Берега

Хаширама практически перешел на бег, когда поляна скрылась из виду. Все его тело охватила и нещадно била крупная дрожь, мешавшая двигаться уверенно и полностью управлять мышцами, и он не нашел способа унять нервное беспокойство лучше. Легкие все еще полыхали от кружившего внутри горячего воздуха, дышать было тяжело, а капли пота застили глаза. В сени деревьев у самого понтия крыльца главного дома он остановился, переводя дыхание, и его пальцы крепко сжали колени. Он согнулся пополам, чувствуя, как злосчастный ком в глотке ползет выше, еще выше, как стремительно катится по языку, к самому его кончику. Спину и живот выгнула глубокой дугой судорога, в глазах на секунду потемнело, и его стошнило. Это тепловой удар, это бессонные ночи, это изматывающие битвы, это похороны близких и родных ему людей – все, что угодно, кроме леденящего ужаса, который, казалось, опустошив его желудок, наконец смог уверенно расправить мощные плечи где-то внутри и нахально заявить права на его тело целиком. Хаширама сфокусировал взгляд на зелени мягкой травы, часто моргая. Вытер пересохшие губы рукавом юкаты, ощущая, как в горле тут же заскребло от жажды. Еще одна судорога. Но – пустая. Хаширама распрямился, инстинктивно отступая назад от крыльца. На подии стоял и смотрел ему прямо в лицо, не отводя тяжелого взгляда опухших карих глаз, десятилетний Тсуёко, младший брат Тетсуи. Он был одет для похоронной церемонии, но Хаширама только сейчас неуверенно вспомнил, что не видел его среди собравшихся на поляне. Тсуёко смотрел на мужчину из-под густых сдвинутых к переносице бровей. Хаширама качнулся на месте, впрочем, тут же найдя в себе силы шагнуть на понтий, однако мальчик преградил ему дорогу, запрокидывая голову, чтобы сохранить зрительный контакт: - Хаширама-сама, мне нужно поговорить с вами, - голос Тсуёко звучал совсем детским, был еще тонким и слабым. Может, он боялся прямо говорить с главой клана. Может, смущался того, что застал Хашираму согнувшимся и тошнящим над сочной высокой травой. Хаширама лишь рассеянно кивнул, все еще ощущая, как содрогаются все его внутренности не то в новом рвотном позыве, не то в охватившем их лихорадочном липком страхе. - Говори, - чуть хрипло проговорил он, отстраняя мальчика от себя и практически по наитию двигаясь вперед, в двери главного дома. - Я хочу спросить вас… когда вы с Тобирамой-сама собираетесь снова выступить в бой с Учиха? Хаширама резко остановился, точно вкопали. Он медленно опустил взгляд к Тсуёко, к собственному ужасу встречая на его лице уже знакомое ему взрослое решительное выражение. Точно перед ним стояла уменьшенная копия Тобирамы, смело вещавшая о том, что они уничтожат… - Я должен пойти с вами, - уверенно и мрачно проговорил мальчик. Хаширама отвел взгляд в пустоту коридора, и его мысли снова забегали в безумной гонке, тесня и выживая одна другую прочь из его головы. Ах вот почему Канаэ сказала, что ей все равно. Тсуёко всего десять, и она не собирается дожить до своего брака с ним. Впрочем, этого не планирует и Тсуёко. Это – его семья. Где даже маленький ребенок исполнен злости и горечи настолько, что готов сложить на поле боя голову за то, о чем не имеет ни малейшего понятия. - Никуда ты не пойдешь, - проговорил одними губами Хаширама, снова качнувшись и нырнув в прохладу коридора, которая тут же ласково обняла его. - Тобирама-сама ранил сегодня Учиха Изуну, и все говорят, что Учиха Изуне не перенести этого ранения. Я хочу сделать то же самое, - мстительный голос мальчика раздался за спиной у Хаширамы снова. А этот мальчик – кто же он? Мальчик, просящий крови, просящий бросить его в самое пекло войны и готовый загребать жар своими маленькими руками, лишь бы только обречь на муки потерь еще кого-то, кто виновен в его горе – кто это? Это – Сэнджу Тсуёко. Это десятилетний Сэнджу Тсуёко. Он не отставал, семенил, возбужденный, за Хаширамой, который, казалось, вот-вот рухнет на пол или позволит своим многочисленным острым чувствам взять над собой верх и… - Я готов, Хаширама-сама, я много тренировался с братом! Его больше нет, и я хочу за это расплатиться! Хаширама побелевшими пальцами коснулся своего живота там, где его сжимал плотный узел оби. Только не новая судорога тошноты, не еще один позыв. Пусть лучше всепоглощающий страх, из-за которого внутри словно разверзлась бездна, лишавшая его каждую секунду сил и покоя, разума и уверенности. Его мгновенно бросило в жар, затем в холод, а коридор перед глазами стремительно утрачивал четкость линий. Это пот? Слезы? - Я убью их так много, что Тетсуя будет смотреть на меня из мира мертвых и гордиться! Вы тоже будете гордиться мной, Хаширама-сама! Я могу, я… Хаширама не понимал и не помнил себя в ту секунду – его руки и ноги действовали и двигались без согласия и разрешения. Он очнулся лишь в ту секунду, когда лицо Тсуёко оказалось прямо перед его собственным, а тонкое и прозрачное запястье мальчика – в железной хватке его горячих взмокших трясущихся пальцев. В глазах Тсуёко читался невиданной силы уверенный гнев, такой, что Хаширама мгновенно отпрянул от него, точно обжегся, прижимаясь спиной к стене. Тсуёко подошел ближе: - Пожалуйста, Хаширама-сама, - с нажимом и тихо проговорил он, не сводя красных глаз с полопавшимися от слез капиллярами с лица Хаширамы, - вы будете мной гордиться. Еще один позыв, прокатившийся по всему телу и взлохмативший все его и без того оголенные чувства. Хаширама с трудом владел своим лицом, и руки его нащупывали справа створку сёдзи, отодвигая ее размашисто в сторону. - Оставь меня, - прохрипел Хаширама, угрожающе глядя на мальчика, - иди… к своей скорбящей матери. Ты должен сейчас быть с ней! Ну! Хаширама повысил голос, внезапно окрепший, и Тсуёко боязливо вздрогнул, медленно отступая назад. - Я все равно буду сражаться с ними. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так потом, - решительно проговорил мальчик, утирая бегущие из глаз слезы широким рукавом черной юкаты. Все не так. Все неправильно. Хаширама оттолкнулся от стены, сжимая кулаки, чтобы сдержать бегущую по рукам от пальцев и обратно дрожь, и направляясь в свою комнату. И это – его семья.