Водитель

Когда они минуют изрядно поредевшую толпу, идя к выходу из клуба, Симон оборачивается к Михалу, как всегда, следующему сзади. Чтобы он услышал, приходится тронуть его за плечо и потянуться к его уху. — Мне нужно в туалет. Я догоню? — Встретимся на улице, — коротко кивает подопечный и тянется за сигаретами. Симон плещет себе в лицо холодной водой. Он не пил, но сказывается накопившееся утомление. Они снова вернутся поздно, и Михал точно попросит его остаться, и он останется. Что будет потом? Симон чувствует себя усталым и запутавшимся. Ему нравится секс, но ему страшно думать о чем-то большем — пожалуй, он легко бы доверился предсказуемому, милому человеку, откликнулся бы на искреннюю ласку. Но Михала он не понимает, не может прочитать, и оттого боится. Поглощенный тягостными раздумьями, он выходит на улицу. Михала заметить не сложно, тот стоит прямо у входа, лицом к нему, прямой, напряженный, сунув руки в карманы, и разговаривает с двумя парнями. Один в капюшоне, а другой светловолосый, в белых штанах и объемном худи. Кажется, разговор приобрел не дружеский характер. Михал скалится, негромко спорит о чем-то по-польски, и совершенно его не замечает. Симон не знает, как поступить правильно: подойти или привлечь его внимание и жестом показать, что будет ждать его на парковке. Помявшись, он все же подходит. — Ах, это ты, — наконец замечает Михал, и коротко бросает по-русски: — Иди в машину. Но Симон уже не может и шевельнуться, лишь тупо пялится на Лешека, чуть ли не разинув рот в изумлении. Не может быть, чтобы эти двое были знакомы. Симпатичное лицо высокого поляка тоже искажает искреннее удивление, на грани шока, но он быстро подавляет свои эмоции и с притворным брезгливым безразличием бросает: — Ты-то что тут забыл, сопляк? Теперь уже Михал смотрит удивленно. Парень сдавленно выдыхает, совершенно не зная, как объясниться: — Да так… Был в клубе… — Теперь все ясно! Вот кто твой курьер. Ну и хитрая же ты сука, Михал, — язвительно бросает Лешек, бурно жестикулируя. Его темноволосый приятель медленно моргает, явно тупя и не понимая что к чему. — Он ни при чем, — почти рычит Михал. — Выкладывай, кому ты еще что разболтал, и я сваливаю. Взгляд у него становится еще тяжелее, и он наклоняет голову, как перед боем. Симон видел его таким только в октагоне в особо неудачные дни — тогда тренер быстро сдавался и отправлял его лупить грушу. — Ни при чем! — передразнивает Лешек. — Все, кто с тобой, причем! Или кто он тебе, подружка? Кто ты ему, а? Симону кажется, что земля уходит из под ног. И как его угораздило спутаться сразу с двумя самыми странными мажорами во всей Варшаве? Не иначе, как судьба. — Приятель мой. Тебе-то что? — поспешно отвечает за него Михал и делает шаг вперед, так, чтобы Симон мог спрятаться у него за плечом. — Не об этом разговор. Интуиция подсказывает, что пора бежать. Лучше всего купить билет на поезд обратно в Киев и исчезнуть навсегда. Или провалиться под землю. У Лешека бегают глаза. Поляк судорожно обдумывает, что сказать, и Симон готовится к самому худшему. Лешек не любит фильтровать базар, к тому же, он все еще обижен. — Ты в курсе, что сопляк — педик? Путаешься с педиками? Михал мрачнеет, плотно сжимает губы, а потом резко дергается вперед и бьет Лешека головой — быстрым отточенным движением. Тот вскрикивает и зажимает нос рукой. Кровь на пальцах кажется в темноте багровой. Не успевает Симон сообразить, что произошло, как привычно цепкие властные руки хватают его и тащат к машине. Михал буквально запихивает его на пассажирское и садится за руль сам. Заводит, резко трогается, притормаживает только на светофоре и устало стирает чужую кровь с лица рукавом. Симон знает, что должен как-то прояснить ситуацию, оправдаться, но не может найти слов. К тому же, ему страшно — Михал в гневе выглядит устрашающе, и меньше всего ему хочется разозлить его еще больше. Все, что было связано с Лешеком, казалось, осталось в далеком прошлом. Он и вспоминать не хотел, если бы не эта встреча… Наконец Михал сам на пару секунд оборачивается к нему, отвлекаясь от дороги. — Откуда ты его знаешь? — Мы дружили, — тихо отвечает Симон. Его все еще мелко трясет, и меньше всего он хочет делиться этой историей прямо сейчас. — Из-за него тебя выгнали из универа? — догадывается парень. — Да. Из-за него. Почти весь оставшийся путь они молчат. Михал ведет машину плавно и сосредоточенно, ничем не выдавая, что нервничает. Но Симон догадывается, что раз за разом он прокручивает все сказанное Лешеком, и ждет неизбежного вопроса. Но вместо этого Михал наконец говорит: — Я думал, та девочка на гонках — твоя девушка. За окнами тянется лес, темный и таинственный. Михал крепко держит