Письмо

Наруто сказал, что Сакура умирает. Пришел к нему домой вчера, открыл дверь своим ключом, поставил на стол пакет продуктов и долго молча сидел на стуле у окна в большой комнате. Там, где Саске проводил почти все свободное время последние месяцы, ничего не делая, просто лежа на кровати и лишь изредка заставляя себя встать. Переодеться, умыться, поесть… сходить в туалет. Так просто: два слова, а от них все внутри сжалось, схлопнулось, грызущей тоской отравило кровь. Сакура умирает… Словно камень в зеркальную гладь пруда прилетели эти слова. Ухнули с громким плеском в сознание, растревожив бережно хранимый покой широкими кругами. Расходясь все дальше и глубже, доставая из памяти каждый момент, проведенный с ней вместе. Ее улыбку, тепло ее рук, ее проникающее в самое сердце «люблю тебя». Каждый момент… Вот только Саске никак не мог вспомнить, когда все стало рушиться. Когда он перестал видеть в Сакуре женщину, за которую готов был отдать жизнь? Когда позволил себе поднять на нее руку? Почему? Так и не смог вспомнить… Сидел на кровати и крутил в голове два простых слова, чувствуя, как задыхается. Крутил без остановки, ставил разные ударения, бил себя ими наотмашь. И ничего не чувствовал. Сакура умирает. Кажется, только вчера он встретил ее в парке на празднестве, любовался издалека ее красотой, боялся подойти. И вдруг это… Когда его жизнь успела стать такой? Когда он сам стал таким? Брак трещал по швам. Саске старательно притворялся ради Сакуры, что у них получается склеить разбитое. Что ее неубедительные попытки уделить ему больше внимания, оторвав драгоценное время от бесконечной работы, помогают сохранять прежние отношения. Что он нисколько не ревнует, когда очередная стайка старшеклассников, мальчишек, которых можно спокойно принять за двадцатилетних парней, окружает его жену на улице, в торговом центре, приходят к ним домой. И все они, как один, смотрят на нее влюбленными глазами. Наперебой пытаются привлечь внимание учительницы рассказами о своих успехах в учебе или совершенных на спор глупостях. Саске знал этот взгляд, потому что сам очень долго смотрел на Сакуру именно так. Он стал задерживаться на работе. Брал на себя побольше заданий и сидел с ними до победного, чтобы была причина приехать за полночь, не торопиться к ужину, не слушать истории про этих проклятых «деток». «Мои дети» — она постоянно так говорила про своих учеников. Им всем по семнадцать-восемнадцать, а она их — дети! Это бесило. Не помогало даже понимание причин ее увлеченности школьными делами. Время шло и это понимание превращалось в причину. Причину злиться еще больше. К тому же Сакура так и не научилась прилично готовить. Каждое утро он просыпался за несколько минут до будильника, с внутренним отторжением и неприятием ждал, когда в сопящей тишине раздастся мерзкое пиликанье. Держался ровно десять секунд, притворяясь, что только выполз из сна, проводил пальцем по экрану телефона и снова закрывал глаза. Еще пару лет назад он тут же вскакивал с кровати и бежал принимать душ. Потом готовил кофе и приносил в постель Сакуре, у которой занятия начинались ближе к обеду. Ставил на прикроватный столик поднос, заворожено наблюдал, как она просыпается, унюхав терпкий аромат, как вздрагивают ее веки, приходит в движение тело, как она улыбается ему самой первой за день улыбкой. Лежа сейчас в кровати с закрытыми глазами, Саске безумно тосковал по этой радости. По чуть более быстрому ритму сердца, которое заводилось от простой улыбки. Зубная щетка еще три дня назад упала на пол. Снова вчера забыл купить. Саске помнил о ней, выходя каждое утро за дверь с почищенными пальцем зубами, и забывал, возвращаясь домой, когда все магазины уже были закрыты. Но сегодня утром в стаканчике стояла новая. Такая же. Точно такая же, как всегда, — синяя с белыми прожилками и мягкой щетиной. Сакуры уже не было. Какое-то мероприятие опять. Она говорила вечером. Поедут с классом по музеям. На выставку изобразительного искусства местных талантов. Школа выделяет автобус. И Сакура поедет вместе со своими… вместе с… вместе с этими почти мужчинами, влюбленными в нее! Поедет, будто не понимает ничего. Будет улыбаться им и слушать их глупости. Будет рассказывать им свои истории. А они… Они обязательно будут ее трогать. Будто бы нечаянно — за ладонь, чтобы она обратила внимание, за плечо, чтобы повернулась