фуражка кгб на анархистском чубе

с тех пор, как мешков смог понаблюдать слегка разозлившегося и смущённого до невозможности олега, широкими шагами уходящего из его же кабинета, прошло две недели и абсолютно безрезультатно — за это время случилось ещё два трёхчасовых допроса, за которые судаков мог с уверенностью извлечь то, что тотемным животным егора был баран, нетрудно догадаться, почему. ну или же борзотный вырвиглазно-рыжий дворовой котяра, ибо его матерное бормотание после очередных вопросов можно было вполне принять за кошачье рычание. из-за такого больно радикального настроя летова олег с последнего допроса уходил поздно и с особым чувством усталости и измотанности. подставляя лицо к серебристому лунному свету, добровольно отбитому от окон, он привычным для себя ходом шагал по тускло освещённой улице с кое-где выбитыми хулиганьём фонарями и тяжело вздыхал от понимания хуёвости ситуации. обычно такие кадры и "неформалы" быстро прогибались под них и наконец находили работу, будь то завод или булочные, но этот... этого фрукта, кажется, поцеловал сам акаташ*. работа — дом — балкон и сигареты, иногда даже и просто олеговская спальня — работа. двадцать третье число ничем не отличилось от серых июньских дней, кроме температуры воздуха, повышенной на несколько градусов, отчего очередная рубашка судакова плотно облегала его тело поверх майки-алкоголички, а ему и не привыкать. он в который раз за утро посмотрел в окно, неспешно наблюдая за течением облаков в небе, и пару раз стукнул ручкой по столу. в голове всплыл образ типичной деревенской хаты и неизменного неба, но с летающими в нём синими бабочками. жаль, что детство пролетело сквозь судакова, даже просто потому, что ему оставалось лишь лежать под большим дубом и смотреть на облака, вырисовывая в них черепах и пегасов, находя в этом высшей степени развлечение: друзей у маленького олега не было. он, безусловно, пытался подружиться с соседскими мальчишками, но те со своей выпяченной любовью к активным играм высмеивали его за сильную любовь к книгам, а когда-то даже и грозились порвать его любимую книжку про тома сойера. этого, благо, не случилось, но прорыдал олег под этим же дубом как минимум час, и тут сложность — мальчики же не плачут, это он усвоил ещё с пяти лет и противился этого, но ничего сделать с собой не мог. не самые счастливые воспоминания пришлось оборвать, когда в кабинету олегу мелко-мелко постучались. услышав скучающее "да", из-за двери показался юннат в форме: — товарищ лейтенант, там летов поступил. — понял, ищенко, пусть заходит, — в ответ на это парень замялся. олег посмотрел на него исподлобья и уточнил: — волен. замешкавшийся новичок тут же неуклюже отдал честь и юркнул за дверь. олег выдохнул и тяжело сгорбился — а ведь он тоже таким был... он улыбнулся своим мыслям и не заметил, как к нему в кабинет беспардонно, без стука и на похуях зарулил, скрипя подошвами замызганных кед, егор. он молча проследовал к одинокой табуретке напротив олега и опустил на него свой костлявый зад, развалившись подобно барону. он чувствовал себя так, будто пришёл домой — удивительно, как быстро человек за пару неделек может адаптироваться к окружившему его пиздецу. — чё, опять меня вопросиками своими каверзными заёбывать будешь? — егор упёрся пятками в пол и внимательно, даже с каким-то издевательским интересом посмотрел на олега. — говорю сразу, я могила. олег встал и напряжённо принялся мерить ногами комнату. наконец он остановился и посмотрел на щеколду, что держалась уже, мягко говоря, на честном слове. с мыслями о том, что её надо бы заменить самостоятельно, олег снова бесшумно приземлился на трухлявый стул. — почему вы именно ко мне с кузьмой доебались? мало интеллектуалов здесь, помимо нас? — вскинул бровь егор, будто очередь задавать вопросы дошла до него. — вот будьте добры их на заводы сплавлять, а мы не прогнёмся. музыку на хуергу не меняем. — потому, что ты особо опасный элемент, — на этом слове егор заливисто заржал, смахнув костяшкой большую слезу с места возле переносицы. — ничего смешного не вижу, летов. игорь. фёдорович. — так летов, игорь или фёдорович? — он залихватски закинул ногу на ногу и слегка потряс коленом. — или, может быть, вообще джа? — в твоих головных тараканах не разбираюсь, это работа психбольницы, куда тебе, к слову и место, дружок, — удачно унимая кашель после сегодняшних трёх утренних сигарет на балконе, отрезал олег. — вижу, ты так туда и рвёшься, просишься, как верующий на ночную службу. — понимай, как хочешь, та-арищ лейтенант, но сидеть я буду только в своей каморке, отписывая новые альбомы, — егор сдаваться не собирался, — отпусти ты уже без мозгодрочек, а? судаков кротко вздохнул и изучил его раздражённым взглядом, сверкая голубоватыми радужками глубоко посаженных глаз. летов, кажется, даже одежду поменять не удосужился: всё та же куртка со знаком анархии поверх растянутой футболки, заправленной в брюки такой же расцветки. почему-то олегу вспомнилась фотокарточка, которую он нашёл в изъятом конверте, на которой был изображён он в рубашке, нафаршированной булавками поверх голого торса. олег невольно загляделся на летовскую куртку, наложив фотографию на реальность, но ужаснулся сам от себя. отмахнув