Письмо

Хочется остаться за порогом. Прямо тут, в песчаной буре, разрывающей непригодную для такого шторма легкую одежду на части. Словно обезумев, ветер треплет хлопковую рубашку, хлещет концами по животу, спине, задирает до под мышек и врезается швами, заставляя без конца одергивать, поправлять, придерживать. Брюки надуваются парусами, толкая под коленки изменчивыми порывами. Какаши пытается удержаться, прислонившись к самому краю распахнутой двери, чтобы расслышать, о чем говорят те четверо, что зашли внутрь, но не может. Разъяренный ветер забивает в уши песок, стреляет длинными очередями прицельно в голову, режет по ногам, мелкой дробью рикошетит от тела. Хочется закрыться руками. Спрятаться. Вот только Какаши продолжает стоять, прислушиваясь, и молчать. Он знает — Сакура там. Знает. Не потому что громкий крик Наруто был слышен на многие метры вокруг. Нет. Какаши чувствует ее. Чувствует, как перемалывается слабостью все внутри, как начинает пульсировать боль, как в сердце становится слишком много крови. Так много, что кажется, оно вот-вот разорвется. Хочется остаться за порогом. Остаться на растерзание злобному ветру. Заглушая болью физической то, что рвет его изнутри. Чувство вины. Глупая надежда. Страх. Предчувствие скорой встречи. Неизбежное презрение и ненависть. Какаши знает, что заслужил все это, как никто. Знает… и все же стоит здесь и сейчас в нескольких шагах от нее, скрытый распахнутой дверью. Он не мог не приехать. Едва сдерживаемое нетерпение толкает вперед. К ней. Увидеть. Хотя бы издалека. Поговорить, если повезет. О большем не мечтается. Большее просто невозможно. Потому что Сакура никогда не простит его. Такое не прощают. Выехав вечером из Конохи в Суну, Какаши не подумал даже посмотреть прогноз погоды. Вряд ли он вообще был способен здраво мыслить, после того как Наруто вместе с Итачи пришли к нему домой и фактически заставили согласиться. Хотя, как тут было отказаться, ведь таинственный доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, в небольшой записке, пришедшей с утра, сообщал, что если друзья и родные хотят увидеть Сакуру в живых, то стоит поторопиться, так как страшная болезнь сжирает ее изнутри и дни прекрасной девушки сочтены. Не останавливало даже присутствие Саске. Его участие в поездке, на котором настаивал Итачи, которое поддержал Наруто, бесило, заставляло притворяться спящим большую часть пути. Радовало, что бывший муж Сакуры не пытался завести разговор, не лез в душу с объяснениями и извинениями. Все его дурацкие причины и глупые, опоздавшие слова пришлось выслушать еще в больнице. Больше не хотелось. Тогда, очнувшись в госпитале, спустя почти три недели после поединка, Какаши не мог поверить, что выжил. Не хотел верить. Ненавидел свою живучесть и счастливый взгляд Итачи. Его слишком радостный голос, рассказывавший о том, как он все рассчитал, чтобы не задеть органы, а лишь ослабить и создать видимость смертельного ранения. Как у черного выхода дежурила скорая, тут же доставившая истекавшего кровью Какаши в больницу. Прямо на стол к лучшему хирургу Конохи. И все получилось. Он выжил. Раны на теле затягивались быстро, доктора давали отличные прогнозы, обещая полное восстановление в короткие сроки… но это было неважно. Осознание непоправимости содеянного заставляло приборы пиликать как сумасшедшие, а показатели сердечного ритма и давления скакать, доводя врачей и медсестер до изнеможения. Письмо. То самое, что он оставил уходя. Каждое слово, каждая реакция на него, каждая капелька боли — Какаши не мог выкинуть из головы подосланное живым воображением лицо