и посмотрела, будут пропускать ее вперед, прикасаясь к ней… к ней… к ее… Саске вздрогнул — новая зубная щетка сломалась в его руке пополам. Ледяная вода пригоршнями в лицо. Еще. Еще. Еще! По шее на спину, на грудь. Еще!!! Вцепившийся образ не отпускал. Мысль о том, что кто-то мог хотеть ЕГО Сакуру, бесила до полной потери контроля. Не имеет права… этот сопляк не имеет права даже смотреть на нее… Тягучая, как закипевшая смола, ревность выжигла все внутри, булькая в горле полузадушенным «Моя»… Обжигающе-холодная вода не помогала. Черт! Саске стукнул кулаком по стене. Боль прострелила руку до локтя, зажгла уязвимое местечко, заставляя встряхнуть мышцы, отвлекая. На недавно поклееных обоях осталась небольшая вмятина. Выбросить мысли из головы. Выбросить бесконечный круговорот одних и тех же мыслей. Выбросить, черт! Выбросить! Саске сдавливал виски, отвешивал себе оплеухи, снова и снова бил по стене, оставляя следы своего гнева. Последнее время даже это уже не помогало. Он чувствовал, что теряет. Он знал, что теряет. Их брак трещал по швам, и Саске был тем, кто резал узы острым ножом. Он просто не мог не. Полгода прошло с последнего визита Итачи. Полгода, как родители сказали, что в ближайшее время они собираются уехать и забрать с собой брата. Полгода, как он пытался справиться с собой в одиночку, не получая поддержки в лице того, кто всегда мог найти подход к его внутреннему монстру. Не желая просить помощи у той, кто все беспокойнее смотрела на него, пыталась поговорить, заботилась. Он хотел рассказать, он много раз собирался рассказать, подбирал темы, формулировал вопросы, строил мысленно диалоги, но так и не решился. Боялся. Боялся увидеть… что? изумление? отвращение? испуг? Он боялся потерять ее. И в то же время он делал все, чтобы это произошло. На работе было подозрительно тихо. Тихо, когда он зашел в холл, когда поднялся на свой этаж, когда привычным шагом двигался к своему кабинету. Слишком тихо. Так, словно все замолкали, увидев его. Словно их всех объединила какая-то тайна. Саске пытался удержать гневливую натуру, но дверь в кабинет жалобно стукнулась о стенку, снеся ограничитель. Это ужасное, невыносимое чувство, что тебя обсуждают за спиной. Мнительность, помноженная на быстро отворачивающиеся головы и сдержанный шепот. Саске держал в руках пачку договоров, с особым раздражением отмечая, как дрожат пальцы. Безумие нарастало. Секретарша шефа приносила отчеты о сделках на проверку, смотрела чуть дольше необходимого и эта поганая, мерзко-знающая улыбочка на ее тонких губах заставляла Саске сжимать под столом кулаки. Потому что в лицо ей он должен был отвечать очень вежливо. Очень-очень осмотрительно. Словно ничего — твоюсукамать — не случилось. И поблагодарить, отмечая, как непривычно внимательно она осматривает его неглаженую рубашку. «Сакура!» У нее не хватало времени, чтобы погладить ему рубашку, но она никогда не отказывала, если ей поздно вечером звонили эти чертовы ученики и просили о помощи. Скатиться на последнее место с пьедестала в иерархии приоритетов собственной жены — потрясающий результат. Саске жалел себя и ненавидел. Дело было не в рубашках, не в дряной готовке и даже не в том, что Сакура так всецело отдалась работе. Дело было в нем. В чем-то, что сжирало его изнутри. Что не давало покоя. Заставляло зависеть от кого-то. Заставляло искать одобрения, восхищения. В чем-то, что ломало его устроенный быт, раздражало, дергало болезненно реагировать на любую мелочь… Вот только, в чем главная причина, он не знал. Переглядывания, сплетни… Саске сказался больным и ушел с работы пораньше. По дороге внезапно подумал, что если придет сейчас и застанет Сакуру с кем-то… если она не одна… если она там с другим мужчиной… если все так… Убьет. Убьет обоих. Ужас осознания, честного, откровенного признания пробрал почище контрастного душа. Неужели он и впрямь думает, что жена изменяет ему? Его Сакура? Нет, это глупо, это так глупо, что даже и думать об этом не стоит. Даже в шутку предполагать. Глупо. Саске поднимался по лестнице, ему оставалось три ступеньки, когда услышал приглушенный дверью ее смех. Сакура была дома. Вернулась уже значит. Ледяная тревога и предчувствие сбывающегося кошмара сжали сердце в тиски — не вдохнуть. Не может быть, нет, нет-нет-нет, не может быть… Только не так — это такая ужасная пошлость и банальщина! Нет… пожалуйста… В