Берега

В деревянной коробке комнаты, против его веры и надежд, Хаширама не нашел спокойствия. По крайней мере, не его тело, носившее его из угла в угол, заламывающее пальцы, чутко отвечающее на каждый удар сердца, тяжело и твердо топтавшее жесткие татами босыми ступнями. Он слышал голоса возвратившихся с похоронной церемонии и расходившихся по своим домам. Они обсуждали следующие битвы. Новые – лучшие, верные – возможности умереть. Точно мало им было этих похорон, они жаждали новых, хотели больше, наслаждались мыслями о грядущем. Эти в момент ставшие ему чужими страшные люди. Хаширама скинул с себя юкату, оставаясь в штанах кэйкоги, в надежде, что духота оставит его хоть ненадолго, дав мыслить ясно. Если это еще было возможно в его взбудораженном состоянии. Горло все еще саднило, точно его ткань превратилась в грубую шершавую древесную кору, язык пристал к сухому нёбу едва не намертво. Хаширама не сразу заметил на столике глиняный графин с водой. В несколько прыжков преодолев расстояние до столика, он грубо дернул графин со столешницы, плеснув немного воды себе на пылавшие щеки и лоб, а остатки залпом проглотил, тяжело и прерывисто дыша. Он осмотрелся, задышал чуть спокойнее. В ушах все еще стоял гомон людских голосов, доносившихся с улицы. Поселение Сэнджу словно по щелчку зажило своей привычной жизнью, и Хашираме казалось, что это он один остался пойманным в прочную паутину бесплодных страхов, которые все еще терзали его душу и тело. Перед мысленным взором застыли лица – Канаэ, родителей Тетсуи, его младшего брата, Тобирамы, их голоса звучали в его голове, то перебивая звучавшие снаружи, то сплетаясь с ними одной безумной песней. Хаширама невольно и позорно сдавался – он опустился на пол, щупая ладонью по обе стороны от себя, словно хотел убедиться в том, что не провалится дальше пола, что у него действительно есть эти с большой вероятностью очень недолгие минуты покоя, что он может остаться один и принять решение, которое в действительности принял уже очень и очень давно. Но сегодня… Сегодня он был тверд в нем как никогда раньше. - Все это должно прекратиться, - прошептал он сам себе, водя бесцельным взглядом по дощатым панелям стены. Все это действительно должно прекратиться, больше того - должно было прекратиться значительно раньше. Разве Хаширама не предлагал Учиха мир? Разве не направлял Мадаре раз за разом послания, стоя на своей идее не_войны? Разве это липкое и до омерзения стойкое ощущение бессмысленности всего происходящего между их семьями не подталкивало его просить, уговаривать, почти настаивать? Черт с ней, с этой дружбой, он не раз об этом думал – но воевать с ним по-настоящему было выше его сил. И с каждым разом все труднее. Теперь боль Хаширамы, которую он приносил в себе, с собой каждый раз, когда выходил в сражение против Мадары, кажется, приобрела доселе невиданные масштабы. Теперь она бездумным пламенем перекинулась на всю его семью, обернулась злобой и грозилась уничтожить все, что Хашираме все это время удавалось еще худо-бедно защищать. Теперь умирали и готовились умереть те, кто попросту не должен был. Как же дурно думать так – никто, вообще никто ведь не должен умирать, разве нет? Теперь бесконечная война пережевывала сильнейших и, вечно голодная, скалилась, заглядываясь на тех, кому удавалось еще держаться от нее в стороне. Хаширама спрятал горящее лицо в руках, выравнивая дыхание, которое то и дело сбивалось. Теперь десятилетний ребенок, несмышленыш, щенок лезет в битву, как будто не понимает, что это не игра – можно раз и навсегда перестать дышать, жить, говорить, покончить со своими мечтами, планами, надеждами, никогда не увидеть отца, мать, не стать мужем, отцом, не умереть от тихой благостной старости, и еще множество «не», а точнее – одни лишь «не». Теперь умирал Учиха Изуна, который был дорог Мадаре как никто. Разве этого недостаточно? Разве не это причина остановиться? Хаширама отнял от лица трясущиеся все еще руки, глядя на них так, словно перестал узнавать. Наваждение исчезло, и Хаширама решительно потянул большой палец к зубам, до крови прикусывая его. Собирая привычно чакру в руке и чертя тонкий кровавый след по мощным дубовым доскам. Прижимая крепко и добела ладонь к полу и наблюдая за тем, как расползаются вокруг нее тонкие витиеватые узоры печати. С легким хлопком из клубов дыма перед ним возникла щуплая угловатая птица. Маленькая, без труда способная уместиться в кулак. С тонкими косточками, острым продолговатым клювом, с большими точно человеческими умными глазами, которые не отрываясь смотрели в его потерянное лицо. Коэда не ждала призыва, но смутно ощущала, что вскоре понадобится ему. - Вы звали, Хаширама-сама, - заметила, а не спросила птица. Знала, что нужна ему, понимала, как это важно, видела его растрепанные чувства и оголенные страхи. - Да, - выдавил Хаширама, вытирая кровь о штаны и поднимаясь с пола. Укус на пальце испарился раньше, чем кровь успела застыть. У него все еще было достаточно сил, чтобы сделать то, что он намеревался. - Передай от меня еще одно послание Учиха. Это должно быть быстро. Во всех смыслах: его письмо будет коротким, оно должно прийти к адресату без промедлений, и ответ – хотелось быть уверенным, верить – будет дан в мгновение ока. Хаширама теперь знал, о чем просить. И как просить, чтобы ему не отказали. Хоть и где-то в глубине души, там, куда успел уже запустить свои тонкие длинные пальцы страх, он боялся утвердительного ответа так же сильно, как отрицательного. Однако – и тому свидетелями были все возможные боги, все погибшие сегодня и ранее родные и близкие, все потерянные друзья и даже умирающий от тяжелого ранения Учиха Изуна – отказ был все же куда страшнее. С последствиями согласия, Хаширама обещал себе, он справится позже, старательно сейчас игнорируя мысли об опасности и опрометчивости своей задумки, отталкивая их как можно дальше и хватая со стола острый грифель и бумагу, на которой его теплые ноющие и едва заметно подрагивающие пальцы тут же вывели: «Помоги мне прекратить войну, и я исцелю Изуну. Ты знаешь, что я могу это. Дай ответ так скоро, как получишь это письмо. Коэда будет ждать». Птица прикусила клювом свернутое послание, бросая на Хашираму прощальный взгляд и скрываясь в зарождавшейся мгле навалившихся на поселение Сэнджу сумерек. - Я делаю то, что нужно, - прошептал Хаширама сам себе, и его руки помимо воли сцепились в замок, все еще охваченные мелкой тряской, - так должно быть. Так должно было быть с самого начала – и эта мысль заставила его закрыть на короткое мгновение изможденные отяжелевшие веки. Ему хотелось надеяться, что он не опоздал со своим предложением, ни с одним из тех, что сделал в письме. Это ведь не конец? Сегодня ему еще нужны будут силы.