Письмо

Сакура долго сидит в туалете, выворачиваясь ужасом наружу. Ее тошнит до тех пор, пока все тело не сковывает судорогой, пока обрывки воспоминаний о собственной злобе на прощальное письмо Какаши не перекрываются откровением Итачи, пока слабость не одолевает окончательно. Кажется, не только разум, но и тело отказываются принимать реальность ситуации. Отказываются признавать, что Какаши чуть не умер. Чуть не погиб в поединке насмерть. Из-за нее. Сакуры. Минуты утекают тонкой струйкой по белому фаянсу унитаза. Опустошенным взглядом Сакура цепляет ребристую полоску воды, слушая, как тихо журчит безразличная к ее страданиям вселенная. Кажется, что все происходящее — просто ужасный сон, один из тех кошмаров, что донимали ее после ссоры с мужем. Такой, от которого невозможно проснуться. Привычный. Но в этот раз все слишком болезненно. И невыносимо. Сколько прошло времени с тех пор, как она выбежала из кухни, захлебываясь паникой? Сколько минут просидела так, задыхаясь и почти теряя сознание в попытках выдавить из себя до капли чувство вины? Сожаление, боль, раскаяние, не имеющие смысла здесь и сейчас. Сколько минут она тонула в жалости к себе, позабыв о тех, кто остался? Возвращаясь каждый раз к вопросу: Сколько еще бед, о которых она не знает, произошло по ее милости? Стук в дверь, тихий, словно ребенок или кот просятся войти, усиливает мысленную круговерть. Каждый виток отдается скручивающей болью в животе, и будь там еще хоть капля желудочного сока — Сакуре снова пришлось изогнуться над унитазом, чтобы исторгать из себя чувство близкой, почти случившейся потери и понимание собственной причастности. Блевать снова и снова, утираясь рукавом кофты, размазывая жгучую желчь по дрожащему рту. Словно она снова наедине с бывшим мужем. Беспомощная и бесправная. Отданная на потеху его ревности и эгоизму. Словно не было никакого Какаши, словно его в принципе не могло быть. Сакура прижимает ладонь ко рту, затыкая раненый крик. Упирается плечами в угол, поджимает под себя ноги и бьется затылком о стену. «Какаши»… Осознавать свою вину нестерпимо. Стук повторяется, сопровождаясь неузнаваемо тихим: — С тобой все в порядке? Слышно, как тяжело и шумно дышит стоящий за дверью Итачи, как срывается его голос, как он ударяется лбом о стену. Сакура медленно раскачивает головой из стороны в сторону, ускоряясь, накручивая себя воспоминаниями, и вот уже срывается в слезливое «Нет»… Не в порядке. Она уже очень давно не в порядке. И совсем забыла, каково это — быть в порядке. И похоже больше никогда не будет… — Я тут, рядом. Позови, если понадоблюсь. Шаги по коридору в сторону кухни. Сакура слышит всего три вместо положенных десяти. Буря снаружи стихает. Песок уже не шкрябает по крыше, свет в комнатах утрачивает тусклость, пыльная дымка оседает на пол мягкими барханами. Вытряхивать половички потом замучаешься. Чиё точно будет ворчать, требуя не лишать старую женщину единственной отрады — работы, и придется хитрить, чтобы бабуля не таскала тяжелые ведра. Да уж, когда все разъедутся, предстоит много работы. Но… Слова играют со временем в странные игры — будущее, даже самое ближайшее — прячется за непонятными звуками, противясь воплощаться в мысли и понимание. Песок, уборка, бабуля — все теряется, стоит лишь вспомнить, как похолодело в груди, когда Итачи сказал о поединке. Когда он сказал, что Какаши… — Знаешь, это я дрался с ним тогда… и чуть не убил его. Сакура слышит каждое слово. Слышит, несмотря на собственную истерику, шум бури и разделяющую их стену. Слышит пронзительный скрип половицы под ногами Итачи. Шорох одежды, глухой удар кулаком о стену. И металл в его голосе, который никогда прежде не слышала. Ей хочется переспросить. Уточнить. Что — черт побери — он такое говорит? «Дрался с Какаши? Чуть не убил его? Итачи?» Слезы высыхают мгновенно. Ей хочется услышать еще раз, убедиться, разогнать заледеневшую в мгновение кровь. Но больше всего хочется зажать уши руками, чтобы не слышать. Не знать. — Прости, что ничего не рассказывал. Мне очень жаль. Он все еще там, в трех шагах от