квартире был кто-то еще. Низкий мужской голос раздавался из ванной. Заглушаемый шумом бегущей воды он был неразличим. Саске тихонько вошел, остановился у двери, забыв снять ладонь с металлической ручки. Стоял, наклонив голову и чувствуя, как все тело парализовало. Как вытекает капля за каплей вера в чудо. Вера в его Сакуру. Подозрения встали во весь рост перед внутренним взором и победоносно маршировали, оглашая голову болючим «я так и знал»… Ненависть выжигала глаза. Заставляла давиться слюной. Гнала вперед. Туда, в отделанную молочной плиткой ванную, где прямо сейчас какой-то мужик принимал душ после… — Саске? Ты сегодня так рано! Что-то случилось? Она стояла в дверях кухни и вытирала тарелку полотенцем. Такая милая, невинная, словно и не застукал ее с любовником. Уголок рта дернулся, медленно пополз вверх, обнажая злобный оскал. Саске двинулся вперед. Сумка упала с плеча, стукнувшись стеклом купленной по дороге бутылки вина. Шаг. Еще. Ноги волочились, словно онемевшие, ступни непослушные, задевали край лежащего в прихожке коврика. Шаг. До удивленно-испуганных глаз и замеревших в полукруге рук нужно пройти еще пять. «Убью. Убью обоих»… — Эй, Саске! Сакура сказала, ты будешь поздно! Уж прости, мы все съели, — этот осипший баритон и слепящая глаза синева взгляда. Эта дурацкая улыбка… — Наруто?.. — неверяще, сломанным от изумления голосом, по слогам, словно разучился говорить нормально. — С утра был я! С его мокрых ладоней стекали капли. В глазах откровенная радость встречи. Секунда — и этот невероятный человек бросился, сократив расстояние между ними в два шага, обнял, похлопывая своими ручищами по спине, тараторя какую-то чепуху про поезд в шесть, про удачу встретиться до отъезда, про сообщение от Итачи. — Итачи? Ты его видел? Как он? Саске отодвинулся, не сбрасывая дружеских рук, только вглядываясь внимательно в добродушное лицо Наруто, ощущая, как тает грязь и чернота в душе под его взглядом. Как смывается вместе с подозрениями чувство вины, как становится легче дышать, как отпускает его страшное, колющее кончики пальцев желание крепко-крепко сжать тонкую шею жены. Они закрылись в ванной. Вдвоем. Как закрывались еще в школе, выкуривая украденные у физрука сигареты. Они так долго дружили, перемежая свою привязанность периодами ссор и драками на заброшенной спортплощадке, что иногда могли читать друг друга, словно открытую книгу. Будто и впрямь были почти родные. Записка Итачи — три абзаца с обязательной просьбой беречь себя и старшую сестренку, с рассказом о новом друге и школьном конфликте с отличницей, с обещанием приехать на каникулы и вытащить подлого клятвопреступника, нарушавшего свое обещание тысячи миллионов раз, на рыбалку. А в конце, на сгибе затертое «Люблю тебя, братишка». Наруто знал и понимал как никто. Он молча включал воду, чтобы Саске мог умыться. Давал сухое полотенце, чтобы друг вытер красное от слез лицо. Сидел рядом на краешке ванной и так же молча поддерживал, заполняя пространство безмолвным диалогом. Они едва ли обменялись десятком слов. И так не хотелось выходить. Хотелось остаться. Вот так. Сидеть рядом. Потому что за дверью стояла и ждала его Сакура. Сакура, которую он готов был убить. Его неконтролируемый гнев, мерзкое, невыносимое желание боли, такой, чтобы выдернуло из тела и унесло, чтобы ужаснуться, кем он стал. Саске вспоминал, как впервые ощетинил голодный зверь свои клыки на ту, что была ему дороже жизни. Как помогал прислушиваться к злым сплетням, разговорам, глупым шуткам. Как научил подозревать, сомневаться в ней. Как впервые помог поднять на нее руку. Обнажая то мерзкое, не поддающееся контролю, бешеное чувство, что сломало его. Окончательно сделало монстром. Уничтожило. Страх. Страх потерять ее. Страх остаться одному. Удивительная ирония судьбы, если подумать. Совершенно несмешная шутка. В тишине, наполненной мыслями друг друга, Саске ждал, когда Наруто произнесет эти неизбежные слова. Ждал не предложения — приказа. Жаждал, чтобы снова кто-то другой принял решение, поставив его перед необходимостью подчиниться. И Наруто сказал, глядя пристально прямо в глаза, не позволяя отвернуться, зажмуриться или закрыть лицо руками. Сказал своим чуть осипшим голосом, вынимая каждое слово откуда-то из замогильной глубины: — Тебе нужно попрощаться с ней. Но они оба знали, что дело вовсе не в прощании.