Берега

Серебристо-голубой свет повисшей над долиной луны разлился по макушкам заостренных форзиций, притаился в укрывшихся от ночной прохлады соцветиях османтуса. Сам воздух остыл, будто был стал чище, и вокруг стояла упоительная тишина, нарушаемая лишь голосами мужчин, доносившимися откуда-то из-за спины и приглушенными стенами дома. С трудом угадывавшиеся разговоры позади смешивались со стрекотом сверчков в высокой траве; где-то вдалеке, за сухим лесом, за холмом, кричали редкие ночные птицы, и слабый легкий ветерок, не приносивший ничего, кроме спасительной свежести, еле слышно шуршал листьями садовых кустарников. Причудливая музыка летней ночи, окутывавшая Хашираму, убаюкивала не хуже материнской колыбельной, и он, стоя на подии спиною к плотным рисовым сёдзи, ощущал, как обмякает постепенно, мышца за мышцей, его тело. Ноги, налившиеся свинцом, отказывались сейчас нести его прочь, к тяжелым дубовым воротам, хотя он и знал: давно перевалило за полночь, и ему следует быть дома. Его вот-вот хватятся. Его обязательно начнут искать. Они придут сюда и непременно разрушат то, что он с таким трудом едва спас, потратившись так сильно, как вообще мог. Руки Хаширамы, изможденные, старались унять легкое покалывание от остаточной чакры – так они наливались силой, так усердно трудились последние пару часов. Он сцепил пальцы за спиной, точно старался удержаться сам за себя и обрести равновесие, которое нарушало тяжелое беспокойство о будущем. И, что было не слишком свойственно ему, беспокоился он вовсе не о далеких туманных перспективах. Створки сёдзи за спиной разъехались в стороны, и в спину ему ударило тепло чужого дома – на подий вышел человек, который не торопился ни двигаться, ни говорить. Снова послышался легкий глухой стук, тепло мгновенно рассеялось, и, точно напоминая Хашираме о том, что ему следует оторваться от своих размышлений и усталости и уйти как можно скорее, по влажной от пота коже под юкатой пробежался легкий бодрящий ночной ветерок. Мадара встал вровень с Хаширамой, всматриваясь в темноту сада. Он принес с собой запах гари и запекшейся крови, земли и ладана. Троюродная тетка Мадары, старуха-ирьенин, окуривала комнату Изуны, и внезапная, угловатая и глупая мысль о том, что так она старалась изгнать само злотворное присутствие Сэнджу Хаширамы из своего родового дома, едва не заставила Хашираму неуместно прыснуть, однако он вовремя взял себя в руки, усмиряя странный смешок, который так и просился наружу. - Они знают: ты здесь не для того, чтобы причинить нам вред, - чуть хрипло проговорил Мадара, и теперь Хаширама узнавал его голос. И эту манеру говорить, чуть растягивая слова, неторопливо, холодно. Начинать беседу с середины, не озаботившись ни вежливыми вступлениями, ни учтивыми формами. Не говорить «спасибо», в котором Хаширама, впрочем, вовсе и не нуждался, о котором никогда не стал бы просить. - Но все же просят тебя, как главу клана Сэнджу, дать нам время, чтобы Изуна мог прийти в себя. Главное - я прошу об этом, - просьбы Мадары иногда мало чем отличаются от приказов, и Хаширама поймал себя на мысли о том, что так от этого и не отвык. Он слишком хорошо знал его, слишком отчетливо помнил. А потом смысл слов старого доброго врага достиг его сознания. Хаширама нашел в себе силы медленно вполоборота развернуться к Мадаре, меряя его лицо удивленным, почти неверящим взглядом. - Какая чушь, - с заметным возмущением отозвался он, и в ответ Мадара тут же распополамил его острым разгневанным взглядом. - Ты обещал исцелить Изуну затем, чтобы потом сообщить мне в моем же доме, что Сэнджу нападут на нас? - прошипел Мадара, сделав в сторону Хаширамы твердый шаг, точно готовился вот-вот отразить нападение или броситься в атаку первым. - Ты не понял, - быстро выдохнул Хаширама, горько и устало затем усмехаясь, отворачиваясь и устремляя взгляд на верхушки форзициевых кустов, - чушь – вообще подумать, что я исцеляю Изуну, чтобы возобновить войну. - Ты обещаешь, что Сэнджу не тронут нас, пока Изуна не окрепнет? – Мадара не отводил чутко настороженного взгляда от профиля Хаширамы. Он уже начал нервничать, и это читалось в его ставшей подвижной позе – кулаки Мадары сжались сами собой, глаза угрожающе сузились и блеснули алым, а уголки губ дрогнули, опускаясь чуть ниже. К этому Хаширама тоже привык давно. Так Мадара позволяет своей нервной злости завладеть собой. Он видел это десятки, даже сотни раз. Только вот не понимал, почему видит и сейчас. - Я хочу сказать, что нам следует прекратить сражаться. Не только пока Изуна не окрепнет, - Хаширама медленно