Берега

Хаширама оторвал сосредоточенный взгляд от столешницы, по которой еле слышно постукивали пальцы Токи, остановив его на лице девушки. Оно не выражало решительно ничего, точно Тока была сейчас где-то неизмеримо далеко от Хаширамы. Там, где не было шума окрепшего к вечеру ветра, запутавшегося в кленовых листьях и изредка, порывами проскальзывавшего в комнату из окна, а затем волочившегося по татами; ни грубой деревянной доски, на которой осталось меньше десятка прохладных гладких камешков - черных и белых. Последняя партия длилась уже без малого час, Тока взяла несколько минут тишины для размышления над следующим своим ходом, и Хашираму, признаться, уже начинало тяготить абсолютное молчание, воцарившееся за столом. Его спина и плечи затекли словно бы от длительной тяжелой работы, но он почему-то не решался сменить положение в пространстве, точно, стоит ему только слабо шевельнуться, непременно случится что-то дурное. Это предчувствие, конечно, было совершенно пустым, однако Хаширама все же старался оставаться неподвижным. Он только внимательно оглядывал Току, так, будто он не видел ее каждый день и не знал почти так же близко, как собственного младшего брата. Ее напряженные пальцы продолжали выбивать слабую дробь, прыгая где-то у края гобана, и, как Хаширама ни старался прислушаться, эти почти деликатные глухие звуки не укладывались ни в одну из известных ему мелодий. Спустя пару долгих минут, которые показались Хашираме вечностью, Тока наконец отняла руку от стола, и ее пальцы зависли над одной из белых фишек на ее стороне доски. - Нельзя, - мгновенно оживился Хаширама, довольный тем, что мог наконец нарушить терзавшую его тишину; Тока, казалось, совершенно не ожидала такой скорой реакции на свой выбор хода, поэтому ее и без того острое лицо приобрело выражение недовольное и резкое, - ты же знаешь, так ходить нельзя. Это самоубийственный ход. - Если не такой, то тебе или мне делать повтор хода, и это в любом случае проигрыш для кого-то из нас, - Тока пожала плечами, медленно погладив облюбованный камушек пальцем. - И ты решила подставиться раньше, чем это сделаю я? - Хаширама легко усмехнулся, с долей доброй иронии глядя на девушку, - это именно то, чего я жду от своего доверенного лица, но, Тока, вовсе не обязательно быть такой преданной, когда мы соревнуемся. Тем более, я уверен, есть и другие ходы. - Как же... - процедила Тока, едва удержавшись от того, чтобы закатить глаза. Впрочем, камешек она все же оставила в покое, а ее пальцы легли на углы гобана, сжав некрепко потрепанные и потертые деревянные стыки, - нет, это последний из возможных ходов. - И, тем не менее, запрещенный, как и повторы, которых ты так хочешь избежать, - Хаширама с сомнением приподнял бровь, - неужели тебе так важно, чтобы победу можно было присудить хотя бы кому-то из нас? - Почему это плохо? Хаширама быстро пожал плечами, с открытым любопытством глядя ей в лицо. Тихо цокнув языком, Тока воззрилась на него с неприкрытым скепсисом: - Давай, скажи, что главное не победа, а сама игра. - Конечно, - Хаширама уверенно кивнул ей, и на его губах появилась хорошо знакомая девушке блуждающая улыбка, - иначе зачем все это? Сама борьба учит куда большему. Тока поджала губы, переводя недовольный взгляд на доску: - Я умею играть в го. - Я не только об игре в го. Хаширама распрямился, потягиваясь и разминая затекшую спину. Его руки легли на доску по другую сторону, и он едва заметно потянул гобан на себя, вынуждая Току отпустить его: - Сегодня мы уже по разу выиграли и проиграли - разве маленькая ничья не будет лучшим завершением вечера? - Ты, конечно, знаешь, что этот пацифизм это твоя самая раздражающая черта? - поинтересовалась Тока, с легкой усмешкой отнимая руки от доски и легко подталкивая ее ближе к Хашираме. Попутно она сняла со стола один из глиняных горшочков - тот, на дне которого покоились отвоеванные ею черные фишки соперника. - Это моя лучшая черта, - поправил Хаширама, и его улыбка стала шире, когда он покрутил гобан вокруг оси на столешнице, позволяя Токе собрать в горшок остаток своих черных камней. Тока усмехнулась снова, принимаясь собирать камни и с легким глухим звоном сбрасывать их один за одним на дно сосуда. Хаширама тем временем собирал белые фишки, и ненадолго в комнате установилось уже более уютное, спокойное, совершенно расслабленное молчание, прерываемое лишь изредка стуком камней друг о друга и о стенки глиняных горшков. Когда фишки были собраны, девушка неожиданно подняла на Хашираму прямой вопросительный взгляд: - Ты сказал, что борьба учит куда большему. Хаширама в ответ на ее реплику лишь издал какое-то неопределенное мычание, которое явно сигнализировало о том, что своих ранее сказанных слов он не отрицал и предельно внимательно ожидал продолжения мысли Токи. Он снял со стола старый гобан, любовно отряхивая его от невидимых пылинок, и аккуратно свернул доску вдвое, убеждаясь в том, что ее половины плотно прилегают друг к другу. С пола ловким движением Хаширама поднял крепкую побледневшую от времени алую ленту, перевязывая