Водитель

Михал был уверен, что наутро после его признания мальчишка-водитель пойдет к его отцу, заберет, сколько ему полагается за отработанный срок, и сбежит. Но проходят дни, а Симон все так же встречает его у крыльца вместе с Федором, и все так же скромно опускает глаза, когда с ним заговаривают. — Может быть, еще чашечку чая? — предлагает мама, обращаясь к водителю, медленно ковыряющему ложкой кашу. О брате и о нем самом она печется точно так же, с искренней жертвенностью и добротой, но сейчас Михалу не хочется одернуть мать. Родители никогда не сравнивали их с братом, но его личные счеты с ним заставляли ревновать. С Симоном же ему делить нечего. Наоборот, глядя, как он робко откликается на любую ласку, хочется с ним поделиться. — Нет-нет, спасибо, — отказывается он. Мать удовлетворенно кивает и летящей походкой исчезает на втором этаже. Ощутив вкус вседозволенности и риска, Михал тянется босой ногой к ногам водителя и ставит ступню на его. Тот в носках, но шалость все равно имеет неплохой эффект: Симон дергается, но парень придавливает его ногу, не давая вырваться. — Ты чего? — вполголоса возмущается он. — Что, если нас увидят? — Трусишка, — смеется Михал и, не ощутив более сопротивление, гладит его по ноге. Вчера днем у них был настоящий секс, как в фильме про первую любовь: с поцелуями, долгой прелюдией, стонами и прочей романтикой. Для Михала так необычно, что он даже не знает, понравилось ли ему — он привык к жесткому сексу без обязательств, а тут с этим парнем он раз за разом старается быть нежным, открывая в себе новые, неизведанные до этого чувства. В новинку ли такое для Симона, думать не хочется. Наглая морда Лешека и его слова не покидают мыслей. И дело не только в том, что эти двое знакомы. Более того, это, сейчас, похоже, меньшее из зол… Симон все еще стесняется. Михал не знает, то ли дело в их вышедших за пределы деловых отношениях, то ли в том, что они оба мужчины, то ли в нем самом, Михале. Парень не понимает, почему его боятся, почему не хотят взаправду с ним дружить. Иногда ему кажется, что окружающие знают, что его мучает, и считают его отвратительным. Михал бросает короткий взгляд на большие золотые часы на стене. Времени еще предостаточно, чтобы кое-что продемонстрировать Симону. Поэтому, только они доедают, он предлагает: — Поднимешься ко мне? — Мне нужно переодеться, — ловко уклоняется Симон. Михал так не думает. В мятой белой футболке и мягких штанах парень выглядит по-домашнему тепло, и все, чего Михалу хочется, так это уложить его себе в кровать и так и валяться с ним полдня в блаженной неге, обмениваясь редкими ленивыми поцелуями. — Мы быстро. Что-то скажу тебе, — настаивает парень, с силой поглаживая водителя по ноге. Симон смотрит недоверчиво, но любопытство в нем побеждает. Уже на лестнице Михал кладет ему руку на спину, уверенно направляя к своей комнате, и гладит по лопаткам — ободряюще. В глубине души он бы хотел, чтобы их увидели так, увидели, кому принадлежит этот красивый мальчик с коротким ежиком волос и наивным взглядом серых глаз. — Что ты хотел? — спрашивает Симон еще в коридоре. — Я разговаривал с Федором насчет выходных, я думал… — Потом про выходные, — мягко перебивает парень. Щелкает замок комнаты и по выражению лица Симона понятно, что он чувствует себя в ловушке. Это даже приятно и возбуждающе, и Михал лишь шире ухмыляется и толкает его к стене. — Ты совсем? — еще больше пугается водитель, стоит наклониться к его губам. — У нас от силы минут двадцать, и вообще… Михал в курсе, что он совсем, что он псих и все такое. Поэтому ему