к щеке прядки мокрых волос, темно-розовые губы, капельки воды на открытых плечах. Он стоял у нее прямо за спиной, смотрел, как неловко она пытается открыть крышку нового флакончика одной рукой, стесняясь попросить о помощи. Как соскальзывают еще влажные пальцы с упругого колпачка. Снова, и снова, и снова… — Давай помогу. В тесном пространстве крохотной ванны места для маневра практически не было. Какаши протянул руки по обе стороны от Сакуры и взял бутылку ополаскивателя. Крутнул пальцами — намертво. Усилил нажим, сведя локти чуть ближе, едва касаясь стоящей меж них женщины. Чертова крышка. Запаяли они ее что ли? Круглое дно в середку ладони до упора — еще попытка… И тут… почувствовал. Когда поддался колпачок, сдвинувшись на милиметр, когда жжение в руке укололо, когда Сакура втянула в себя воздух, почувствовал, что она, словно замороженная, боится пошевелиться, стоя в его недо-объятиях. Почувствовал и вздрогнул. Легкий мятный аромат брызнул за парой не удержавшихся капель ополаскиваетля. Колпачок вылетел из пальцев от излишних усилий.—
Утирая кровь, льющуюся из разбитой брови на глаз, ослепляющую, горячую, Какаши снимает маску и сплевывает. Последняя атака Итачи из серии коротких быстрых ударов кулаками по выставленным в спешке блокам и проведенная комбинация ногами по корпусу вымотала. Нужен небольшой перерыв. Продышаться. Капнуть кислорода в мышцы, хотя бы немного. Иначе проще бросить меч на пол и признать поражение. — Майто, у меня же все еще есть предсмертное желание? Справившись с накатившей слабостью, Какаши опускает меч и ждет ответа. Предсмертное желание — правило, которое не нарушалось ни разу за все время существования боев, святая просьба того, кто может умереть. Это возможность сказать последние слова тем, кто дорог. Сегодня Какаши впервые попросил свое. — У тебя минута, Хатаке. Стряхнув напряжение в мышцах, тянется пальцами к левому карману штанов, достает оттуда сложенные вчетверо, чуть намокшие от пота листы бумаги, протягивает с улыбкой: — Отдай Сакуре через пару дней, пожалуйста. Только не говори, от кого. Итачи берет документы, не глядя, и молча засовывает в карман. Ждет. — Спасибо. Драгоценные секунды убегают, украденные тишиной. Минута прощания с живыми и близкими подходит к концу, но, кажется, словно говорить больше не о чем. — Насчет отца… — Какаши закрывает глаза, внутренняя неуверенность раздирает его даже сейчас, — продай мой дом. За сколько получится. А деньги положи в больницу на депозит. Пусть за Сакумо присматривают, пока хватит. Итачи молча кивает. Дает обещание. Но смотрит по-прежнему зло и отчаянно. Все еще хочет спасти. — Я рад, что это будешь ты, — Какаши вновь обнажает меч, раскручивает в руке почти невесомое лезвие, чувствуя, как наполняется тело привычной легкостью и оживают рефлексы. Улыбается так, как давно — почти никогда — не улыбался. — Продолжим. Сталь блестит в свете прожекторов. Клинки разрезают воздух одновременно — говорить больше не о чем.—
Он знал, что нельзя подходить близко. Нельзя прикасаться. Нельзя вдыхать ее запах. Нельзя. Нельзя… Нельзя! Замирать, обжегшись ее робким прикосновением. Дышать, подбрасывая угля разгорающемуся в груди костру. Ею дышать. Обжигаться ею. Рядом, слишком близко. Так близко, что в голове только ускользающие хвосты мыслей, — не уцепить. Ее выдох горячим веером по коже рук: — Прости меня… Какаши наклонил голову, замирая от густого цветочного аромата в розовом соцветии влажной макушки. Затянул воздух сквозь сузившиеся ноздри до последней капельки. Глубоко. Быстро. До головокружения. Нужно было убрать руки. Тяжелые, налившиеся жидким огнем. Чуть дрожащие от прикосновения к прохладной коже тонких предплечий. Нужно было отойти, потому что еще секунда-две и от самоконтроля ничего не останется. От строгого запрета самому себе. Не трогать, не целовать, не обнимать, не… надеяться. Отойти. Нужно сделать шаг назад. Закрыть глаза и оставить ее. — Я не должна была так… В тихом голосе что-то сорвалось. Дернуло за сердце ее болью. Какаши сжался. Невероятным усилием скомкал все ниточки, все стремления, требовательные желания, — опустил руки. Отодвинулся. Обрубил. — Мне очень жаль, что… Всхлип. Такой отчетливый. И ее глаза через зеркало прямо на него. Прямо в него. В самую душу, туда, где от закипающей боли душно и горячо. Нельзя. Нельзя… Он не имеет права. Не имеет… Не теперь. Нужно разорвать узы, что сплелись между ними. Привязывать ее к себе сильнее, зная, что шансов на победу нет, — нечестно. Нельзя. Но решимости отвести взгляд не хватает. Какаши смотрит, делая крошечные шаги назад. Отступая к стенке. Смотрит, как устремляются вверх тонкие брови, как наливаются глаза слезами, как начинают дрожать губы. Смотрит, как она неосознанно подается назад и тянется рукой, чтобы ухватить его. Тянется. К нему. Сама. — Прости, пожалуйста… я никогда больше так не сделаю.—
