Водитель

Садясь за руль, Михал на секунду жалеет, что заварил все это. Немного захмелевший Симон смотрит на него с опаской, но послушно занимает пассажирское, лишь просит ехать помедленнее, а потом, словно желая замаскировать недоверие, ссылается на темноту и других беспечных водителей. Михал боится темноты. В городе слишком много витрин и окон, чтобы действительно испугаться, но освещенные улицы вскоре сменяются пригородом, все более и более глубоким и отчужденным. Яркие фары Мерседеса создают небольшой ореол безопасности перед автомобилем, однако все остальное пространство занимает ночь, темная и безлунная. Кто прячется там, во тьме? В тот раз его накрыла паническая атака. Бешено заколотилось сердце, перед глазами поплыло, машина перестала слушаться. Он не мог удержать руль: машина виляла из стороны в сторону, нога так и застыла на педали газа. Очнулся он уже на обочине с болью во всем теле и особенно — в голове. Сквозь разбитое лобовое на него смотрели тени, скорбно склонив головы, подобно святым на иконах. Тогда они не смогли забрать его с собой. — Останешься сегодня у меня? — спрашивает Михал, и собственный голос кажется сухим и чужим. Нужно что-то говорить, просто чтобы не ощущать себя одиноким в этот момент. — Родители уехали в гости к Янковским, нечего стесняться… — А твой брат? По голосу Симон кажется сонным. Михал скашивает взгляд и обнаруживает, что тот сполз в кресле и задумчиво смотрит в окно. И дернуло же его спросить… — Он не живет с нами. Вряд ли он приедет ко мне одному. Симон молчит. Интуитивно Михал чувствует, какой вопрос последует дальше, если водителю все же хватит смелости. Тот уже кусает губы, и парень решает рассказать все сам, чтобы не тянуть: — Брат очень обижал меня в детстве. И не только. Я не хочу с ним общаться. — Почему ты не рассказал родителям? — закономерно спрашивает Симон. — Это разобьет маме сердце. В машине вновь повисает напряженная тишина. Михал не винит его — он и сам бы не нашел слов поддержки в такой ситуации. Он слишком большой мальчик, чтобы плакаться у кого-то на плече, что его обижает старший братик. Только руки братика у него на горле и темная вода в корыте на даче в далекой Украине все еще снятся ему в кошмарах. К счастью, спасительный забор дома уже близко, а темная страшная трасса остается позади. Михал сам заводит машину на территорию, рассчитывая, что охрана не будет трепаться, раз они проехали без происшествий. В коридоре шутит неловкие шутки, стараясь хоть как-то избавиться от нависшего тенью неприятного разговора, а потом предлагает Симону поесть. Вместе с приготовленной заранее мамой индейкой со сливами и яблоками из холодильника появляется отцовское пиво, и Михал думает — была не была. Если его не накрыло на трассе, то может, пронесет… Пиво горчит на языке с непривычки. Симон пьет его спокойно, как, наверное, делает это обычно с друзьями. От тепла и приятного расслабления у него розовеют щеки, жесты становятся плавными и рассеянными, и Михал неожиданно находит очень красивыми его мягкие движения и затуманенный взгляд. Он давно не мерит людей категориями мужчина-женщина, бедный-богатый, если человек нравится ему, то это сразу серьезно. А юный водитель как ни странно… нравится. Симон рассказывает, что живет с матерью в небольшой квартире на окраине Варшавы, что его отец поляк, и после смерти отца мать решила уехать из Украины в Польшу. Все это Михал уже правдами и неправдами разузнал. Куда интереснее выяснить, что Симон обожает машины и скорость, мечтал в детстве стать гонщиком Формулы, но пошел учиться на врача и что ему настоятельно порекомендовали отчислиться из университета и решить свои проблемы, когда он влип куда-то с дворовыми дружками. Михалу крайне любопытно, что мог натворить этот скромный на вид мальчик, но тот не признается даже когда из шкафа появляется отцовский коньяк. Сам Михал пробует напиток