несколькими ее оборотами гобан так, чтобы старые расшатанные крепления не ослабли, позволив доске распасться надвое. Это был старый походный игровой набор, принадлежавший его отцу. - Поэтому мы пошли на мировую с Учиха? Этому тебя научила война с ними? Хаширама нехотя оторвал задумчивый взгляд от доски в своих руках, будто бы не сразу осознав суть вопроса, который девушка задала ему. Но ее уверенное и строгое выражение лица тут же утвердило его в мысли о том, что он вовсе не ослышался. - Почему это плохо? - Хаширама усмехнулся, однако ни единый мускул на лице Токи не дрогнул в ответ на ту слабую и беззлобную иронию, с которой он возвращал ей заданный ею же ранее вопрос. Он тут же тихо прочистил горло, отложив доску в сторону, - я не верю в то, что война может научить иному. Исход любой битвы - всегда кровь, боль и потери, и если какой-то урок и можно извлечь из нее, так только о необходимости прекратить биться раз и навсегда. Чем дольше мы воевали, тем больше преимуществ я смог увидеть в ничьей. Тока продолжала смотреть ему в лицо прямо, но что-то в ее взгляде незримо изменилось: словно от того, продолжит ли он свою реплику, зависело спокойствие ее души. Нет, она вовсе не выглядела потерянной или отчаявшейся, но Хаширама с удивлением обнаружил, что она отчаянно ждет его ответа, стараясь не то уверить себя в чем-то, не то в чем-то разувериться. И он заговорил: - Пока мы не стерли друг друга с лица земли окончательно, пока окончательно не отняли у себя самих возможность жить и увидеть мир будущего, мы сошлись на ничьей. Иногда ничья - это тоже победа. Даже больше, чем просто победа. - Но ведь Учиха Изуна умер, - взгляд Токи потух. Неужели она ждала других слов?.. - без второго сильнейшего война в клане Учиха не способны одолеть нас. Мы все-таки победили, пусть и без крови, и нельзя сказать, что это была ничья. И на правах победителей мы воспользовались слабостью врага, заставив его принять наши условия. Разве нет? Хаширама замер. Теперь настал его черед смотреть на нее так, будто, если она не продолжит свою мысль, он что-то навсегда упустит, не прикоснется к чему-то важному. А именно - к ответу на вопрос о том, почему все они так беспокоятся о названиях. Но Тока не продолжила. - Все это не совсем так, - выдохнул Хаширама, и лицо сидевшей перед ним девушки исполнилось растерянностью и непониманием. - О чем ты говоришь? - насторожилась Тока. Хаширама глубоко вздохнул. Скорее, все было совсем не так. Победы, поражения, ничьи - все это лишь глупые ярлыки, но что они в сравнении с ценностью свободного неба над головой, с ценностью жизни, мира? Есть ли разница, как назвать счастливый исход этой их жестокой войны, если на кону стояло и теперь станет явью нечто настолько важное? И как она может думать о том, что их грядущее объединение - это не только чья-то победа, но и чей-то проигрыш? Разве можно называть безопасное будущее для всех… так? Жизнь, счастье, семья, мир - это нечто много большее, чем грубое безапелляционное слово. Они ведь оба выиграли, положив конец этой войне - и Хаширама, и Мадара. И как ему было сейчас жаль, что он не нашел лучшей возможности объясниться в этом раньше: рассказать им, что для него победа - это нечто совершенно другое. Он не успел раскрыть рта, чтобы ответить Токе - честно, без уверток и словесных игр - быть с нею предельно открытым: раздался короткий и отрывистый стук кулака о деревянные панели сёдзи. Хаширама перевел раздосадованно-задумчивый взгляд на дверной проем: - Войдите. В комнату торопливо вошел Тобирама. На его лице отпечатались смутные волнения - искривленные губы, сошедшиеся у переносицы брови, широко распахнутые глаза. Увидев Току, на мгновение он заметно напрягся, впрочем, быстро совладав со своими чувствами. - Тока может остаться, я стану говорить при ней, - проговорил Тобирама, почти не разжимая губ. Он подошел к столу, опустился рядом с братом, внимательно смотря на Хашираму: - Когда будет деревня? Я должен знать это. Я убил Учиха Изуну, и я должен знать все. Вот оно. Хаширама выпрямил спину в ответ мгновенно ослабевшей досаде, сосредоточенно глядя непривычно и странно взбудораженному Тобираме в глаза. Вот оно, так? Это не может быть случайностью. Это тот самый момент, которого он ждал - они готовы узнать о том, что он сделал для благополучия их клана, для того, чтобы проложить им дорогу в мирное будущее, для Учиха Мадары, в конце концов. Они оба пришли к нему сегодня с одним и тем же разговором, который просто не мог не случиться, как Хаширама ни оттягивал его в поисках лучшего и самого точного словесного способа выражения собственных мыслей, в ожидании общей эмоциональной готовности к тому, чтобы узнать правду. И они были готовы - пусть им и потребовалось так много времени. Всем им. Ведь Учиха Изуна жив. Сегодня они узнают, а он наконец сможет объясниться в том, что это - их большая общая победа. И не будет больше проигравших, раненых и мертвых. - Я должен рассказать вам обоим кое-что важное, - негромко начал Хаширама, и его растерянные собеседники полностью обратились в слух.