Водитель

Федор вызывает его только вечером и просит надеть белую рубашку. Симон слушается, гладит рубашку прямо на полу под отзвуки рано начавшегося веселья мамы и ее подружек, и вскоре выходит из дома. Видеть G-класс у их скромного подъезда даже как-то неловко, хоть и машина старая. Гелендваген стоит прямо в глубокой осенней луже, усиливая ощущения диссонанса машины и окружающего пространства. Вскоре они тормозят около крыльца дома Войтенко. Оживленно: припаркован еще один автомобиль, суетятся охранники. Михал разговаривает с матерью. Та стоит на ступеньку выше, в платье в пол с приглушенным леопардовым принтом и меховой жилетке. На Михале зауженные брюки, небрежно расстегнутый пиджак и рубашка — Симон с сожалением признает, что он очень привлекателен. Приходится ехать вслед за первой машиной. Это новый для Симона опыт, и он весь концентрируется на дороге, вскоре совершенно забывая о подозрительно притихшем подопечном. База отдыха с банкетным залом и рестораном оказывается гораздо больше, чем он предполагал. Им разрешают въехать на территорию. В полумраке вечера Симон разглядывает красивые клумбы, статуи и пруд с утками, а потом и главное здание. Оно похоже на старинную усадьбу, небольшое, но красивое, светящееся в темноте теплым манящим светом. — Приехали, — выдыхает он, тормозя чуть поодаль. Ко входу подъезжает машина за машиной, высаживая нарядных женщин и мужчин. — Не пойду, — упрямится Михал, сложив руки на груди и прислонившись лбом к стеклу. — Ты должен, — спокойно возражает Федор. — Соберись и вылазь из машины. — Не хочу, — бурчит он. Симон глушит мотор и оборачивается к нему вместе с телохранителем, насколько это позволяют большие сиденья. — Миша… — начинает было Федор. — Не пойду. Я сдохну там от скуки, и это будет твоя вина. — Я отцу скажу. — Пойди, найди его и скажи, — скалится Михал. Какое-то время они сидят в полном молчании. Симон чуть опускает стекло, и в салон проникает приятная свежесть, пахнущая хвоей, и легкая классическая музыка. — Миша, блин, ну что ты как маленький? — наконец не выдерживает Федор, всплескивая руками. — Я пойду только с ним. — Я не хочу! — тут же выпаливает Симон. Нет-нет, это роскошное мероприятие со взрослыми тетями и дядями точно не для него. Он хотел посидеть на скамейке и послушать музыку… Федор хмурится и читает сообщение на телефоне. — Отец очень желает тебя видеть, Михал, — говорит он. Потом оборачивается к водителю: — Ну сходи с ним, чего тебе? — Не хочу, — теперь уже упрямится Симон. — А я без него не хочу, — подопечный на заднем издевательски посмеивается. — Так, — обычно спокойный Федор, которому это все надоедает, приходит в холодную ярость. — Я вас сейчас обоих отсюда вытащу. Симон сдается и поднимает ладони в примирительном жесте. Глушит мотор, наконец выбирается из машины. В банкетном зале, большом помещении с мелко набранным паркетом и колоннами, многолюдно и красиво. Длинные столы украшены цветами и заставлены маленькими закусками, десертами и бокалами. Симон никогда не видел таких красивых букетов — хочется подойти ближе и потрогать маленькие веточки и нежные лепестки. Михал останавливается в середине зала и наклоняется к нему, чтобы тихо сказать: — Побудь здесь минутку. Я поболтаю с отцом и приду. Съешь что-нибудь, ладно? Симон кивает. Он не голоден, и трогать эти необычные закуски как-то боязно — он явно лишний и чужой в этом красивом мире богатых людей. Подопечный возвращается быстро. По-хозяйски подхватывает его под локоть и поспешно уводит, не дав вымолвить и слова. Через стеклянные двери они выходят в сад с другой стороны здания. Здесь темнее, пусто и вдалеке крякают сонные утки. Хорошо ориентируясь в вымощенных широким камнем дорожках, Михал вскоре выводит его к скамейке-качелям под навесом из пожелтевшего декоративного винограда. — Садись, — он падает на скрипучую скамейку и хлопает рядом с собой. Места мало, и Симону приходится сесть совсем рядом. Здесь спокойно и даже уютно. — Почему ты не хотел идти? Михал пожимает плечами, вытаскивает из кармана пачку сигарет и, зажав одну губами, щелкает зажигалкой. Протягивает пачку. — Будешь? — Я не курю, — качает головой парень. Михалу дурная привычка страшно идет. Он глубоко затягивается, так, что оранжевый огонек ярко вспыхивает, размыкает губы и вдыхает обратно плотный дым, затем расслабленно выдыхает. Симон ловит себя на мысли, что слишком долго смотрит на его губы. Этими губами он целовал его плечи и шею совсем недавно, а теперь между ними невидимый барьер из