двери, но Сакуре кажется, будто между ними бездонная пропасть. Темная, голодная, непреодолимая никакими оправданиями. Странно, но именно просьба о прощении помогает разозлиться. Помогает собраться и прийти в себя. «Ах ты бедный-несчастный! Может, мне пожалеть тебя? Сопельки вытереть? По головке погладить? Какого черта ты говоришь только сейчас? Когда ничего уже не исправить? Когда все переломано в щепки? Когда я так ненавижу себя за… просто за то, что я есть на свете! Простить тебя? Проклятый Учиха! Все вы одинаковы! Проклятые! Проклятые! Что ты, что твой братик!» За дверью какой-то шорох, сдавленное, неразборчивое ругательство, тихий почти молитвенный шепот: — Саске тогда помешался на своей мести. Я пытался его отговорить, но он заладил, как ненормальный, что ты должна быть с ним. Что он любит тебя, а ты любишь его, нужно лишь немножко помочь тебе понять свои чувства. Я не знал, что между вами уже давно все не в порядке и он… Итачи ненадолго замолкает. Замороженные ожиданием секунды оседают холодным потом на спине — Сакура вздрагивает, услышав снова его голос, на этот раз совсем близко. Прямо за дверью. — Сакура, я не знал, что документы о разводе фальшивые. Брат рассказал об этом только Какаши, когда приходил к нему. В тот день они и условились о поединке. Договорились без меня. А с меня Какаши взял слово молчать. Знаешь, я никогда не был особо послушным, наверное, мне стоило нарушить обещание, рассказать тебе или полиции, но я струсил. Потому что… «Почему? Почему ты ничего мне не рассказал? Почему?» Сакуре хочется кричать, слушая, как тяжело дышит за дверью Итачи. Почему этот дурак не рассказал ей ничего? И словно в ответ ее мыслям, просачиваясь горячим стыдом сквозь тонкую щель между дверью и косяком, — признание: — … я боялся потерять вас. Мне так хотелось сберечь всех, спасти тебя, Какаши, брата, но я ничего не мог придумать. Я совсем-совсем ничего не смог придумать. Я так и не нашел нужных слов, чтобы убедить их, чтобы они отказались… Я прислал тогда сообщение Какаши, когда ты была у него, я знал, что он забыл телефон, я надеялся, что ты прочитаешь и образумишь его. Но ты… я не думал, что ты так…прости… мне так жаль… Хочется, чтобы он просто ушел. Чтобы перестал мучить ее, пытаясь разделить свою вину на двоих. Чтобы оставил ее в покое. Чтобы исчез из ее жизни. Чтобы больше никогда не видеть и не слышать его… — Мне нужно рассказать тебе еще кое-что. Я только не знаю, как… Можешь выслушать? Пожалуйста. Это моя… последняя просьба… Сакура резко открывает дверь и проходит мимо, так и не посмотрев на замершего в ожидании ее ответа мальчишку. Такого неожиданно маленького и напуганного, растерявшего свой привычный вид бесстрашного сорванца. Его глаза умоляюще блестят, брови просительно приподняты над обреченно-безнадежным взглядом. Но эта картинка мало трогает ее растрепанное после истерики сердце. Слушать его объяснения, эти глупые оправдания — противно. Настолько, что хочется ударить его. Поделиться своей болью. Невыносимо хочется. Вот только силы и смелости хватает ненадолго — скрыться за ближайшим поворотом, чтобы Итачи понял — она не будет слушать и не простит. Не простит, чтобы он ни сказал и ни сделал. И не стоит идти следом. Умолять. Искать ее взгляд, тянуться к ней своими слишком худыми руками, стоять рядом и ждать. Она не простит. Ни его, ни себя. Стоит разорвать хлипкую нитку тянущегося за ее спиной взгляда и тело подводит. Оседает по стене, задыхается обидой, протекает соленой влагой на лицо. Хочется разрыдаться в голос, охрипший, прожженный желчью и слезами. Хочется исчезнуть. Оказаться где-нибудь в другом месте. Хочется невозможного. Переполненная осколками разбитых надежд, Сакура медленно поднимается, опираясь дрожащей рукой о стену. Поправляет растрепанные волосы, одергивает задравшуюся к талии кофту, делает шаг. Ей нужно сделать еще десять. Вялыми, слабыми ногами по бордовому коврику коридора до собственной комнаты, где она наконец-то сможет спрятаться. И придумать, что делать с этой искалеченной жизнью дальше. Дверь. Скрип петель. Вдох