И пепел наш смоет Нева

Слышь, злодей, а ты чего радуешься? Мария припарковалась во дворе ничем не примечательного многоквартирного дома. Покрыв голову шарфом, взяла ключи от машины и вышла, медленно двинувшись в сторону офиса, располагавшегося по соседству. От полиции, даже если за ней следят, ее вполне успешно скрывала опустившаяся на город тьма. Были свои плюсы в том, что весь этот апокалипсис не выпал на «белые» питерские ночи. Тебе пожизненное светит. Она чувствовала, что что-то произошло. Что-то нехорошее. С Сергеем, с Птицей. С ними двумя. Они же всегда вместе. Как бы сильно Разумовский не желал избавиться от своего альтер-эго, и как бы яростно это альтер-эго не пыталось заглушить Разумовского. Этот внутренний конфликт Птицу только подпитывал, раззадоривал, злил. Двигал. А самого Сергея он изводил и медленно губил. Но если бы Мария сказала, что Птица ей не по душе, что она ненавидит его и всеми фибрами души желает видеть только «настоящего» Разумовского — она бы соврала. В этом желтоглазом чудовище что-то было. Какой-то огонь, нездорово откликающейся в ее проданной рыжеволосому дьяволу душе. — Что за… — замерев во внутреннем дворе ставшего родным здания, Воронцова в искреннем недоумении уставилась на крошку стекла, внезапно захрустевшую под ногами. А потом она увидела мотоцикл. Запрокинула голову. И почувствовала, как сердце рухнуло куда-то в пятки. — Не может быть, — вой полицейских сирен раздался где-то совсем неподалеку, но она все никак не могла оторвать взгляд от пентхауса, на месте одного из панорамных окон которого сейчас зияла черная дыра с тусклым светом, по всей видимости исходящим от внутреннего освещения самой комнаты. Попался? Проиграл? Птица? Невозможно. Попятившись, Мария заметалась. Полиция явно ехала сюда, и, что бы не произошло между Разумовским и Громом, если они схватят еще и ее — лучше от этого никому не станет. Хуже, впрочем, наверное, тоже, но об этом девушка в тот момент предпочла не думать. Она искала, куда можно было бы спрятаться. И, кажется, нашла. — Ну и чего ты добился, а? Гром покачал головой, проигнорировав отчаянно трепыхавшегося в руках Дубина миллиардера. Пчелкина вздохнула, и этой реакции хватило, чтобы тот продолжил плеваться ядом с удвоенной силой: — Вернул все на круги своя? — лицо Разумовского дергалось, словно он был марионеткой в руках кукловода с эпилепсией. Слова Игоря он пропускал мимо ушей, — Цепной пес режима, что уж тут… — Да я каждый день все это вижу, — развернувшись, майор все-таки взглянул на трясущегося в бессильной ярости психопата, — Только на улице, а не с высокой башни. Несправедливость, безнаказанность… Гниль эту всю. Желтые глаза скользнули по его лицу и опустились, вперившись в пол. Его била дрожь. Агония, состояние аффекта. Эмоции от битвы все еще не отпустили. А, может, причина была вовсе и не в этом. — Ты думаешь, ты один людям помочь хочешь? — Гром усмехнулся, и Сергей мотнул головой. С мокрых прядей сорвалось несколько ледяных капель, — Достоевского читал? Нельзя людей убивать. Можно. Птица выдохнул сквозь сжатые зубы. Порезы саднили. Некоторых нужно убивать. — …А иначе весь мир с катушек слетит, — закончил свою проповедь Игорь и для убедительности своих слов ткнул Разумовского в грудь, — Как ты. Зря. — Я был единственной надеждой этого города! — рванувшись вперед, Сергей едва ли не вжался в Грома, зашипев ему в ухо, почти касаясь искромсанными губами коротко стриженных волос, — Я… Дима сумел-таки справиться с неуправляемым подопечным и с силой вжал того в стенку лифта, оторвав от Игоря. Юля не упустила возможности заснять эту сцену на телефон. Гром же только поморщился, тяжело вздохнув: — Наш город справится без тебя. Лифт остановился на первом этаже, открывшись и на этот раз не издав ни звука. Все здание словно в одночасье вымерло одновременно с тем, как повязали его хозяина. Даже Марго молчала, но никто, кроме Грома на эту зловещую тишину внимания не обратил. Наверное. — Не прошло и часа, — Юля сверилась с наручными часами и приветственно помахала «вовремя» подоспевшему подкреплению. Дубин подтолкнул Разумовского к искренне удивленным коллегам. Известие о настоящей личности орудовавшего в городе маньяка потрясла всех в отделении. Их счастье, что журналисты сюда еще не слетелись. Гром, не веря своим глазам, медленно двинулся навстречу к живому и невредимому Прокопенко. Юля продолжала все фотографировать и снимать на видео. Наступил прям-таки хэппи энд. — Ну