Сакуры. Удивленно-непонимающее в начале, отрицающее данность, хмурящееся. Бледное, с дрожащими губами, мокрое от слез в конце. Застывшее от ужаса, презрения, ненависти. Ее лицо, когда она прочитала то самое письмо. И этот образ сводил его с ума. Засаженный в грудь по самую рукоятку, проворачивался там, превращая болезненно-чуткое сердце в фарш. От этого кошмара не было спасения. В те дни Какаши больше всего на свете хотелось найти Сакуру, объяснить все, на коленях вымаливать прощение. Ему хотелось хотя бы поговорить. Сказать, что глупая записка — ложь. Все, все в ней — одна большая ложь. Глупость. Несусветный бред… Но разговаривать было не с кем: Сакура бесследно исчезла. Ее нигде не было. Поезд до Амэгакуре, билет на который им удалось отследить, приехал в пункт назначения без девушки. Ложный след. Единственная ниточка, которая могла привести к ней, осталась болтаться грязным обрывком в руках. И вот сейчас Какаши замирает, спрятанный фигурами впереди стоящих братьев Учиха, наверное, впервые благодарный Саске за то, что он помогает ему. Помогает спрятаться. Потому что ему безумно страшно заходить в теплый уютный дом. Настолько страшно увидеть гнев Сакуры, услышать ее осуждение, что хочется остаться за порогом. — Закройте дверь! Песка намело из-за вас! Чей-то приглушенный голос долетает сквозь шум бури с очередным порывом ветра, заставляя действовать. Заставляя передвинуть ноги и войти внутрь. Поднять высоко голову и посмотреть. Прямо в испуганно-ужаснувшиеся глаза стоящей у входа Сакуры. Пройти мимо, не запнувшись, не сказав ни слова, не оглянувшись. В небольшом коридорчике слишком много людей. Оставшаяся за спиной Сакура продолжает стоять неподвижно, пока какая-то пожилая леди с неожиданным для своего возраста проворством помогает остальным отряхнуться от песка и приглашает в жилую часть дома. Какаши машинально проводит руками по волосам, одергивает рубашку, брюки, слушая, как с тихим шелестом осыпается песок. Отвлекается на простые действия, пытаясь погасить неловкость первой встречи. — Кто такие? Зачем пожаловали в наши края? Старушка в бесформенном сером балахоне с белой накидкой на плечах стоит посреди комнаты и смотрит хмуро, щуря глаза, так что даже сквозь пыльную завесу прекрасно проглядывается ее недовольство. Зажатое в одной руке вязание и блестящие спицы скорее пугают и заставляют собраться, чем успокаивают, создавая образ безобидной бабули, заботливо выводящей узор на будущем шарфе любимой внучки. Странно, что только на него, Какаши, хозяйка дома так ни разу и не посмотрела, предпочитая общаться с радостным Наруто и вежливым Итачи. Даже уставившемуся в пол Саске достался смазанный взгляд и нервно поджатые губы. Только не Какаши. Немногословный диалог оставляет странно-гнетущее чувство, словно камень в желудок уронили. Прислонившись спиной к ближайшей стене, Какаши отсекает смысл звучащих слов, предпочитая чутко отслеживать передвижения Сакуры по дому. Закрыв глаза, он прислушивается, как чуть шоркающие шаги раздаются в коридоре, где она отряхивается, снимает верхнюю одежду. Шкрябающие звуки щетки о доски пола — убирает нанесенный незванными гостями песок. Секундная заминка, словно рассуждает о чем-то, принимает решение и вот уже ее шаги затихают в другой части дома, откуда доносится шум воды, металлический дребезг, тихое чертыхание себе под нос. Кажется, она в кухне. Наверное, готовит что-то или убирается. — Мне не по нраву чужие люди. Я вас не знаю, вдруг вы пришли с дурным умыслом? Если б не буря, даже на порог не пустила! — Мы друзья Сакуры. Спросите ее, она вам скажет, что нас не стоит опасаться. Мы приехали