позволительно. — Ага, — соглашается он, коротко целует растерянного Симона в уголок губ и резко опускается перед ним на колени. Конечно, тот легко догадывается, что произойдет, едва Михал давит ему на пах поверх мягкой ткани и затем бесцеремонно тянет резинку штанов вниз. — Нет-нет-нет, — пытается остановить его Симон и в отчаянии отталкивает его руки. — Миша, нет. Михал ненавидит, когда кто-то, кроме матери, зовет его так. Но что ж, этому человеку он готов это позволить хотя бы потому, что в последний раз этот голос и это имя вытащили его из жуткого изматывающего ночного кошмара. — Да, — возражает парень и таки спускает с Симона штаны вместе с бельем. Тот рвано выдыхает и, стыдясь, пытается прикрыться, но Михал уже в знает, что их обоих заводит все происходящее. Он много раз видел и чувствовал, как это делают девочки, но самому стоять на коленях перед другим человеком, который смотрит на него так, закрывает рот ладонью и едва ли не ревет от разрывающих его чувств это что-то совершенно новое и очень особенное. Все оказывается гораздо проще, чем он представлял. Чужой член напряженный и нежный на ощупь, от кожи пахнет шампунем и чистым телом. Коснуться головки губами на пробу, лизнуть, осторожно взять в рот, стараясь не задеть зубами… Симон прислоняется к стене и то ли вздыхает, то ли давит стон. Может быть, такое у него впервые, с мужчиной уж точно — Михалу нравится эта мысль. Хочется самому научить его всякому, заставить привыкнуть, дать понять, как бывает хорошо, и тогда, возможно, он начнет доверять, а не шугаться. Того, что было вчера, как будто и не было, это произошло в забытье, на эмоциях, под одеялом, как у девственников, а потому не считается. Сейчас же Михал более чем серьезен в своих намерениях. Он берет в рот насколько может, чувствуя, где будет та грань, за которой сработает рвотный рефлекс с непривычки, и двигает головой. Симон дышит прерывисто, скованный страхом и одновременно млеющий от возбуждения, а член легко скользит по губам и языку. Михал поднимает взгляд, следит за реакцией — ради этого он все и затеял — и, довольный увиденным, трогает себя сквозь ткань штанов. Но сейчас у них нет времени развлекать еще и его, поэтому он мысленно успокаивает себя, а затем ловит чужую руку и кладет себе на волосы. Симон неловко вплетает пальцы в пряди, явно стесняясь, боясь сделать больно, но спустя несколько ловких движений языком, все же вцепляется в загривок. Михал ухмыляется, насколько это позволяет член во рту. — Быстрее… — наконец просит парень. Михал бросает на него короткий взгляд и нарочно замедляется. Тот прислонился затылком к стене и закрыл глаза, но разомкнутые губы, сбившееся дыхание и румянец на щеках говорят сами за себя. — Пожалуйста… Теперь Михал не отказывает. Дрочит ему рукой, потому что все же не настолько хорош в минете, и, поймав его свободную руку, легко касается губами пальцев. Кончив, Симон едва ли не съезжает по стене вниз. Приходится подняться, поддержать его, подать салфетки и, наконец, усадить на кровать. Он потрясен, конечно. Снова дрожит, как промокший щенок, и трет руками лицо. — Ну-ну, — улыбается Михал, притискивая его к себе. Никакой эротики больше, просто крепкие объятия. — Тебе же понравилось? — Ты сошел с ума, — коротко отвечает Симон. Михал не понимает, что он вкладывает в эти слова. Напуган ли он спонтанностью произошедшего или в целом опасается из-за его проблем… Спрашивать неловко, но Михал чувствует, что должен в конце-концов узнать. Что же, у Симона есть право сказать ему, что он больной ублюдок и убийца и уйти, и он будет недалек от истины… — Боишься