здравствуй, дружок, — Федор Иванович подошел к Чумному Доктору, но свой шутливый настрой растерял в тот же момент, как посмотрел преступнику в глаза. В них не было ни раскаяния, ни сожаления, ни горечи от собственного проигрыша. Только ненависть и уверенность в собственных силах. Его увели. Вытолкали на улицу, но в машину посадили не сразу — Дима отвлекся на Грома и Прокопенко, а парень, которому он передал задачу «конвоировать» Сергея, зацепился языком со своим другом из московского отделения. Тема для обсуждений теперь у всех была одна. Перемену в Сергее заметила, опять-таки, Пчелкина. Ей вообще удивительно везло наблюдать сцены с Разумовским, которые никто кроме нее не увидит, но которые играют во всей этой вакханалии далеко не последнюю роль. Вот и сейчас. Она увидела, как он сначала пристально всматривался куда-то в темноту, а затем вдруг улыбнулся. И боли в этой улыбке было больше, чем во всех его криках, угрозах, и желчных язвительных выпадах в сторону всех и вся. Пчелкина догадывалась, что, нет, кого он заметил. Но Юля ничего не сделала, и ни разу об этом потом не пожалела. Разумовский же лишь передернул плечами, резко отвернувшись и послушно сев в полицейский УАЗик по первому же приказу. — Ну что, и тебя справедливость за жопу схватила, а? — один из офицеров загоготал и встряхнул миллиардера за плечо. — Не трогайте. — Чего? — Не трогайте меня, пожалуйста. Полицейские переглянулись, снова заржав. Машина тронулась с места. Похихикав еще немного, молодые ребята решили все-таки оставить психа-убийцу в покое. Им не было дела до того, что тот почему-то вдруг притих, ни с того ни с сего забившись в самый дальний угол и молча уставившись на собственные ладони. В свете уличных фонарей, попадавших в салон через окна, глаза Разумовского в тот момент были лазурно-голубыми. Но никому до этого не было дела.

***

А потом был суд. Суд, обвинения, и экспертизы, которые должны были доказать вменяемость (или невменяемость) подсудимого, и в зависимости от результатов определить тому законное наказание или принудительное лечение. От адвоката Сергей отказался. А спустя несколько дней его пребывания в тюрьме Мария узнала, что «Вместе» отныне будет функционировать в «фоновом» режиме — обновлениями, улучшениями и прочим заниматься без Разумовского никто не смог бы. Поэтому оставалось лишь поддерживать работу приложения и ждать чего-то неопределенного от будущего рынка информационных технологий. Так или иначе, саму Воронцову собственные должность и рабочее место интересовали почти что в последнюю очередь. Поселившись в небольшом отеле в ничем не примечательном спальном районе Петербурга, девушка вот уже неделю вела абсолютно затворнический образ жизни. Без телефона, банковской карты и смысла в жизни. Матери она отправила письмо почтой России — сделала это она, скорее, на автомате, почти сразу же, как заселилась в свой номер. Почти сразу же, как уехала с Казначейской в ту проклятую ночь. Я вернусь. Как только все улажу. — Самонадеянный, — скрипнув зубами, девушка выключила телевизор, где по новостям только и делали, что показывали «опаснейшего убийцу современности». Сделав несколько кругом по небольшой комнатушке, Мария подошла к окну и уставилась в серое небо, — Птица, какой же ты дурак. Что теперь мне делать? Приговор вынесли спустя еще почти две недели. Разумовскому официально диагностировали психическое заболевание и определили его в лечебницу. И теперь у него было два пути — «вылечиться», доказать свою адекватность, и сесть в тюрьму, либо же гнить до конца своих дней в этом чертовом Алькатрасе — больнице где-то посреди Финского Залива с правилами хуже, чем в колонии строгого режима. Ни на какие встречи, передачки, какую-либо связь рассчитывать не приходилось. Она сама — преступница, разница только в том, что не пойманная. Оставалось только жить дальше. Скрываться, шугаться каждого звука и тени, и наблюдать, как снятые с карты наличные деньги с каждым днем все больше превращаются в ничто и пустоту в кармане. Так прошел еще месяц. А затем она увидела снятый каким-то отбитым на голову журналистом репортаж о том, как справедливо «пытают» Чумного Доктора, едва не превратившего жизнь всех петербуржцев в Ад. Молодой человек сумел как-то договориться с администрацией лечебницы, и ему позволили снимать во внутреннем дворе и немного — в «переговорной», куда его пустили явно за нехилое такое спонсорство нашей прекрасной государственной и бесплатной медицины. — У