к ней, чтобы увидеться! — Наруто включает свое обаяние на полную, но даже его не хватает, чтобы убедить скептически настроенную пожилую леди. — Сейчас выясним, какие вы ей друзья. Что-то в последней фразе смущает Какаши. Может, интонация, с которой бабушка говорит простые слова. Такая… такая торжествующая что ли. А может, дело не в голосе, может, все дело в том, как довольно она откладывает вязание и жмурится, как поглаживает свои сухие руки, сложенные под грудью, как фальшиво-одобрительно покачивает головой? В дверном проеме появляется Сакура с подносом, уставленном дымящимися чашками. Сладкий аромат чая разносится по комнате. Какаши тянет носом, ощущая даже сквозь маску тонкие нотки жасмина. — Детка, эти люди говорят, что они твои друзья. Неужели правда? Сакура замирает у столика, поднимает взгляд на Наруто, улыбается несмело, одними губами, неуверенно кивает. Отворачивается, ставит поднос и, не произнеся ни слова, уходит. Она знает, что в комнате есть еще Итачи, Саске и Какаши, но словно не замечает их, признавая одного Наруто, чем вызывает еще более довольную улыбку у ворчливой хозяйки. — Что ж, раз так… Гостеприимный взмах руки, приглашающий отведать горячего чая заплутавшим путникам, снимает напряжение и помогает расслабиться. Наруто, довольно ругнувшись, отпивает горячий напиток, Итачи дует на затянутую паром поверхность, Саске молча держит стакан в руках и смотрит в занесенное песком окно. Кажется, не только Какаши неуютно в этом милом доме. Все происходящее какое-то невозможно странное. Не оставляет чувство, что они играют в школьной постановке, вот только никто не знает своей роли и приходится придумывать на ходу. Они так спешили сюда, увидеть Сакуру, провести с ней время, сказать ей главное, важное, а вместо этого разговор за чаем сводится к обсуждению кратких биографий Наруто и Итачи, и весьма пространной лекции на тему молодого поколения, утратившего всякое представление о морали. Камни, один другого тяжелее, летят Какаши прямо в лицо, но упрямая бабушка продолжает игнорировать его присутствие, наслаждаясь устроенным аутодафе и внимательными слушателями. Сакура больше не появляется. Ее шаги растворяются где-то в глубине дома. Кажется, что проходит целая вечность, прежде чем словоохотливая хозяйка наконец вспоминает о необходимости ночного отдыха и любезно предлагает гостям отдохнуть в свободных комнатах. Неторопливо она приводит Наруто к небольшой угловой, рассказывая попутно, где находятся удобства и что половицы в коридорчике скрипят, а сон у нее чуткий, так что лучше сделать все свои дела до отбытия в царство Морфея, иначе можно разбудить тех, кого будить не стоит. Итачи и Саске достается одна на двоих. И здесь разговор обрывается резким пожеланием не замерзнуть. Наконец, удивительная хозяйка дома смотрит на Какаши. Смотрит так, словно видит его насквозь. И это видение ей совершенно не нравится. — Пойдем. Говорит глухо, отворачивается и направляется в другое крыло дома. Не устраивает экскурсии, как Наруто, не предлагает дополнительные одеяла, как Итачи. Молчит. Даже в шорканье ее мягких тапочек слышится какая-то злоба. «Знает». Какаши прекрасно понимает, что другой причины быть к нему столь неласковой у старушки нет. Она знает. — Будешь спать здесь. Других свободных комнат у меня нет. Дверь открывается с тонким скрипом. Смазать бы петли. Это небольшой чуланчик, забитый ненужным хламом. В дальнем углу стоит диван-развалюха, на котором можно прекрасно выспаться, если сложиться вчетверо. Какаши понимающе улыбается. — Спасибо. Лучшего я и не ждал. Развернувшаяся было старушка вмиг возвращается и