сквозь зубы. Пальцы еще вздрагивают афтершоками, когда холодная медная ручка обжигает кипящую кожу ладони. Пережитый ужас ноет и пульсирует по телу, заставляя отсекать любые мысли, кроме равнодушного «нужно переодеться, поменять белье на кровати, нужно не забыть запереть дверь и выключить телефон, только бы Чие не пришла поговорить, я же не смогу ее прогнать»… За приоткрытой дверью свет. Полумрак бури рассеивается полосками первых за последние несколько дней солнечных лучей. Золотящаяся пыль парит в воздухе, словно какой-то волшебник обронил здесь все свои запасы, невероятное зрелище, всегда восхищавшее и удивлявшее непривычную к такому Сакуру, сейчас мерцающей дымкой огибает фигуру сидящего на крае кровати человека. Слишком хорошо знакомую фигуру. Какаши. Он не реагирует, когда слышит скрип, лишь молча смотрит на стоящую в проеме Сакуру, смотрит, сцепив руки в замок, смотрит, не отводя взгляд, и ждет. Безумное напряжение его тела читается отчетливо. Сакура стоит, обхватив себя руками. Кусает губы, сжимает их плотно, не позволяя раскрыться алому провалу души. Не сдерживается — дыхание учащается до шумного с придыханием. Приходится закрыть рот кулаком. Второй волной накрывает противоречивое: ей хочется кричать, обвинять, извиняться, плакать. Но больше всего хочется узнать «почему»? «Почему ты ничего не сказал?! Почему заставил думать, будто я ничего для тебя не значу?! Почему пошел на смерть?!» Какаши не выдерживает первым: отводит взгляд, склоняет голову и говорит спокойно, словно отвечает, почему Обито снова опаздывает на урок: — Кажется, буря прошла. Бабуля Чиё минут десять назад уехала в город с Наруто и Саске. Остались только мы втроем. В разорванной его голосом тишине слышно, как гулко стучит ее сердце, колотится из последних сил, мешая говорить. Сакура кивает в ответ — «понятно» — и заходит внутрь. Опустевший дом снова плетет паутину обманчивого покоя, погружает в иллюзию отсроченной казни. Отложенных разговоров о главном. Ненадолго окуная в прошлое, когда железобетонной стены озвученной правды еще не было. — Чие приказала мне позаботиться о тебе. Какаши все еще сидит на краю кровати, вытянув длинные ноги вперед и почти перегораживая ими проход к окну. Он сидит так, словно не собирается уходить. И у Сакуры нет ни сил, ни желания выгонять его. Она поворачивается, чтобы закрыть дверь, медленно, неуклюже, едва владея собственным телом, и не слышит, как встает Какаши … — С тобой все в порядке? … как оказывается рядом неожиданно, так что отстраниться не получается. Он почти прижимается к ее спине. Поднимает руку и отводит прилипшие к шее темно-розовые завитки, легонько поправляя самыми кончиками пальцев непослушные пряди. Дышит горячим на покрытую мурашками кожу меж лопаток. И ждет ответ. Его близость заставляет сжаться, замереть и прислушаться. Вспомнить нашептанные ночью слова, те самые, о которых она напрочь позабыла, спеленатая ужасом и чувством вины. Помогает очнуться, вынырнуть из кошмара и вдохнуть полной грудью. И почти улыбнуться. — Все хорошо. Звучит очень правдоподобно. Настолько, что Сакура позволяет Какаши обнять себя, отнести в кровать и уложить свою голову ему на грудь, прежде чем провалиться в сон. Упасть в тьму и бездну, не теряя ощущение его присутствия. Не отпуская его ни на секунду. Откладывая на потом разговоры, взгляды и выводы. И предчувствие неминуемой потери. К вечеру возвращается бабуля Чие, довольная, с огромными пакетами покупок, нагруженными на двух «добровольных» помощников. Наруто возмущенно кричит, Саске по-тихому цыкает. Чие идет по дому, словно королева. Она распоряжается без лишней суеты, показывая, куда сложить покупки, заставляет подчиняться одним грозным взглядом. И проснувшаяся от поднявшейся суеты Сакура безмолвно любуется этой невероятной женщиной, подглядывая из-за угла за происходящим. Отмечает мимоходом отсутствие Итачи. Радуется, что не придется притворяться, скрывая свое отвращение к нему. Шелестящего пакетами Саске ей хватит за глаза. Смотреть, как этот человек, принесший ей столько горя, выкладывает на стол