выдохнул, снова повернувшись к Мадаре и твердо глядя ему в лицо, - я пришел сюда, потому что хочу оставить все наши битвы в прошлом. Окончательно. Как глава клана Сэнджу, я предлагаю тебе мир. Мадара замер на месте, кажется, прекратив дышать. Уверенный тон Хаширамы, которым он растолковывал ему свои мысли, словно не в меру расшалившемуся ребенку – родительское наставление, против обычая не вызвал в Мадаре агрессии. Предложение Хаширамы будто выбило старые доски подия из-под его ног, и он не находил в себе сил мгновенно взвинтиться. Он лишь прямо и глупо смотрел в лицо Хаширамы и молчал. Хаширама мотнул головой, точно отгоняя неприятные мысли, и его взгляд снова скользнул по макушкам кустов в саду главного дома Учиха. - Сейчас самое лучшее время, чтобы остановиться, - проговорил он, и трудно было разобрать, кому именно из них была адресована эта реплика. Мадара не то что бы не верил своим ушам – Хаширама ведь не раз предлагал, даже просил остановить эту войну. Он уже давно не видел в ней смысла, еще тогда, когда они были детьми, которые знали о мире взрослых много больше, чем следовало – Хаширама был на шаг впереди с его бесконечной счастливой мечтой о мире без сражений, о мире без смертей. Мадара однажды и сам соглашался с ним, и теперь он не мог вспомнить, что же именно так отдалило их, снова разбросав по разные стороны баррикад на десятилетие с небольшим. Он сверлил взглядом профиль Хаширамы и взывал к собственной истерзанной потерями родных и близких памяти, рыская в ее течении в поисках ответа на вопрос о том, так ли был неправ Хаширама, раз за разом прося их все это прекратить. Так ли он неправ, предлагая это сейчас. Кажется, что, едва не потеряв Изуну, Мадара должен особенно остро осознавать необходимость остановиться, сложить оружие и признать: война не принесла никому из них ничего, кроме нескончаемой и невыносимой боли. Она ведь почти отняла то дорогое, единственное, что у него осталось. Война - руками Сэнджу Тобирамы. Вот каким был ответ его памяти. И этот ответ заставил его сделать шаг назад от Хаширамы, не сводя с него внимательного ястребиного взгляда, полного непроницаемого недоверия. После того, как его обожаемый брат, которого Хаширама бережет не меньше, чем сам Мадара – Изуну, едва не убил того, без кого Мадара не мыслит своей жизни, предложение – простое, прямое, правильное – Хаширамы казалось двусмысленной уловкой, столь же привлекательной, сколько и опасной. Даже то, что он пришел сюда этой ночью, наплевав на, вероятно, поджидавшую его в усадьбе Учиха опасность, боролся за жизнь Изуны наравне с его собственными родными и близкими, а теперь предлагал оставить все разногласия в прошлом – даже этому не следовало слепо верить. Ведь не следовало же? Впрочем, Мадаре было доподлинно известно, что лгать Хаширама не умеет. Что его стремление к миру совершенно правдиво и искренне. Что он осознает и ощущает боль и страх Мадары за жизнь брата как свои собственные, ведь у него тоже есть брат. Брат. Мысль о том, что где-то на свете все еще живет и дышит Сэнджу Тобирама, заставляла Мадару смотреть на профиль Хаширамы в холодном и прозрачном свете луны злее, чем следовало бы. - Почему ты хочешь прекратить?.. – хрипло и непонимающе спросил Мадара, изучая взглядом лицо Хаширамы, точно ожидая, нет, готовясь к тому, что тот в любую секунду сорвется с места и бросится на него, чтобы нанести удар тогда, когда он ждет этого меньше всего. Разве не остается маленького, незначительного шанса, что Хаширама лишь умело блефует сейчас? Разве так странно не доверять своему врагу? Он ведь никогда не забывал о том, кто такой Сэнджу Хаширама. Мадара не раз и не два сталкивался с ним на поле боя и знал о том, каким беспощадным он может быть, если это требуется. Эта мысль не покидала Мадару и особенно отчетливой казалась в эту самую минуту, заставляя искать взглядом в уверенном спокойствии его позы признаки обмана. - Я думал, это очевидно, - тихо заметил Хаширама, все еще не глядя ему в лицо, - то, что случилось сегодня, больше не должно повторяться. Я думал, это понятно и правильно. Мы не должны больше воевать. Правильно… Разве не правильно было бы доверять…своему другу? Мадара устало и коротко выдохнул, и выходивший из легких воздух напоследок ожег их и неприятно сдавил. Конечно, он готов пойти на все, чтобы больше никогда не ощущать того, что ощутил сегодня. Одна только мысль о том, что Изуна мог погибнуть, причиняла ему почти физическую боль, с которой справиться он был не в силах. Стоило только на секунду представить, что его младший брат вот так оставит его, как