меня? — вполголоса спрашивает он. Симон весь сжимается в его руках и опускает взгляд. — Не то чтобы… Но я видел у тебя… Михал напрягается, ожидая услышать продолжение фразы, но оба замирают и замолкают, услышав в коридоре шаги. — Мишенька, ты не опоздаешь? — голос мамы из-за двери звучит приглушенно. — Щас, мам, я одеваюсь, — поспешно откликается он, и, шепотом, уже обращаясь к Симону, добавляет: — Поговорим с тобой об этом попозже. Тот заметно расслабляется, уходя от неприятного разговора. … Михал не помнит имен половины однокурсников, собравшихся в тесной квартирке на окраине Варшавы. Зато хорошо знает хозяина хаты. Антони, черноволосый дылда в очках, больше похожий на умницу-отличника, чем на любителя устраивать вписки, сидит ровно напротив, облизывая сухие губы и нервно прикусывая фильтр сигареты. Марек развалился на стуле рядом. Михал тоже откинулся на спинку, чтобы Ольга, чуть ли не касающаяся его боком, не подглядывала в карты. Пока она делает их всех — стаканчик с мелкими купюрами давно перекочевал к шикарной блондинке, и пацанам остается лишь исходить завистью, наблюдая ее удачу. Рядом гремит музыка. Звенят бутылки, кто-то за их спинами на кухне наливает еще и еще. Едко пахнет лаймом. Визжат девочки, слизывая друг у друга с рук соль и запивая текилой. — Михал, сколько? — сипло интересуется Марек. Михал складывает в уме, с ужасом понимая, что он устал и начал проваливаться в прострацию, а потому концентрироваться все сложнее. Нужно валить. Кажется, он потерял счет времени. Хорошо хоть не додумался выпить — из его бокала попивает Ольга, а он лишь делает вид, поднося виски-колу к губам. — Щас, — медлит он и тянет еще карту. Правильно ли он сосчитал? Король пик, зажатый между пальцев, поглядывает как-то недобро. Чего ему надо? — Двадцать два. Король вместе с другими картами падает на стол из небрежно разжатых пальцев. Михал поспешно корит себя: не стоило его так бросать, без уважения, вон он как смотрит. Что, если это он украл его удачу сегодня? — Лажаете, парни, — кротко улыбается Ольга, выкладывая на стол карты. Ровно двадцать один. Кажется, дама бубен хищно улыбается. Конечно, она смеется над ним, над неудачником Михалом. Они все смеются, пока оставшиеся у Михала купюры перекочевывают в банк, который держит Марек. Он проиграл даже меньше, чем скинулся на пиццу, но Михала это и не особо тревожит. Гораздо больше его пугает чувство нарастающей паники. Пора валить. Он сказал Симону, что к двум… Черт, водитель же так и ждет его у подъезда. Совсем один, в этом дрянном районе… — Сколько времени? — спрашивает Михал, попутно шаря по карманам. Телефон в рюкзаке, что ли? А рюкзак где-то… где-то неизвестно где. — Почти полтретьего, — подсказывает Антони, устало жмуря глаза. — Останешься на ночь? — Не, — мотает головой парень. Давит сигарету о край жестянки из-под колы, кое-как поднимается — кружится голова. — Поеду.  — Куда? Продолжать веселье? — хохочет Марек. Музыка становится гораздо тише, но все равно неприятно отвлекает и путает мысли. Какого хрена соседи еще не вызвали полицию? — Куда надо, — уклончиво отвечает Михал и жмет хозяину квартиру руку. — Спасибо. До понедельника? — До понедельника, — отзывается Антони. Михал жмет руку и Мареку, и еще паре пацанов, суетящихся тут же. Уже собирается уходить, когда Оля хватает его за локоть. — Подвезешь? Прекрасные голубые глаза, гладкие волосы, жесткий характер — она могла бы быть идеальной для него, и Михал это знает. Но сейчас и уже давно его мысли занимает совсем другой. — Не могу, — качает головой он. — Вызвать тебе такси? — Не