хлеб, овощи, пакет молока, физически неприятно. До сведенных судорогой ног. И если бы не стоящий за спиной Какаши, Сакура непременно ушла бы. Заперлась в своей комнате, ожидая отъезда непрошенных и нежеланных гостей. — Пойдем. Не бойся ничего. Легко сказать «не бойся», когда страх выбит на подкорке, когда дыхание сбивается от звука голоса бывшего мужа, легкой нотки его любимого парфюма. Когда весь его вид заставляет сжиматься. Выученная беспомощность, преодолеть которую Сакура не в силах. — Ты не должна прятаться. Я помогу. Он делает шаг вперед и уверенно заходит на кухню, на какие-то секунды закрывая своей фигурой идущую следом Сакуру. Дает ей время набраться решимости. Решимости посмотреть в глаза всем своим страхам. И преодолеть их. Его ладонь крепко сжимает ее ладонь. И в целом свете нет ничего надежнее его обещания. Ничего важнее. Их присутствие обрывает царящую суету и заставляет всех обернуться. Три пары глаз: изумленные, радостные и окатывающие презрением. Первой приходит в себя Бабуля Чие. — Сакура, возьми эти овощи, надо нарезать их помельче, хочу приготовить на ужин рагу. Только помой хорошенько, а то все в пыли. Какаши, помоги ей перевернуть бочку с водой. Наруто, куда ты суешь крупы? Я же тебе сказала, в нижний шкафчик за мойкой. Вот бестолковый, а еще директор! Чего застыл, Саске, продолжай чистить лук! Какаши все время рядом, в полусекундной досягаемости. Снует мимо, помогая начерпать воды, помыть овощи, подает нож и фартук. Стоит Сакуре растеряно замереть после слов бывшего мужа о «женской работе», которую мужчина не должен делать, и Какаши тут же протягивает ей дольку почищенного яблока, подмигивает и ободряюще трогает за плечо. Он умудряется быстро выполнять все указания бабули. Принести из кладовки стулья, рассортировать мусор, поменять лампочку в коридоре, вытереть стол. Так быстро, что у Саске нет ни одного шанса сказать или сделать что-то Сакуре. — А где наш постреленыш? Чего это не помогает? Чие оглядывается по сторонам в поисках Итачи. Тревожный взгляд бабули соскальзывает с дверного проема на Сакуру, внимательно считывая бесконтрольную смену ее эмоций. Легкий скачок бровями, дрогнувшие уголки рта, равнодушное движение плеч. Бабули слов не надо, она понимает все и так. — Какаши, где Итачи? Кто-нибудь видел его? Сакура?.. — Да здесь я, бабуля, не поднимай панику. Звонкий, привычно-задиристый голос младшего Учиха звучит неожиданно с улицы, со стороны окна. Сакура не вздрагивает, не отшатывается, не поворачивается в его сторону. Она продолжает нарезать морковь, следя, чтобы кубики были примерно равны по размеру. — Так и знал, что станешь напрягать меня, вот и спрятался. Надеялся продержаться до ужина, но ты слишком хитра, да? Сразу заметила! Ладно, говори уже, чего тебе от меня надо? Его нахальный тон заставляет морщинистое лицо бабули Чие расплыться в радостной улыбке. Она щурится, глядя на недовольное лицо Итачи, подбоченивается и кивком подзывает к себе. — Помоги брату нарезать лук. Видишь, он совсем не справляется. Если будем ждать его величество, рискуем умереть с голоду. — Хм… нарежу лук и свободен? Отпустишь полюбоваться закатом с обрыва, бабуля? — Ах ты бездельник! Еще и торгуешься! Сакура прекрасно знает, когда Чие ругается по-настоящему, а когда делает вид. Но прямо сейчас в ее интонации звучит что-то третье. Что-то, заставляющее поднять голову и посмотреть в ее глаза. Переполненные радостью и слезами. — Ладно, давайте свой лук. Покажу вам класс! Халтурщики! Ну ничего без меня не можете сделать нормально! Итачи садится рядом с братом, берет нож и с этой секунды его руки почти не видно — так быстро он очищает и нарезает крупные головки лука. Смеется, утирая текущие без конца слезы, подначивает Саске, дразнит бабулю, отпускает шуточки про директора, вынужденного мыть посуду. И только Сакуру и Какаши сидящий посреди кухни мальчишка не задевает ни словом, ни взглядом. — Когда следующий поезд в Коноху? У вас тут хорошо, но, к сожалению, нужно возвращаться к работе. Наруто вытирает руки о полотенце и чуть ли не впервые обращает все