языком: голова уже тяжелеет, но еще не достаточно, чтобы это пугало. Однако он все равно подвыпил, и на ум приходят дурацкие мысли. В полумраке коридора прислонившийся к косяку двери Симон кажется беззащитным и нежным: влажные после душа волосы, блестящие глаза, разомкнутые губы, румянец на щеках от спиртного и горячей воды… Михал желает ему спокойной ночи и винит себя за грязные идеи. Но фантазии не отпускают его ни в ванной, ни пока он пытается заснуть при свете неяркой лампы на прикроватной тумбе. Он ведь уже трогал Симона тогда, и им обоим было так хорошо… Так почему бы не попробовать еще? Михал не видит разницы, женщина или мужчина, водитель или приятель, он хочет, и это все время крутится на границе сознания, изматывающее, как желание покурить. Парень тихо поднимается и тенью проскальзывает в соседнюю комнату. Шторы не задернуты, и сквозь высокое окно проникает холодный свет круглой луны и теплый — какого-то фонаря на территории дома. Похоже, Симон спит. Одеяло сползло с левой стороны, обнажая ногу, бок и плечо. Он в одном белье, и Михал засматривается на его тело, гибкое и подтянутое. С девочками привычнее, и он правда любит девочек, но сейчас его съедает любопытство и накрывает неизвестным ранее чувством. Михал знает, что это неправильно, но мысли в голове путаются, и пальцы сами скользят по чужому торсу. Девочки мягкие, у Симона одни мышцы, он плотный и хорошо сложен, и это тоже неожиданно приятно. Край кровати продавливается под его весом, и Симон коротко выдыхает. Наверное, ему снится что-то возбуждающее, как и в тот раз: он размыкает губы, когда Михал гладит его по щеке, и выгибается навстречу от к прикосновениям к бедрам. Такой отзывчивый, такой податливый… Хочется навалиться разом и трогать его везде, изучая его тело. Михал подминает юношу под себя, коленом раздвигает его ноги, надавливая на пах, утыкается носом в шею, потом целует и прикусывает кожу на ключицах, трется щекой. От кожи и волос водителя пахнет его шампунем — от этого сносит крышу. Михал хочет сделать его своим во всех смыслах. Подчиненным, другом, своим в постели прямо сейчас. — Это ты? Сдавленный испуганный голос вырывает Михала из блаженного забытья. Он поднимает голову от чужого плеча и встречается взглядом с Симоном. Возбужденный и растерянный, тот беспомощно дергает руками, привязанными к спинке кровати поясом от махрового халата. Михал между его разведенных ног только ухмыляется: им давно руководят одни инстинкты. — Что ты делаешь?! — шипит Симон, пытаясь выкрутиться, но лишь сильнее сжимает ноги на чужих бедрах. — Тебе понравится, — только скалится он в ответ. Симон брыкается и тихо матерится. Вероятно, ему стыдно и страшно, но его тело все равно его выдает. Михал кусает его за плечо, облизывает пальцы и надавливает на вход — он уже пробовал так с девочкой, но тогда все было совсем… иначе. — Я не хотел так, — хнычет Симон у него над ухом, а потом шумно вдыхает и, наконец освободив руки, впивается ногтями ему в плечи, когда пальцы сменяются членом. Михал мягко толкается, не желая причинить боль, и прячет лицо в изгибе его плеча. Стыдно, но до чего же хорошо… — Сука… — замученно шепчет Симон под ним и вцепляется ему в волосы, все еще пытаясь оторвать от себя. Михалу все равно. Пусть пинает, пусть царапается, зато в нем невообразимо горячо и узко, и его тело так приятно сжимать руками, и так хорошо иступленно целовать его шею, плечи и щеки. Сопротивление стихает. Симон все еще с силой хватается за его плечи, словно тонет, но не ругается и не брыкается — только дышит тяжело и прерывисто. Он так же возбуждён, и Михал чувствует это животом, когда прижимается слишком тесно. Душно, потные тела липнут друг к другу, в полной тишине пустого дома лишь скрипит кровать. Михал теряется в этом полумраке и ощущениях, проваливаясь в полное удовольствия забытье. Неосознанно он ускоряет темп, близясь к