стоит, — улыбается она и наконец убирает руку с его локтя. В коридоре он поспешно находит куртку, закидывает на плечо рюкзак и вываливается в свежесть и темноту подъезда. Сбегает по ступеням на один или два пролета вниз и останавливается, чтобы унять головокружение. Темнота окутывает ночным кошмаром. Бешено колотится сердце, так, что хочется придавить его ладонью, лишь бы не выпрыгнуло из груди. Почему вообще так темно? Где все лампочки в чертовом подъезде? Из углов, разом, как по команде, выступают тени, и Михал с трудом давит вскрик. Ему кажется. Он просто псих, больной, немножечко ненормальный, он сам все придумал. Тени в капюшонах одновременно наклоняют голову на правое плечо. Они смотрят на него с осуждением и жалостью, ведь они знают, что он сделал. Тот человек тоже смотрел на него так, пока умирал — он сидел, привалившись к стене и уронив голову вправо, и кровь черным пятном растекалась под ним. Схватившись за перила, как за путеводную нить, Михал, тяжело дыша, летит вниз, так быстро, насколько это позволяет тахикардия. Он пытается считать пролеты, но цифры никак не укладываются в голове. Он сбивается, когда шепотом называет цифру «пять» трижды и, полностью отдавшись во власть паники, бежит, на грани того, чтобы запнуться и кубарем скатиться с лестницы. Останавливается он лишь тогда, когда понимает, что дальше пути нет. До него не сразу доходит, что он видит, а потом изображение само выступает из тьмы. Это дьявол, нарисованный на дверях. Он не осуждает, смотрит скорее спокойно и устало, показывая Михалу, что он пришел туда, куда надо. Спустился на самое дно и готов войти в ад, как и положено. Звенит в ушах. Михал перестает отделять реальность от галлюцинаций и в ужасе отшатывается, как загипнотизированный, не смея отвести взгляда от дьявола. Под ногу некстати попадается ступенька ведущей наверх лестницы и он, запнувшись, падает. Спину прошибает болью, но это ничто в сравнении с чувством абсолютной беспомощности и обреченности, которое накрывает парня с головой. Михал хочет закричать, но перехватывает горло и он не может вымолвить и звука. — Миша! Чужой голос проникает в сознание словно сквозь вату. Михал не хочет знать, кому он принадлежит. Все определено. Дьявол заберет его, и все закончится. Брат был прав — ему стоило умереть еще в детстве. — Миша! Миша, вставай, пожалуйста! Хозяин голоса пытается приподнять его, подсовывая руки под плечи, но Михал лишь безвольно запрокидывает голову, обмякая и закрывая глаза. Ему не нужно больше смотреть, дьявол и так стоит перед ним, как живой. — Миша… Кто-то рядом всхлипывает. Укладывает его голову к себе на колени, гладит по лицу, убирает со лба прядь коротких волос. Неожиданно дьявол перед внутренним взором исчезает. Остается лишь тьма. Михал тонет в этой тьме, чувствуя, как постепенно замедляется сердцебиение и вдыхать приходится все реже. А потом внезапно выныривает. Распахивает глаза, судорожно дергается, словно просыпается от кошмара, и сердце вновь стучит как сумасшедшее, что аж перехватывает дыхание. — Миша! Ты очнулся, Боже… Тебе нужно на воздух, поднимайся, ну же. Тело наконец обретает силу. Михал поднимается, опираясь на Симона, и тот поспешно ведет его куда-то наверх и прямо, легко ориентируясь в полумраке. В лицо ударяет сырость и свежий ветер, слышится шум машин-полуночников где-то за углом, тепло светятся фонари. Михал тяжело падает на скамейку, еще приходя в себя, и инстинктивно притягивает к себе Симона, жмущегося к нему боком. — Спасибо, — наконец говорит он, прислоняясь щекой к чужим волосам. Капюшон, который на него заботливо