Берега

…В непроницаемой темноте ночи послышался шум наспех задвинутой сёдзи, а затем – все ускорявшихся твердых шагов. Руки Мадары мелко и часто тряслись, а дыхание сбивалось. Он тер ладони друг о друга, и застывшая на них кровь скатывалась, липла к влажной от пота коже снова. В замершем матовом воздухе, вязком еще от дневного зноя, витал металлический запах, доводивший до исступления, до тошноты. Мадара бежал по скрипучему деревянному подию так быстро, словно старался вырваться из плена этого тяжелого и будто бы совершенно осязаемого запаха. Но вряд ли Мадаре удалось бы от него укрыться, как бы быстро он ни бежал, – это он насквозь пропах кровью Изуны. Она была везде: на его щеках, на руках, предплечьях, пропитала всю его одежду. Норовила проникнуть и глубже, но он отчаянно старался стереть ее с ладоней, и огрубевшая от многолетних мозолей кожа зудела и ныла, ощущая остро - как никогда - каждое прикосновение. Руки горели, а в ушах стоял тонкий отчетливый звон, точно Мадару оглушили ударом чего-то тяжелого по голове. Он только и мог что бежать в темноте, лишь по памяти разбирая дорогу – поворот, снова прямо, еще один поворот… Он обогнул маленький внутренний дворик усадьбы Учиха за считанные секунды, которые ему показались вечными. Подий резко оборвался, обнажая вытоптанную землю, но Мадара был к этому готов: в один прыжок он преодолел расстояние, отделявшее узкую тропинку у стены дома от форзиции, острыми кончиками ветвей поскребывавшей забор, который очерчивал периметр усадьбы и охранял его от всего остального мира, наверняка в эту самую минуту мирно дремавшего в ожидании нового дня. Мадара таился, будто преступник, вор, пробираясь между кустами и тяжелой остывавшей каменной стеной. Сладковатый фруктовый аромат османтуса, нашедшего приют в тени форзиций, смешивался со стальным запахом крови, и Мадаре не хватало воздуха. Ему хотелось остановиться, рухнуть на землю и вытошнить собравшийся в горле ком, в котором сплелись кровь с привкусом османтусового персика, хватать губами воздух и позволять легким свободно раскрываться до тех пор, пока звон в ушах не стихнет, а дрожь в руках не уймется. Точно это не Изуна умирал в своей спальне, а его старший брат, в эту минуту нещадно топтавший с любовью взращенные некогда его матерью цветы и пробиравшийся этим варварским путем к главным воротам имения. Никому нельзя было узнать о том, что он собирается сделать сейчас – только об этом он и мог думать. В его беспокойном сознании метался безудержный и доселе невиданный страх, пожиравший прочие мысли, и Мадара ясно понимал лишь то, что ему жизненно необходимо добраться до ворот усадьбы, отпереть их, а затем снова закрыть, но никто – никто! – не должен увидеть его. Словно там, за воротами, его ждет глоток свежего воздуха, пусть и слабый, но верный проблеск света в непроглядной мгле ночи, окутавшей главный дом Учиха, именно там, за каменными стенами, за массивным деревянными грубыми створками – там была жизнь. Мадара без труда налег всем телом на правую створку ворот, распахивая ее, и тут же его ослепил острый серебряный свет луны, с одному ему слышным оглушительным треском разрезавший могильную темноту их фамильного сада. В свете луны Мадара увидел знакомый ему силуэт – беспокойный, точно маятник, качающийся из стороны в сторону. Взволнованный Хаширама мерял шагами притоптанную траву у главных ворот имения Учиха. Заметив Мадару, он тут же поднял голову и опрометью бросился к нему. На лице его отпечатались предельное беспокойство и напряженность, которых, казалось, Мадара не видел в нем никогда прежде. Впрочем, его собственный вид отражал те же чувства, только тысячекратно усиленные, обнажая опасную внутреннюю близость к неподдельному мгновенному безумию – глаза Хаширамы расширились, стоило ему встретиться взглядом с Мадарой. Все случилось в долю секунды: Мадара схватил его за грудки, сминая и пачкая кровью отвороты чужой юкаты, затаскивая Хашираму в сад и толкая к стене, которую скрывали от неприветливо запертых сёдзи главного входа в дом густые и колючие, заброшенные кусты форзиции. Спиной Хаширама ощутил каждый грубый изгиб массивного камня, а в ноздри ему тут же ударил запах крови – до боли знакомый. - Только пальцем его тронь…- рыкнул Мадара сквозь стиснутые зубы не