финалу, и где-то на границе сознания отмечает, что Симон протискивает руку между их телами, помогая себе. Кончив, Михал выходит и падает прямо на парня. Тот даже не шевелится. Их обоих слишком вымотала эта бесконечная ночь, начиная с бара и заканчивая сексом. — Не тяжело? — наконец хрипло спрашивает он, немного придя в себя. — Мне надо в душ, — спустя паузу отвечает Симон. Михал нехотя перекатывается на бок, следит, как юноша с трудом поднимается и нетвердой походкой уходит. Кружится голова, шевелиться лень. Вскоре где-то рядом начинает шуметь вода. Михал через силу приоткрывает глаза, собирая мысли и остатки сил в кучу. Бок что-то давит: он снова перекатывается по кровати и обнаруживает под собой пояс от махрового халата. Тогда-то его и накрывает. Стыд и жгучее чувство вины разрывают изнутри. Он ведь тоже хотел… не так. А вышло как всегда, грубо, неловко и бесчувственно. Михал соскакивает с кровати, поспешно натягивает трусы и штаны и выбегает в коридор. Дверь в ванную не заперта — замок сломался давным-давно, а закрываться в их доме просто не от кого, все равно эта комната в части Михала и кроме него там бывает лишь уборщица. Но парень тем не менее прислоняется к косяку и так и замирает, решаясь. Что следует сказать? Извиняться глупо. Он не умеет нормально общаться с людьми, и сейчас это видится особо острой проблемой. Михал медленно давит на ручку и проскальзывает внутрь. Шторка задернута, судя по шуму вода льется сверху, обрушиваясь на дно большой белой ванны с высокими краями. Михал опускается на коврик и приваливается плечом к борту ванной. — Уходи, — негромко говорит Симон. За плотной шторкой не видно ни очертаний тела, ни тени, но, судя по голосу, он как раз тоже сидит. — Не-а, — упрямо тянет Михал. За шторкой тяжело вздыхают. — И что теперь? Вместо ответа Михал пожимает плечами, несмотря на то, что собеседник его не видит, и трет пальцами царапины от чужих ногтей. Саднит, но эта боль приятно отзывается в теле. — Ты мог бы сказать, — говорит Симон спустя минут десять. Комната уже наполнилась горячим паром. — Ты бы меня послал. Симон раздумывает, но соглашается: — Да. Потом отдергивает шторку так, чтобы видеть Михала. Горячая вода льется ему на плечи на затылок, скатывается крупными каплями по вискам. В ярком свете блестят светлые серые глаза, брови нахмурены. Михал засматривается. В нем вроде нет совершенно ничего необычного, а с другой стороны, необычно все. И страшно протянуть руку и тронуть, хотя недавно они были так близко… — Уходи, — повторяет Симон. Раньше в глазах водителя были страх и смущение, теперь — спокойное понимание. Михал содрогается от этого взгляда. Они поменялись ролями, теперь он ощущает себя уязвимым, будто Симон насквозь видит его страхи и его одиночество. — Я не хочу, — упрямо мотает головой он и вцепляется пальцами в бортик ванной. Словно если он сейчас отвернется, то мальчишка-водитель навсегда исчезнет из его жизни. — Мне так жаль. Я давно не пил и… я… Михал неловко касается своей головы, не находя слов, чтобы описать, что там происходит. Но Симон, кажется, понимает. Он смягчается, смотрит почти сочувственно, и Михал окончательно теряется от этого взгляда. Стыдясь, опускает голову, упираясь лбом в бортик ванны. — Можно я побуду один? Я все равно останусь до утра, мне некуда бежать из твоей глуши. На этот раз парень слушается. Медленно поднимается, выползает в коридор, чувствуя, как его мелко трясет, прикрывает дверь. А потом дает выход эмоциям. Хриплый вопль пронзает тишину дома, а кулак врезается в тяжелую дверь из натурального дерева, раз и еще раз. Михал быстро закашливается, а дверь выстаивает, лишь отлетает щепка и остается кровь на костяшках. Михал слизывает соленую теплую кровь и прислоняется лбом к двери. Он слишком устал за этот день. Засыпает он только после того, как в ванной стихает вода, а в коридоре слышатся крадущиеся шаги.