окатывает нахального гостя откровенной неприязнью. Она больше не притворяется. — Лучшего ты и не достоин. Была б моя воля, оставила тебя за дверью. И плевать, что ты там окочуришься, мне все равно! Ты ужасный человек. Настоящий монстр! Ни души у тебя нет, ни сердца! Тебе не место среди нормальных людей! Каждое слово ранит. Каждая выпаленная в приступе злобы фраза. Каждый намек. — Что ж не оставили? Боитесь, что у полиции появятся вопросы? Бабушка округляет глаза, видно, не ожидала такой наглости. Но быстро берет себя в руки и дает отпор. — Я ничего не боюсь, сопляк! Но запомни, если ты хоть на шаг приблизишься к Сакуре, от тебя мокрого места не останется. Ты уже и так натворил, хуже не придумать. Не пытайся найти ее, пока все спят. Моя дверь чуть дальше по коридору, я прослежу, чтобы ты не покидал своей комнаты. Так что устраивайся поудобнее, завтра утром ваша компания покинет этот дом. «Увидеть. Хотя бы издалека. Поговорить, если повезет. О большем не мечтается. Большее просто невозможно». Невозможно… Какаши заходит в пахнущую старыми вещами комнату и послушно закрывает дверь. Он честно пытается заснуть, уперевшись длинными ногами в стенку, подложив под голову найденный плед, и не думать, что где-то рядом, в десятке шагов от него — Она. Спит, подложив ладошки под щеку, как в тот раз, когда он уходил от нее на рассвете… Нельзя. Думать о таком нельзя. Иначе можно потерять контроль. Можно плюнуть на страхи, на свои внутренние запреты, на ожидаемо «теплый» прием и пойти к ней. Пойти, чтобы что? Сделать еще больнее? Из безумного хоровода мыслей всплывают слова отца, заставляя сжать кулаки в нелепом приступе отчаяния. «Это проклятие нашего рода, сынок, — любить всю жизнь одну женщину»… «Я больше не могу. Без твоей мамы мне слишком тяжело. Невыносимо»… «Это так страшно, понимать, что я не увижу ее снова, не услышу, не коснусь. Никогда»… Боль, которой Какаши не чувствовал раньше, прошивает насквозь. И эта боль куда страшнее всего, что ему довелось вынести в жизни. Боль понимания. Сакура тоже умирает. Женщина, которую он любит. Совсем скоро она покинет этот мир. И его оставит. Навсегда. «Не увижу. Не услышу. Не коснусь»… Какаши вскакивает, испуганный многогранно открывшейся перспективой. В голове звенит от перегрузки, но ни одной дельной мысли поймать не получается. Желание что-то делать толкает за дверь. Прямо в темный коридорчик, где скрипят половицы, где неусыпно бдит странная старушка, где ему разом открывается верное. Единственно верное решение. Он не может отпустить Сакуру так: с мыслью, что ею просто играли. Что она никогда ничего для него не значила… Долго искать нужную дверь не приходится. Легкий запах вишневого шампуня указывает точное направление. Ее комната почти напротив. Угловая. Темное дерево и медный блеск дверной ручки вырастают неожиданной преградой. Вся решимость разбивается о бешено колотящееся сердце. Стоит коснуться ладонью, толкнуть тонкую створку и наконец сбудется то, чего он так долго хотел. Отчего же тогда непослушная рука висит плетью, отказываясь подчиняться приказам мозга? Тот испуг и ужас, что он увидел в ее глазах при встрече, — вот что удерживает его от последнего шага. Испуг. И ужас… В горле густо слюна. Воздуха в легких так мало. Кружится голова. Пальцы мелко дрожат. Что за?.. Какаши делает глубокий вдох, щиплет себя у запястья, чувствует, как подпрыгивает в груди сердце, откликаясь на боль. К черту! Страхи, сомнения — все к черту! Другого шанса может и не быть. Черт! Какаши открывает дверь, замирает от нахлынувшей темноты. Пытается разглядеть в скрываемой полумраком бури тонкую