— Убей! Убей его! Итачи! Убей его! Крик Саске, горловой, срывающийся в истерику, заполняет зал. Под куполом хлопанье крыльев — испуганные птицы пытаются улететь, но только бьются о холодный металл и обессиленные возвращаются к гнезду. Какаши смотрит на судорожное трепыхание белых комочков. Два небольших пятнышка на высоте десяти метров плохо различимы из-за заливающей глаза крови. Все-таки он достал его. Раззадоренный безуспешными атаками и собственными глупыми ошибками, стоившими ему еще двух порезов, Итачи дрался в полную силу, бил, бил, бил, осатанело вскидывая меч, чтобы тут же обрушить его на все более слабую защиту. Рубил от плеча. Колол безудержно, целясь в сердце. Разрезал воздух до свиста. Какаши просто не успел отбить этот последний удар в серии коротких выпадов. И вот теперь, лежит на жестком покрытии, прижав инстинктивно ладонь к пульсирующей болью ране, смотрит на приближающегося друга. На огромные черные глаза. Такие большие на его лице сейчас. Словно ничего, кроме этих глаз, и нет больше. — Убей! Убей его! Давай! Саске кричит, оглушая. Если бы не Майто и Тензо, держащие его с двух сторон, наверняка бы сам подбежал, выхватил из рук брата катану и воткнул поверженному врагу прямо в глотку, проворачивая острое лезвие в хрупкой плоти, пока вся кровь не вытечет. Заполняя гулкое пространство своим торжествующим смехом. Но Итачи застывает в двух шагах от Какаши и опускает клинок. — Вставай. Его сиплый шепот отдается звоном в ушах. Секунды напряженного дыхания — громкие, булькающие звуки вырывающихся из горла комков. Ничего не кончено. Еще нет. Опираясь на трясущиеся пальцы травмированной руки, Какаши привстает на одно колено. Сплевывает рванувшую из горла жижу. Кашляет. Выпрямляется, уткнувшись концом клинка в пол. На лице остывает густая кровь, смешиваясь с потом и затекая в глаза. Стоящий напротив Итачи двоится, покачиваясь в стороны. — Убей! Убей! Убей! Звук обезумевшего от ненависти Саске глушится шумом в ушах. Пульс бьет по затылку, чуть не лишая опоры. Зря встал. Просто посмешище. Даже простой удар не отбить в таком состоянии. Зря… — Дерись. Глухой голос друга помогает поднять такую тяжелую сейчас голову. Помогает занять позицию и встать в стойку. Помогает крепче сжать руки на рукоятке меча. — Ты обещал, Какаши. Ты МНЕ обещал! Итачи налетает ураганом и бьет изо всех сил. Бьет, не ставя ни одного блока. Бьет так, что Какаши едва успевает отражать его атаки. Бьет, заглушая отчаянным криком металлический звон ударов. Кричит, срывая голос до шелеста. — Дерись! В плече разрывными — новые удары. Безумный азарт подводит к самому краю. Падение уже близко.—
Ее пальцы холодные. Почти ледяные. Сакура поймала его, цепко схватила вмиг ослабевшую ладонь и сжала в своей руке, притянув к себе, прямо под грудь. Прижала. — Я обещаю тебе, слышишь, я больше никогда так… — в позвончевшем голосе вызов. Какая-то часть прежней Сакуры. Смелая. Вот только сказанное вслух ее признание ударилось о молчание Какаши, как о стену, и под тяжелым взглядом серых глаз вся решимость растаяла. — К черту! Знаю, что такому нет прощения. Презираешь меня? Жалеешь? Думаешь, вот еще идиотка свалилась на твою голову! Да? — Сакура подавилась натужным смешком, проглотила огромный ком. Фальшивый смех и настоящие слезы. Сдавила пальцы чуть сильнее, словно искала опору для прыжка. Но не нашла. Какаши все так же был нем и бесстрастен. Понимание ослепительным блеском разлилось в глубине изумрудного взгляда. — Не можешь простить? Наверное, я бы тоже не смогла… Наверное, я бы… Пусть… Неважно… Какаши сглотнул жгущие язык слова, завернул в трубочку и запихал в глотку каждую из рвущихся наружу мыслей. Нельзя. Не сейчас. Если не сдержится и откроет рот — он пропал. Нужно уходить. — Неважно… Сакура повторяла мантрой конец