руль и смотрит ровно вперед, на асфальт, освещаемый яркими фарами. — Нет, — качает головой Симон. Как же он все перекрутил… — У меня нет девушки. И никого нет. Михал больше не спрашивает. Заезжает во двор, бросает машину у крыльца. Тухнет свет на приборной панели, угасает шум мотора, оставляя их в звенящей тишине глубокой ночи. — Останешься у меня, — говорит Михал серьезным не требующим возражений тоном, и Симон ожидаемо сдается. Но Михал даже не касается его, лишь все хмурится, думая о чем-то своем. Вместе они прокрадываются на второй этаж, чтобы не разбудить старших Войтенко, и расстаются в коридоре. Спится Симону плохо. Он ворочается, прислушиваясь к вою ветра в кронах деревьев за окном, и мягкие подушки кажутся неудобными, как ни ложись. В конце-концов он тащится в туалет и глотает воду из-под крана. Весь дом спит. По пути обратно в комнату парень вдруг замирает, услышав что-то. Сперва ему кажется, что его позвали, но потом он различает бормотание на русском, шелест одеяла и скрип кровати. Симон неосознанно делает пару шагов в сторону комнаты Михала, но останавливается — вдруг тот всего лишь разговаривает по телефону? Если это и разговор, то крайне неприятный. Михал шумно всхлипывает и шепчет что-то похожее на "Не забирай меня… Не надо меня забирать". Не выдержав, Симон осторожно толкает дверь и проникает в чужую комнату. Здесь все точно как он смутно запомнил, только сброшено покрывало и скомкано одеяло, а хозяин дома лежит полураскрытый на краю. На лбу у него испарина, разметались темные влажные волосы, тяжело вздымаются рельефные мышцы на животе — ему явно снится плохой сон. Симон теряется, не зная, как поступить правильно: разбудить, ущемив его гордость тем, что его обнаружили в таком состоянии, или оставить все как есть? В раздумьях, он опускается на самый край чужой кровати, тесня Михала, и касается лба, смахивая испарину. Странно видеть его таким слабым и беззащитным, даже неправильно — хочется скорее прекратить это и снова увидеть его обычного, спокойного и надменного. Михал хмурится, снова бормочет что-то, уже испуганно, и стискивает пальцами край одеяла. — Миша, Миша, — тихо зовет Симон, не желая больше смотреть на его мучения, и легко гладит по щеке. — Это всего лишь сон. Михал просыпается резко, судорожно вдыхая и распахивая глаза. Ошарашенно смотрит пару секунд, и Симон наконец догадывается вскочить с постели, поняв, как неоднозначно все это выглядит со стороны. — Как много ты видел? — хрипло спрашивает Михал, садясь на кровати, и трет руками лицо. Вот это уже больше похоже на него настоящего. — Ты сильно ворочался. Мне показалось правильным разбудить тебя… — неловко поясняет Симон, смягчая правду. Тот наверняка и сам догадывается, как выглядит со стороны. Михал не отвечает, лишь молча вытягивает из тумбочки пачку сигарет, поднимается и исчезает за стеклянной дверью, ведущей на маленький открытый балкончик. В щель врывается свежий осенний ветер, и Симон зябко обнимает себя руками, совершенно не понимая, как он вообще дошел до того, что сейчас стоит посреди ночи в чужой спальне и жалеет человека, на которого работает. Взгляд сам падает на содержимое выдвинутого ящика тумбочки. Там еще несколько пачек сигарет, леденцы от кашля и вещи, плохо различаемые в полумраке, зарядка, наконец, пакетики с белым. Симон осторожно вытягивает один из них. Вряд ли это лекарство — таблетки от головы лежат тут же, как и полагается, в упаковке с наименованием. Вздрогнув от скрипа, парень бросает пакетик обратно и отскакивает. Но это всего лишь ветер. Поколебавшись еще немного, Симон все же направляется в сторону балкона. Если поговорить с Михалом, отвлечь его от дурного сна, может быть он не станет употреблять этот яд, хотя бы в ближайшее время… На маленьком балкончике с невысокими перилами умещается лишь деревянное кресло. Михал стоит в углу, глядя куда-то вдаль, поверх сада и забора, туда, где чернеет кромка леса на фоне иссиня-черного ночного неба, и курит, быстро поднося сигарету ко рту. Свежий ветер треплет футболку, кожа мгновенно покрывается мурашками, и Симон удивляется, как подопечный еще не замерз в одних штанах. Парень хочет было привлечь его внимание, но запинается о ножку стула и чертыхается. Михал коротко оборачивается к нему, но быстро теряет интерес. Он все еще занят гложущими его воспоминаниями и мыслями. Симон подходит ближе, облокачивается на перила рядом, касаясь плечом его руки, и тоже смотрит вдаль. От тепла чужого тела становится не так зябко. — Бросать надо, — с сожалением говорит Михал и давит сигарету прямо о дерево, не заботясь, что останется черный след. Они молчат еще немного. Наконец Симон решается: — Расскажешь? Михал задумчиво