внимание на себя. Саске поднимает заплаканное от нарезки лука лицо в ожидании ответа, похоже его интересует тот же вопрос. Сакура напрягается, Какаши тут же закрывает ее собой, бабуля замирает у буфета, из которого она последние пять минут доставала специальный обеденный сервиз для гостей. — В Коноху из Суны поезда по вторникам и субботам. Следующий послезавтра. Если тебе, господин Удзумаки, так горит уехать, я не держу. Говорит сухо, не скрывая расстройства, и Сакура успевает удивиться лишь неожиданной чувствительности бабули, как разговор прерывается репликой молчавшего Саске. — Я тоже уеду, — он пристально смотрит на брата и кажется, будто говорит это только для него, — мне предложили работу на круизном лайнере. Хотят взять помощником капитана. Кто-то посоветовал, представляешь, кто-то из тех, с кем я… — он оступается голосом, летит кубарем вниз, смазывая шумным выдохом недосказанное. Опускает взгляд, прокашливается и заканчивает глухо, — с кем я работал на рыболовном… Странное чувство охватывает застывшую при первых же звуках его голоса Сакуру — облегчение. Его сменяет радость, неосознанная до конца и пугающая по силе. Саске уезжает. Далеко и надолго. Его больше не будет рядом. Его больше незачем бояться. Это… конец? Какаши мягко приобнимает ее за плечи, помогая очнуться. Он все еще беспокоится, смотрит напряженно, улавливая малейшее изменение. Он рядом, как и обещал. И Сакуре отчего-то хочется заплакать. Счастливыми слезами. — Вот это новости, братишка! Ты будешь кататься по теплым морям, среди знойных красоток, поджаривающих свои булки на горячих пляжах! Пить вкусные коктейли и не спать всю ночь! Это фантастика, а не работа! Хочу с тобой! Теперь ты не отвертишься от рыбалки с братом! Итачи вскакивает, размахивая ножом, словно какой-то пират. Его улыбка настолько яркая и бесхитростная, что заражает весельем даже Сакуру. Он так похож на ребенка, на младшего братишку, которым она привыкла его считать, что чувство обиды отступает перед этим неподдельным восторгом. Она переглядывается с Какаши, кивает в сторону разбушевавшегося Итачи и улыбается. — Куда разогнался? Учебный год в самом разгаре, тебе надо школу закончить, сдать вступительные в университет, какие еще круизы! Даже не мечтай! Наруто подрезает веселящегося Итачи скупым реализмом, и всем в крохотной кухне становится неловко. — Умеешь ты обломать кайф, господин директор. Вас этому на каких-нибудь курсах учат или это врожденное? Итачи строит недовольную мину, но тут же широко улыбается и перемигивается с братом. И как бы громко ни причитал Наруто, пытаясь образумить шумного подростка, Итачи больше не обращает на него внимания, продолжая изображать из себя пирата и перечислять все известные ему крепкие напитки, которые он собирается попробовать. — Саске, скажи ему, что нужно думать о будущем. — Ром попробую первым делом! Все пираты пьют ром! — Итачи! Какое еще путешествие? Нельзя так безрассудно вести себя, нельзя упускать время, это может потом выйти боком! — А еще текилу! С лаймом и солью! Я в кино видел! — Сакура! Вразуми этого балбеса! Бабуля Чие! Он меня совсем не слушается! — Попрошу какую-нибудь красотку угостить меня кровавой Мэри! — Перестань поясничать! Я же серьезно с тобой сейчас! Ты еще успеешь попробовать все это, когда вырастешь и отучишься. Всему свое время. Тебе сейчас самое время учиться и строить свое будущее! Саске! Не поощряй его своим молчанием, ты же старший брат, так скажи ему, что… — … не успею… Поначалу все еще катится с запущенной самим Итачи инерцией бесконтрольного веселья. Поначалу никто не замечает, как резко меняется его настроение, словно кто-то смывает маску беззаботного счастья с его лица. Поначалу все ждут от него очередную едкую реплику. И только потом, спустя полминуты затихающего смеха и настороженных переглядываний, после резкого «Нет!» бабули Чие, ее моментально закипевшего слезами взгляда, все замирает. Итачи резко падает на свой стул и прячет лицо за отросшими прядями, торопливо шинкуя снятую с ножа луковицу. — Что? — Какаши первым приходит в себя. — Почему