фразы. Закрыла глаза, впервые разрывая зрительный контакт. Разжала ладонь, освобождая напряженную руку Какаши. Ее плечи, спина, вся она словно уменьшилась, ссутулившись до скорчившегося над раковиной комочка. — Я знала про твоего отца. Знала, но я не подумала о нем. И о тебе не подумала. Я просто решила, что без меня всем станет легче. Я почему-то решила… — она вдруг заплакала, не сдерживая слез. Обе руки вцепились в край полотенца и стянули его к самому подбородку. Как же хотелось обнять, заполнить пустоту ладоней вздрагивающим теплом плеч, прижать к себе спиной, утонуть лицом в волосах. Утешить. Сказать безумное, скачущее на языке, честное… Нельзя. Шаг назад. Пальцами за дверной косяк — нужно уходить, пока еще есть силы. Нужно уходить, пока он не сорвался. Нужно бежать. — Постой, — шепотом. Быстро, надрывно, сквозь слезы. — Побудь со мной, пожалуйста. Просто рядом. В одной комнате. Где-то, где я бы могла услышать, как ты дышишь. Замер. Два резких вдоха. А между ними болезненно-сладкое признание Сакуры: — … не могу без тебя… Дрогнул. Не сдержался. Бросился к ней, обнимая, сдавливая до боли, впечатываясь, пока не поймал рваный выдох. Ближе. Ближе… Так близко, как только можно. Руками по дрожащему телу, лицом в волосы. Боже…—
Иногда тишина может быть такой звонкой. А иногда все крики мира перестают звучать, сливаясь в немом движении губ. Так странно. Словно мир вывернулся наизнанку. Словно ты вывернулся наизнанку. Всеми внутренностями наружу. До невыносимой боли, от которой сердце разрывается на мельчайшие кусочки. До крика, который никто не слышит. Никто… В огромных черных глазах напротив неожиданно улыбка. Сверкающая в свете прожекторов набежавшими слезами. — Обманщик. Какаши считывает слово по губам. Тишина оглушительна. Пожирает каждый звук, залезает в голову, вытравливая попытки заговорить. Итачи дрожит, стоя в полушаге. Улыбается и плачет, опуская пустую руку. Снова и снова повторяет свой упрек. Но Какаши не слышит. Замер, пойманный быстрым выпадом, на самом краю собственной атаки. Испачканное кровью лезвие катаны тускло блестит в боку. Насквозь. Наверное, где-то там от радости кричит Саске. Скорее всего Ямато застыл в ужасе. А Майто опустил голову. Почему-то сейчас Какаши думает об этих людях. Думает, что так и не закончил шахматную партию с Итачи. Еще бы пару ходов… Она спала, подложив ладошки под щеку, когда он уходил на рассвете… Взгляд дергается за движением под потолком. Два белых пятнышка медленно исчезают за темным провалом гнезда. Зрение мутнеет. Дыхание сбивается, боль начинает перекручивать восприятие, расщепляя стройные мысли на обрывки слов. Последним движением накрывает руку наклонившегося Итачи, чуть сжимает пальцы и пытается улыбнуться. «Прости, что так…» Темнота подкрадывается незаметно. За гранью абсолютного небытия вдруг, проявляясь среди мутных мазков угасающего сознания, — розовые локоны, слепящий зеленый взгляд…—
Какаши смотрел, как тонкие пальчики медленно раскрыли кулачок и мягкая махровая ткань стала выскальзывать, не дожидаясь полного освобождения. Быстрым движением перехватил концы полотенца, стянул в ладони, зажимая в руке, пытаясь удержать: — Что ты… — пульс сбился до озноба, паники, кристалльной ясности осознания, — делаешь? В зеркальном отражении напротив Сакура, пристально, не опуская взгляд, ждала ответной реакции. Чуть настороженно, прикусив нижнюю губу, с ярко-алым румянцем в обе щеки. Накрыла ладонями его напряженные пальцы, легонько поглаживала. Большим пальцем по выпирающим костяшкам вверх — чуть в сторону — вниз, и снова вверх — чуть в сторону… — Какаши… Тихий голос Сакуры немного дрожал. Совсем чуть-чуть, так, как будто она еще сомневалась, боялась, раздумывала. Самую малость. Но даже эту малость не хотела от него прятать. Больше нет. И эта откровенная слабость, это доверие, этот взгляд, заполняющий до предела каждую клеточку сладкой болью принятия, затмили все разумные доводы. Каждую из огненно-кричащих мыслей. Опустошили силу воли. Какаши опустил голову и ткнулся губами в теплую кожу плеча. Мягко. Коснулся и тут же отстранился. Всего на секунду вынырнув из безумного морока близости, словно обжегся этим прикосновением. Вдохнул ставший густым и горячим воздух. Закрыл глаза. Белое, пушистое, чуть влажное после душа полотенце мягким сугробом упало к босым ногам.