Мадара ощущал неизмеримые горечь и бессилие, пальцы его немели и холодели, силы таяли и покидали его тело. Ощущение беспомощности, неродное ему, ненавистное, внушавшее настоящее отвращение, целиком и полностью овладевало им, не позволяя чудовищной силы эмоциям дать дорогу разуму. Мадара никогда не был слабаком, но не мог не признать: без Изуны он останется совершенно один. Растерянным, измученным и разбитым. Конечно, он не позволил бы и не позволит тому, что случилось сегодня, повториться. Даже если ради этого самому придется умереть. - Тебе что, кажется, будто Изуну может защитить только прекращение войны? – издевательски и презрительно Мадара фыркнул, и на короткое мгновение холодность и язвительность собственного голоса, резко контрастировавшие с его истинными чувствами, удивили его самого. Лишь на неуловимую незначительную долю секунды. А потом он ощутил слабый и тупой, но весьма продолжительный укол совести. Хаширама, точно знал об этом, укоризненно посмотрел на Мадару. - Ты меня понял, Мадара, - сказал он. Конечно, понял. Конечно, Хаширама вовсе не называл Изуну слабым, точно таковым его не считал. Еще один – более ощутимый - укол совести. Мадара поджал губы. Его глупая детская попытка разозлиться нужна была ему для того, чтобы выиграть немного времени, которым, впрочем, правильно распорядиться он так и не смог: он пасовал перед обезоруживавшей искренностью Хаширамы, обуреваемый сомнениями, все еще измученный страхами, недоверием и отголосками душевной боли, родившейся сегодня на поле боя и, казалось, не собиравшейся больше его покидать и вовсе. Чего он ждет, почему его тело будто готово в любую секунду вступить в схватку? Он окидывает алым взглядом пространство вокруг, будто ждет ловушки, ждет, что вот-вот из-за угла покажется Тобирама с мечом наперевес, а за ним и остальные Сэнджу, лицо Хаширамы исказит гримаса ненависти и… Долгие, мучительные минуты тянулись, однако вокруг было все так же тихо, и совсем никого – лишь они двое на старом подии стояли и смотрели в подернутую туманной дымкой темноту, и легкий освежающий ветерок уносил прочь запах запекшейся крови и османтуса, не оставляя ничего, кроме влажной свежести вступившей в свои права ночи. - Что ты скажешь, Мадара? – голос Хаширамы оставался таким же тихим. Знакомым и зовущим куда-то в беззаботное прошлое, куда-то, где они все еще дети, которые всей душой верят: однажды не будет боли, однажды не будет смертей. Хаширама верит в это и сейчас – он стоит рядом и смотрит на Мадару все тем же глубоким и добрым, по-настоящему добрым взглядом, который Мадара отлично помнит. Точно не хуже, чем свое недоверие, страх, душевную боль. Так же отчетливо, так же ярко. - Я… - голос Мадары оборвал стук сёдзи, раздавшийся из-за их спин. Хаширама развернулся к двери вполоборота, а Мадара не шелохнулся, лишь продолжая смотреть прямо перед собой. Ему не нужно крутиться, чтобы узнать его – на подий вышел Учиха Хизока, внук старухи-ирьенина. Мальчик замер у дверей, придерживая рукой рамку сёдзи. Он смотрел на мужчин исподлобья, и голос его, семилетний, чуть дрожал. - Мадара-сама…- нерешительно начал он, бегло оборачиваясь к дверям, точно искал у тех, кто скрылся за ними, послав на разведку мальчишку, поддержки. Впрочем, стоило ему взглянуть на Хашираму, замершего на безопасном расстоянии от главы его клана, Хизока подобрался, - Изуна-сама просыпался… ему дали воды и сменили компрессы. Каяо-баа-сама просит Вас вернуться в дом… Мадара только коротко кивнул, так и не удостоив мальчика взглядом. Хизока твердо стоял на своих двоих, опустив глаза к протертым доскам подия. Боялся? Хаширама нашелся первым. Его взгляд скользнул по лицу мальчика, а затем коснулся и Мадары, став чуть тверже: - Мне пора уходить, - он замолчал, кивая собственным словам. - Вернись домой, Хизока, - Мадара скосил взгляд в сторону, устремляя его в растерянное лицо Хизоки, - скажи Каяо-баа, что я иду. - Да, - быстро отозвался мальчик, и его руки в темноте поспешно отодвинули рамку двери, точно он только и ждал возможности как можно скорее снова очутиться в безопасности дома. Все-таки боялся. Глупый ребенок. Бояться того, кто только что вытащил с того света… Мадара еле слышно ругнулся, стискивая зубы. - Ты…подумай. То, что я предложил… это не пустое обещание. В этом ты мог убедиться и сам, - Хаширама напоследок одарил Мадару выразительным, долгим взглядом, а затем сделал шаг вперед, спускаясь с подия и ступая на тропинку, что вела сквозь сад к главным воротам. Мадара не ответил. Точнее – не смог. Похоже, не только Хизока вел себя как глупый ребенок.