воспоминаний. Откинувшись на спинку, Михал отталкивается ногами, приводя качели в движение, и закидывает свободную руку Симону на плечи, притягивая к себе. Тот сперва напрягается, а потом, когда по телу пробегает предательская волна мурашек от тепла чужого тела рядом, послушно прижимается к чужому боку. — Не люблю улыбаться всем подряд, понимаешь, — запоздало отвечает Михал на так и повисший в воздухе вопрос. Симон понимает. Его гладят по плечу, и он млеет от этой ласки, зная, что попался. Даже если для Михала он безотказная игрушка на несколько вечеров, которую купил ему папа, то он все равно сейчас хочет просто прижиматься к нему и не думать ни о чем. Кажется, Михала тяготят подобные мысли. Он снова затягивается и, выдыхая дым, спрашивает: — Ты пошел со мной только из-за работы? Из-за денег? — Да, — честно отвечает он. Нет смысла врать. Они оба понимают, что это так. — А если бы я позвал тебя куда-то просто так? — Я не знаю, — качает головой Симон. Он и правда не знает. Он никогда не был с Михалом в приятельских отношениях, да и не мог быть, они бы никогда не встретились случайно. Михал выбрасывает сигарету щелчком пальцев и поворачивается к нему, обнимая еще теснее, утыкается носом в короткие волосы. Симон окончательно обмякает и расслабляется в его руках, отдаваясь приятному легкому возбуждению и ощущению защищенности. Качели скрипят на ветру, в кустах что-то шелестит, хвойный запах мешается с табачным и тяжелым от сырой листвы. Они болтают о чем-то отвлеченном, и Симон быстро теряет счет времени. Хорошо и спокойно. Наконец у Михала в кармане вибрирует телефон. Он чертыхается и сбрасывает звонок. Пригревшийся под боком Симон нехотя отстраняется, а потом его и вовсе обдает холодом, когда подопечный встает с качелей. Становится зябко, неуютно и неправильно без него. — Пора идти, — бросает Михал и протягивает ему руку, чтобы помочь встать. Парень доверчиво хватается за широкую теплую ладонь. Михал резко дергает на себя и тут же притягивает еще ближе, уже обнимая за пояс. Симон замирает в его руках, словно зверек в ловушке. Лицо подопечного непозволительно близко и светлые глаза хитро блестят в полумраке. Михал не говорит ничего. Одной рукой продолжает удерживать его рядом, а другой гладит по щеке, нежно и невесомо, неумолимо сокращая дистанцию между ними. Симон чувствует жар его тела и дыхание на своих губах, и едва ли не задыхается от нахлынувших на него ощущений. Если они сейчас поцелуются, обратного пути уже не будет. Он отчетливо понимает это, и очень боится ошибиться. Желая оттянуть принятие решения, Симон упирается ладонью в чужую грудь. Нервно сглатывает. Михал смотрит на него из-под ресниц, а потом наклоняется. Но тут же застывает, скосив глаза и пристально разглядывая что-то у парня за спиной. Симон чувствует, как подопечный мгновенно напрягся, словно окаменел. — Что? — одними губами спрашивает он. Что бы там ни было, оборачиваться страшно. По спине бежит холодок. Если это был кто-то из знакомых, Михал бы отпрянул, правда? Но он так и стоит, прижав ладонь к его щеке и что-то внимательно разглядывая в темноте. — Ничего, — наконец выдыхает он. — Показалось. И наконец выпрямляется и делает шаг назад. Все такой же напряженный и нервный. Симон резко оборачивается, но не обнаруживает сзади ничего кроме качелей, клумбы и кустов. … Дома Михал сразу идет в душ. Мысли в голове крутятся как сумасшедшие, его потряхивает от нервов, дрожат руки. Приступ всегда проявляется так. Интуитивным ощущением опасности, плохим предчувствием и неумолимо нарастающей паникой. До комнаты по коридору он идет уже озираясь. На чистой коже буквально физически ощущаются чьи-то взгляды — липкие и цепкие. Он трет плечи, сминая ткань свободной футболки, нервно подтягивает сползающие штаны. Взгляды забираются под одежду. В комнате темно. Михал стремительно проносится до тумбочки и щелкает включателем ночника, который заливает спальню спасительным теплым светом. Потом плотно задергивает шторы. — Не пялься, — скалится он в сторону иконы в углу. Темноликий святой скорбно поглядывает на него из тени. — Что ты пялишься? Михал резко отворачивается. К горлу подступает тошнота. Взгляд скользит по спине, пристальный и обличающий. — И что? Что? — Михал резко оборачивается обратно к святому. Тыкает в него пальцем. — Бог меня простит, ясно тебе? И снова отворачивается. Сдергивает с кровати одеяло. Встряхивает подушку. — Не смотри на меня так, понятно? Засыпает он лишь к утру, сжавшись в комок у изголовья кровати.