растирает пальцем оставшуюся на перилах сажу. Потом негромко отвечает: — Я убил троих человек. Холод, да и все ощущения отступают. Остается лишь дикое физическое напряжение и страх. Симон чувствует, что дрожит, но не смеет даже вздохнуть, показывая свои эмоции, лишь задерживает взгляд на одном особо высоком дереве вдали, стараясь взять себя в руки. Может быть, все не так плохо… — Как? Михал нервно щелкает зажигалкой и закуривает очередную сигарету. — У моего отца много врагов. Мне тогда было семнадцать… Меня похитили, ради выкупа или ради мести, не знаю. Я смутно помню… Когда меня привезли в подвал, я очухался, и завязалась драка, — он сглатывает и затягивается. Симон отмечает, как сильно у него дрожат руки и как тяжело ему даются эти слова. — У одного из них был пистолет… Я выхватил его и стал стрелять. Я был очень напуган, ранен, там было так темно, понимаешь… Парень всхлипывает, закрывая лицо рукой. Симон чуть толкает его плечом, почти ободряюще. — Понимаю, — тихо повторяет он. — Я стрелял, пока не закончился магазин. А один, он, он не умер… Симон не хочет представлять этого. Не хочет верить, что так бывает, что это может произойти с каким-то вроде бы с виду нормальным парнем, почти его ровесником. Не хочет думать, что тогда, рядом с Михалом, тоже был водитель и телохранители, и они не смогли ему помочь. Не защитили. — Он так кричал… Я пытался выбраться, хотел позвать на помощь, но дверь была заперта. У них даже не было мобильников! Они были просто исполнителями, мясом, расходным материалом… У них, наверное, остались семьи и дети… — Ты не виноват. — Я мог бы сделать хоть что-то! Он умирал несколько часов, и у меня не хватило смелости… — Ты и не должен был, — тихо возражает Симон. Теперь он не чувствует ни страха, ни раздражения. Если это и было, то когда-то давно, в другой жизни Михала, и он заплатил за это сполна тем, как мучается сейчас. — Я вижу их и во сне, и наяву, слышу их голоса… Они все зовут меня туда, к ним, они ждут. Мое место там… — Неправда, — перебивает Симон. — Твое место здесь, иначе Бог не позволил бы тебе выжить тогда. Или ты бы разбился. Но ты здесь, это не просто так… Михал шмыгает носом и выпрямляется. Трет руками глаза. Он тоже дрожит, но не только от холода, а еще и от нервов. Но даже так он очень красивый, с этим его нереальным телом, растрепанными волосами и пустым, измученным взглядом. — А у тебя что? — спрашивает парень, и Симон легко догадывается, о чем он. — Да так… Лешек решил угнать тачку и поднять денег. У него тогда отняли права, и он предложил мне, ну и я, дурак, за проценты… А ты же знаешь, у него папа мент, и Лешек просил меня взять все на себя, чтобы не светиться в системе, а потом меня якобы отмазали бы. Но я не поверил и выложил его отцу все как было… Михал вздыхает. Кажется, чужая история отвлекла его от собственных переживаний, и Симон готов рассказать ему еще что-нибудь, все, что угодно, лишь бы больше не видеть того выражения страха и боли на его лице. Но Михал смотрит на него так, что слова путаются в голове, и этому пьянящему, болезненному чувству невозможно сопротивляться. Все происходит естественно, как будто они встретились на этом балкончике среди ночи лишь для этого. Симон подается вперед и неловко касается его губ, и чужие руки тут же ловят его и притягивают ближе, наконец позволяя двум продрогшим телам согреться. Михал отвечает на поцелуй нежно, осторожно, словно боясь спугнуть, и на губах его еще осталась горечь от сигарет, а на щеке — дорожка от слез. Симон даже не удивляется, когда подопечный рывком сажает его на перила, а только обнимает его коленями, позволяя оказаться еще ближе. Теперь целуют уже его, жадно, отчаянно, словно в последний раз, и это так откровенно, что, наверное, даже лучше секса. Тогда было просто приятно и стыдно, а теперь, чувствовать его губы на своих, его язык в своем рту, его поцелуи на щеках и теплые сильные руки под футболкой, это по-настоящему горячо. Перила слишком узкие, и в какой-то момент Симону кажется, что он вот-вот упадет. Инстинктивно он сильнее обнимает Михала ногами, и тот тянет его на себя, удерживая, а потом обнимает. Симон гладит его по обнаженным плечам, только сейчас понимая, как сбилось дыхание, а потом скашивает взгляд на окна дома. Света нет, но они тут и ходили, и разговаривали… — Твои родители… — Окна их спальни на другую сторону. Но и нам пора спать, — отвечает он и отстраняется, чтобы помочь Симону спрыгнуть с перил. Лишь оказавшись на ногах Симон ощущает, как подгибаются колени и как сильно он устал. Кажется, он готов хоть прямо сейчас упасть в кровать Михала и моментально заснуть, но тот обнимает его со спины, коротко целует в шею и шепчет: — Иди к себе.