своим голосом. Его голос и впрямь ему не принадлежал – в нем сплелись животный ужас, отчаянная жестокость и трусливая мольба. Ни следа от его обычных чуть хриплых низких интонаций, одни только жесткие лающие согласные, выплевываемые с отчаянием и последними остатками сил. - И трону! - горячо заговорил Хаширама, отстраняя от себя руки Мадары и не сводя с него непонимающего, но твердого взгляда. Как ему, должно быть…- Как иначе?! Я затем и пришел... Я ведь тебе обещал. Мадара зажмурился, тут же снова открывая глаза, будто пытался очнуться от забытья и вернуться к ужасающей реальности, в которой его одежда отяжелела от крови, глаза и ноздри слабо щипало, каждая мышца тела содрогалась, а руки помимо воли сжимались в кулаки. …страшно. Голос Хаширамы ничего не скрывал – ни искренней заботы, ни явной тревоги. - Я рискую не меньше, чем ты, - Хаширама резко развернулся и устремился через кусты вдоль стены забора, точно знал этот путь лучше самого Мадары, - и я здесь один. Значит – «я в стане врага без помощи и защиты», это Мадара понял так же отчетливо, как и то, что Хаширама уверенно и быстро вел его к черному ходу в его собственный дом. Он лишь бежал за Хаширамой, невидяще глядя ему в спину и тяжело дыша, вновь и вновь давясь запахом крови и цветов. Пальцы исключительно автоматическими движениями скользили по векам, усиленно потирая глаза, в которых застыли горячие слезы, а ноги, разом отяжелевшие, лишь чудом не цеплялись за выступавшие из-под земли корни и ветви садовых кустов. - Тобирама скоро почувствует, что меня нет, - голос Хаширамы несся откуда-то издалека, вел за собой сквозь снова поглотившую Мадару ночную темноту сада, - как…как он? Мадара обнаружил, что говорить больше не может, и даже звуки имени младшего Сэнджу не вынудили его перебороть себя. Тошнота обосновалась в горле с хозяйской уверенностью, позволяя лишь рвано дышать и сжимать зубы до скрежета и боли. Впрочем, Хаширама и так все понимал. Иначе не пришел бы. Мадара обогнал Хашираму только у самого входа, рывком открывая створки сёдзи и думая: будь что будет. Десяток пар глаз, блеснувших красным, пронзил его лицо в едином порыве непонимающим, потрясенным взглядом, который потом устремился на уверенно распрямившуюся рядом фигуру Хаширамы. Оглушающая тишина, нарушаемая лишь легким звоном в его собственных ушах, рухнула Мадаре на плечи, грозясь опрокинуть его на пол. Однако он устоял, расправляя спину и позволяя себе тихий продолжительный судорожный выдох. Чей-то голос еле слышно назвал имя Хаширамы, и Мадара, словно выпав из сна, уверенно и быстро двинулся прямо по коридору, делая своему гостю знак следовать за ним. Мрачное удовлетворение вперемешку с ни на секунду не отступавшим страхом охватили все его существо, каждый удар сердца отдавался где-то в висках в такт быстрым шагам, приближавшим его к комнате Изуны. Плевать, плевать, что они скажут и сделают сейчас. Ничто и никогда не будет важнее самой возможности, пусть и призрачной, ненадежной, опасной, спасти ему жизнь. Ничто и никогда не будет важнее жизни Изуны. Глаза Мадары беспощадно болели – теперь их больше не щипало, а точно резало ножом изнутри. Сквозь пелену слез? крови? он видел, как Хаширама склонился над телом Изуны, а его троюродная тетка, бестолковый и слабый ирьенин, отступила медленно назад, к стене, охваченная животным страхом. Она искала спасения в Мадаре, одним взглядом прося хоть каких-то объяснений и не зная, нужно ли теперь хвататься за оружие, но, стоило ей столкнуться с ним глазами, как она заставила себя молчать - закрыла рот рукой. В маленькой комнате было преступно людно, слишком душно, но Мадара видел лишь спину Хаширамы и точно бы сам ощущал это яркое зеленое свечение, исходившее от его ладоней, замерших над грудью Изуны. Его глаза болели так, словно в них врезались десятки тысяч игл. Но он все еще видел. Видел лица своих родственников, на которых застыли одновременно и осуждение, и страх, и непонимание. Отчаяние, возмущение, боль и… благоговение? Он видел собственные липкие от крови руки. Он видел за окном безумный круглый диск луны, которая разливала свой холодный свет по комнате – точно там, где над телом Изуны склонился Сэнджу Хаширама, выполнявший свое самое опрометчивое, опасное и по-настоящему человечное обещание.