фигурку. Поначалу кажется, что никого нет, ошибся, обнадежил себя понапрасну. От накатившего разочарования хочется как следует хлопнуть дверью, и пусть старуха ворчит сколько ее душе угодно. Но вдруг краем глаза ловит движение у окна. Там, в темном углу, стоит Сакура. Стоит и молча ждет. Ее близость обжигает: опаляет лицо, разливается лавой в груди, горячим по рукам до самых кончиков. Лишает способности говорить. — Заблудился? Она начинает первая, и в ее голосе столько откровенной насмешки, что хочется втянуть голову в плечи, пробормотать глупое извинение и убраться поскорее. Но Какаши стоит на пороге, замерев там, словно путник между двумя мирами. — Туалет дальше по коридору, за поворотом. Она продолжает говорить этим ужасно холодным тоном. Делает два шага вперед и Какаши видит скрещенные на груди руки, злобно прищуренные глаза. — Не туалет? А что тогда? Кухня? Она за туалетом, в самом конце коридора. Или опять не угадала? Сакура делает еще один шаг вперед. В ее голосе так отчетливо яд, что пальцы на дверной ручке вздрагивают. Какаши быстро заходит и закрывает за собой дверь, отрезая путь к отступлению. — Сакура, пожалуйста, мы можем поговорить? Ее глаза блестят даже в этом густом полумраке. Она старается сдержать слезы и ведет головой в сторону, словно хочет посмотреть в окно, но ее руки лишь сильнее сжимают бока, натягивая ткань домашней кофточки. Несколько долгих мгновений спустя она поворачивается и отрицательно качает головой — нельзя. — Здесь нет того, что ты ищешь, Какаши. Лучше уходи. Его имя. Она произносит его имя. Отчего-то эта деталь цепляет, врезается гарпуном в сердце и тянет напряженную оболочку, распарывая нежную плоть, выпуская накопившуюся кровь биться приливной волной в венах. Помогает сделать вдох. — Я не могу уйти. Не сейчас. Он делает шаг вперед, но натыкается на вытянутую руку. Последний барьер, жалкая попытка остановить его. Словно понимая это, Сакура вдруг срывается в крик: — Да уйди, черт тебя подери! Уйди! Зачем ты пришел? Зачем ты здесь? Тебе было мало? Не до конца посмеялся надо мной? Что еще вы задумали с Саске? Почему вы никак не отстанете от меня? Уходи! Просто ухо… Сакура толкает его к двери, отпуская на волю слезы и разрывающую все внутренности истерику. Она на пределе, ее боль можно потрогать руками. Ее боль… Какаши бросается вперед, падает на колени, обхватывает руками вздрогнувшее тело и вжимается лицом ей в живот, шепчет глухо в теплую ткань кофты, насквозь пропитанную ее запахом: — Прости… прости меня… прости… — Нет! Не смей! Отпусти! Сакура зажимает в кулаки клочки седой шевелюры и тянет изо всех сил в стороны, пытается оторвать от себя Какаши, оттолкнуть. Она давит ему на плечи, царапает шею, щиплет уши, бьет, куда дотягивается рука. — Отпусти! Что ты делаешь? Прекрати! Уйди! Перестань! Бьет и плачет. Бьет и приглаживает рукой. Бьет все слабее и слабее, пока наконец не замирает, спрятав лицо в ладонях, пряча откровенное признание своей слабости. Остается только жаркий шепот. — Уходи… пожалуйста… Какаши поднимает к ней свое лицо, совсем не замечая, как сам заливает слезами маску, как тяжелеет ткань, сползая все ниже к шее. Он не чувствует боли от ударов и щипков. Он не чувствует вообще ничего, кроме тепла ее тела в своих руках. — Прости… я такой идиот… Сакура приглаживает его растрепанные волосы. Поглаживает расцарапанные щеки и плачет навзрыд. Ее голова качается в стороны. Она не может оторвать взгляд от его лица, сквозь пелену слез расплываются четкие контуры. Как же хочется улыбнуться и протянуть ему руку. Обнять в ответ. Раствориться в нем... — Не могу, Какаши, я не могу…