эту мысль, как настырного комара, он заговорил пресным голосом: — вот скажи: чем тебе так союз не угодил? — хуюз, — поджал губы егор, — говорил уже во всевозможных вариациях: мне свобода нужна. захотел — пошел туда-то, захотел — в уши нассал, написал что-то со спокойной душой, а не с пониманием, что загребут тебя, вам только свисни. олег ядовито усмехнулся на колкость егора, понимая, что он давно уже должен был привыкнуть к такому стойкому максимализму в заднице сидящего напротив. он сделал последнюю попытку: — что ты скажешь про литературу, найденную у те... — нихуя не ск... — молчать, — твердо отчеканил олег. — право перебивать меня я не давал, — он выдержал небольшую паузу и вместо фразы про литературу с языка случайно слетело: — как коты твои? глаза егора округлились: — ебать ты темы переводишь, лейтёха... ты меня зачем сюда приволок? чтобы про котов расспрашивать? я аж как-то чувствую себя неподобающе... не по-преступнически... — тоже мне, преступник... — а чё ты фыркаешь? — олег уже и не обращал внимания на "тыканья" егора, — сам же меня так назвал, "особо", знач-т, "опасным элементом", или ты бросаешь слова на ветер? — не брос... — коты лучше всех, точнее кот, — неуверенно заговорил егор и заставил этим глаза олега непроизвольно сверкнуть. — стёпа. — ты даже имена котам чудацкие даёшь, надо же! — судаков тихо засмеялся и защёлкал пальцами в воздухе, словно услышал что-то совершенно невообразимое, — стёпа! ой, боже... — он охнул и вытер багровую от смеха щеку ладонью, — насмешил ты меня, "элемент"... — а ты точно лейтенант кгб? — недоверчиво протянул егор и, оттянув ворот куртки для доступа к воздуху, сел на стуле поудобнее, — просто ты схож с мягким большой души мальчишкой в погонах, ну, по крайней мере, ты мне таким показался... эта фраза с треском сломила ветку где-то внутри олега. он снова подумал о детстве, и хотел уже было ответить, что, мол, так и есть, но остановил себя, ибо не на слишком ли откровенные темы они перешли на допросе-то? — ...если кажется, креститься надо, летов, — устало заключил олег и взглянул на мрачный термос на своём столе. — чай будешь? — отравить меня хочешь? — ни в коем случае. — ну, мало ли, подумал, что так от меня не избавишься, так, поди, травануть решил... — хмыкнул юноша. н-да, с мнительностью по отношению к понятым он был на "ты". — скажи спасибо, что тебя не отдали мешкову, он бы тебя с одёжкой съел, да кости бы выплюнул, — при упоминании товарища олег не смог сдержать робкого гогота. уняв его, он взял крепкой хваткой термос и протянул его летову: — ты уж осторожнее, он горячий. — не холодный же... хотя, кто тебя знает? может, гэбисты только холодным чаем питаются, — егор прищурился и хлебнул немного чая. язык налился приятным и сладковатым теплом с примесью бергамота: вот он — настоящий "индийский чай", а не пыль в пакетах, которую привыкли втюхивать советским гражданам. услышав довольное летовское мычание, олег по непонятным ему причинам обрадовался где-то в глубине души: то ли настолько ему заботы не хватало, что он начинает понемногу проявлять её по отношению к другим, даже самым вредным, то ли егор ему прижился, как росток в земле — неясно. — тебе оставлять, лейтёх? — егор вежливо вернул термос с половиной содержимого с проскользнувшей на губах улыбкой. — да ладно, что уж там... я могу его себе и дома заварить, но за услугу тебе спасибо, — олег всё же одарил егора улыбкой. — на улице-то тепло, но чаёк не помешает... он замолчал и неловко уставился в пол, пока егор серым носком заморских конверсов ковырял бетонный пол, но некомфортно, похоже, было только олегу, потому что егор поднял на него взгляд первым и сказал: — вот знаешь, когда люди толкуют что-то друг другу, а потом молчат подолгу, они обычно этого гнёта не выдерживают, им нужно это заполнить, как угодно, даже ерундой... а вот мне с тобой молчать комфортно. вроде и чужд ты мне по идее, кагэбэшник херов, а молчать с тобой — более осмысленно, чем разговаривать с кем-то другим. эта фраза сделала так, что уши олега тут же вспыхнули огнём, вылизывая их пунцовыми кровяными языками этого самого пламени. не находя, что ответить, он лишь кивнул и встал со стула: — это всё чудесно, и я, наверное, рад, но про свои умыслы ты так ничего мне и не разболтал. — да ты заебёшь, — скорее с юмором, чем со злостью, выпалил летов и в который раз заржал, — я и не должен! отпустить, нельзя задерживать, с запятой после "отпустить". — он ехидно залыбился и в ожидании засверлил олега внимательными зрачками. он же сдался: — ладно, иди уже, преступничек, через недельку заскочишь, только вот погоди минутку... — судаков зашуршал руками по столу, что-то активно собирая, и обернулся с аккуратным пакетом всех конвертов и фотографий. — держи. литературу не верну. — я на это и не надеялся, — он хохотнул и застыл в дверном проёме, смотря прямо в душу олегу сквозь его глаза. в животе что-то предательски зашуршало, — ну, бывай... когда дверь закрылась с характерным щелчком, олегу вновь привиделась его фраза: "вроде и чужд ты мне по идее, кагэбэшник херов, а молчать с тобой — более осмысленно, чем разговаривать с кем-то другим..." — поговорим, — он опустил голову и, немного подумав, кивнул сам себе: — и помолчим...