натянули, чтобы не пялились бессонной ночью бабки из окон, падает на глаза. Но это уже приятная темнота, а не фильм ужасов. Симон все еще держит его за запястье лежащей на колене руки, будто боится, что он убежит. — Ты меня жутко напугал. — Извини, — коротко отвечает Михал, не зная, что еще сказать. Он и сам себя напугал. Он ненавидит свое больное сознание за эти штуки, но ничего не может сделать. — Ты видел там… дьявола? — Это мерзкое граффити на двери в подвал, — выдыхает Симон. — Всего лишь граффити. — Вот как… Михалу стыдно за эту слабость. Но дьявол был как настоящий, и эти тени… Ему снова померещилось, но до чего же это было ужасно. Симон выкручивается из объятий, берет его лицо в свои руки и заглядывает в глаза. Михал, будучи еще в растерянных чувствах, даже смущается от такого, но боится и шелохнуться, чтобы не спугнуть. Ощущать его теплые ладони на щеках и безопасную близость посреди холода малознакомой улицы хорошо и успокаивающе. И плевать, если их кто-то заметит. — Ты ведь употребляешь что-то? — серьезно спрашивает он. Теперь Михал догадывается, что парень рассматривал зрачки. От него не пахнет алкоголем, так что это стало бы логичным объяснением произошедшего. — Нет, — отвечает коротко. Это абсолютная правда. У него-то и от травы была дикая паническая атака и истерика, а от чего-то тяжелого он наверняка бы рехнулся. — Тебе станет еще хуже, если ты продолжишь употреблять, — говорит Симон, все еще касаясь его лица и бережно гладя пальцем по щеке. Конечно, он не верит, и его можно понять. — Ты себя убьешь. — Я честно ничего не пью, не нюхаю, не курю… Ну, сигареты… — Я видел у тебя… Вот оно как. Михал осторожно убирает его руки от своего лица, крепко сжимая чужие запястья, и так и удерживает. — Я продаю их иногда. Но не больше. — Травишь других? — разочарованно качает головой парень. — Тогда чем это отличается…? Он не добавляет «от убийства», но Михал и сам все прекрасно понимает. Ничем это не отличается. Просто это его шанс почувствовать себя нужным другим людям и таким же успешным, как брат. Деньги и общение. Все как у брата. Все как у нормального человека. — Однажды ты можешь сорваться… Мне за тебя страшно, — говорит Симон, опуская взгляд. Теперь у него есть Симон. Но он здесь, пока отец платит ему деньги. Михал подается вперед и прислоняется своим лбом к чужому. Предлагает: — Давай… Давай я выброшу эту дрянь прямо сейчас, а ты мне пообещаешь. — Пообещаю что? — Что когда ты вернешься учиться, ты не забудешь меня. Что мы сможем встречаться иногда. — Миша, я даже не знаю, вернусь ли я… — теряется он. Михал и сам знает, что глупо просить о таком. Может быть, они возненавидят друг друга уже через неделю. Но пока ему нужен хоть какой-то стимул, чтобы все изменить. Хотя бы иллюзия того, что он нравится, что он нужен. Он так страшно боится одиночества. — Ты вернешься учиться. Я говорил с отцом, у него есть приятель, который сказал, что тебя можно восстановить на том же курсе, где ты был. Не начинать с первого. Он хотел преподнести это в более радостной обстановке, но раз уж все так получается… Удивленный, Симон чуть отстраняется.  — Я благодарен, правда, но я не могу тебе ничего обещать… — Но сейчас я тебе нужен? — все равно стоит на своем Михал. Потом он будет ненавидеть себя за этот допрос, но в данный момент он ощущает себя маленьким мальчиком, заливающимся слезами после очередной выходки брата и желающим, чтобы его хоть кто-то пожалел. — Да… Разрушая неловкость, отчетливо читающуюся на чужом лице, Михал тянется к нему и мягко целует. Страх и дурные воспоминания наконец отступают.