не успеешь? Итачи недовольно качает головой из стороны в сторону и насмешливо фыркает. Саске смотрит на брата, не отводя взгляд и напряженно хмурясь. Бабуля Чие стоит, зажав рот ладонью и не обращая внимания на беспрерывно текущие слезы. Наруто недовольно молчит, перебирая в уме аргументы для продолжения спора. Общее молчание заставляет Итачи поднять голову и обвести всех взглядом. Всех, кроме Сакуры. — Да ладно вам… я нечаянно ляпнул, не обращайте внимания! Просто этот директор меня достал уже со своими правилами. Это нельзя, то нельзя… Он деланно смеется, растягивая губы в кривую улыбку. Хлопает брата по плечу, пытаясь вернуть непринужденную атмосферу, подмигивает Какаши. Почему-то именно эти нелепые оправдания настораживают Сакуру. Заставляют присмотреться к хорохорящемуся мальчишке и увидеть… — Итачи?! … как из уголка его рта предательски ползет ярко-алая струйка крови. — Прости, Сакура. Я хотел тебе рассказать. Просто не знал, как… Напускное веселье слетает в один миг. Настоящее лицо Итачи, не скрываемое под улыбкой, подтверждает общую догадку. — Нет! Не может быть! Только не это! — Саске срывается с места, опрокидывая тарелку нарезанного лука. Обхватывает лицо брата ладонями и, сердито глядя ему в глаза, требует: — Скажи, что это все глупая шутка! Скажи мне, скажи, что это не то, о чем я подумал! Итачи! Ты же не…болен… Он останавливает себя в последнюю секунду от страшного «умираешь», заменяя его на отдающее надеждой «болен» и морщится от фальши в собственном голосе. — Черт… дурацкий мой язык… надо же было так глупо проколоться… Он поворачивается к заходящейся в беззвучных рыданиях Бабуле Чие и с торжествующей улыбкой говорит: — Говорил же, мне лучше уйти, пока приступ не начался. А ты заладила свое: ничего не случится, все обойдется. И что мне теперь с ними делать? — Прости, малыш… прости старую… Сакура понимает, что плачет, только когда знакомая до последней трещинки кухня вдруг размазывается в акварельные кляксы, а на плечи ложатся руки Какаши. Он прижимает ее к себе, утешающее гладит ладонями по спине и пытается выровнять собственное, сбитое признанием друга дыхание. — Ну что, господин Удзумаки, мне все еще нужно думать о будущем? Или разрешите повеселиться напоследок? — Прекрати говорить это! Слышишь! Не смей! — Саске дергает брата за отвороты рубашки, его глаза полны злости и… отчаяния. Он видит кровь на его губах, видит, но разум отвергает единственную причину, объясняющую разом все те изменения, что произошли с Итачи. Худобу, бледность, слабость. Вечно отсутствующий аппетит. — Зачем ты говоришь это? Зачем ты дразнишь меня? Ты не умираешь! Ты не можешь! Ты не имеешь права умирать! Ты слишком молод для этого! Слышишь! Зачем ты… зачем ты так шутишь? Отвечай! Итачи! Какого черта ты молчишь?! Наруто пытается оттащить бьющегося в истерике Саске. Но получает за это прямой удар в челюсть с разворота. — Если ты болен, почему никто не знает? Почему родители ничего не говорили? Почему я не замечал? — он изо всех сил пытается уцепиться за разумное, за логику, в алгоритмах которой к болезни прилагается больница, врачи, анализы и лечение. — Ты же не… ты… — он осекается, сраженный внезапно пришедшим объяснением, — ты же не скрыл это ото всех? Итачи останавливает брата, прислонившись своим лбом к его. Молчит, подбирая слова или набираясь смелости. А потом улыбается, словно ничего страшного не случилось. — Я не хотел, чтобы ты переживал из-за меня. Только посмотри, как ты расстроился, а ведь мне жить еще целый год. Может, даже чуть больше, если ты возьмешь меня с собой. Разве это не прекрасно, если я проведу с тобой это время, брат? Лицо Саске расплывается в уродливых рыданиях, пока Итачи говорит ему утешающие слова. Он все трогает и трогает щеки, плечи, руки младшего брата, словно надеясь найти ниточку, за которую можно потянуть и вытащить надежду для единственного дорогого ему человека. И не находит. Безумный вопль отчаяния и осознания разрывает тишину комнаты. Саске падает на колени и бьется лбом об пол. И в это мгновение Сакура всем сердцем жалеет его.