пациента диагностировано крайне интересное заболевание, — умиротворенным тоном говорил некий профессор Рубинштейн, главный там, видимо, по различного рода экзекуциям, — … Наше лечение уже дает плоды. Потом следовал нерадивый монтаж, и вот уже по одному из главных федеральных каналов показывали снятый исподтишка разговор лечащего врача и его «любимого» пациента. Точнее того, что от него осталось. Мария с трудом поборола желание выключить телевизор, к горлу подступила тошнота. Ей не верилось, что это существо на экране — действительно тот самый Сергей Разумовский. Ее Разумовский. От него не осталось даже красивой оболочки. Отросшие волосы были грязными, пряди путались в колтуны, которые бросались в глаза, даже несмотря на плохое качество видео. Всегда бледная кожа сейчас приобрела нездоровый землистый оттенок. Черты лица заострились, на этот раз не из-за «проявления» Птицы, а, скорее, из-за критического недобора веса. Тонкие губы были покрыты корками засохшей крови, а глаза… Боже, что это были за глаза. Стеклянные, настолько светлые, что казались почти прозрачными. Пустые. Мёртвые. Глаза забитого зверя, не понимавшего, за что его мучают и почему так больно. — Я… у меня голова кружится, — сиплый шепот и попытка сощуриться и сфокусироваться хоть на чем-то. Марии показалось, что это сказал не он. Она не узнала его голоса. Или не захотела узнать. — Это побочное действие назначенных вам препаратов, — Рубинштейн смотрел на пациента, но видел лишь подопытную крысу — отношение к пациентам чувствовалось по одному лишь тону, — Вы отказываетесь от еды, хотя это могло бы значительно облегчить адаптацию к серьёзным лекарствам, которые вы должны принимать. — Если я буду есть… — его голова тряслась, а бездушные глаза беспрестанно бегали, — Мне перестанут делать больно? — боль была адская, незаслуженная, такая по-детски привычная, словно он вернулся в свой детдом, где вокруг только боль, боль, и еще раз боль. Боль и ничего больше. Боль и отсутствие возможности сбежать. — Никто не причиняет вам вреда нарочно, — врач встал со стула и закрыл собой снимавшую разговор камеру, — Весь медперсонал нашей клиники желает вам только добра. И скорейшего выздоровления. Он сделал жест рукой и поспешно подошел к двери, негромко окликнув санитаров. Камеру убрали. Последним кадром жутчайшего видеорепортажа стал взгляд Сергея, направленный прямо на оператора и словно бы обращенный к зрителям этого гребанного зоопарка. Воронцова выключила телевизор, швырнув пульт на постель и упав на колени прямо в центре комнаты. Слезы беззвучным потоком полились по ее щекам, но хуже всего было устойчивое ощущение полнейшего бессилия. Что она может? И что будет с Разумовским дальше? Останется ли в этом замученном теле вообще хоть что-то от Разумовского? А от Птицы? Марии вспомнилась та ночь, когда его схватили. Тогда она видела его в последний раз. И он ее тоже. Она пряталась за мусорными баками в самом дальнем углу двора. На счастье, Сергей всегда был озабочен вопросами экологии, поэтому мусор, производимый в офисе, тщательно разделялся и сортировался. Баков было много, а вот фонарей в этой стороне катастрофически не хватало. Чем девушка и воспользовалась. — Постойте-ка здесь, господин Разумовский, — долетел до нее голос с издевкой, принадлежавший одному из молодых парней-полицейских. Несколько человек стояли возле машины, что-то негромко обсуждая. Один из них держал преступника за наручники, сковывающие его руки за спиной. Сергей не вырывался и молчал, и поэтому никто не обратил внимания на то, куда он смотрит и о чем думает. Никто, кроме находящейся в здании Юлии Пчелкиной, но и она не сразу поняла, что именно привлекло внимание Разумовского. Мария же смотрела на него во все глаза, отчетливо осознавая, что он ее заметил. В желтых глазах читался укор и раздражение. Ослушалась, пришла в самый центр событий, увидела его побежденным. Но не сломленным. Птицу им сломать так и не удалось. Мария попятилась глубже в темноту, боясь выдать себя малейшим звуком или движением. Привстав, она посмотрела на Разумовского в упор, беззвучно прошептав «Я спасу тебя» в какой-то абсурдной надежде на то, что он услышит или прочтет это в ее мыслях. Сев за самый дальний бак и убрав с лица прилипшие ко лбу волосы, девушка посмотрела на него вновь. Тревожный взгляд изумрудных глаз столкнулся с испуганным взглядом светло-голубых. Птица ушел. А Сергея сломать им не стоило больших усилий. Он и так давно уже был разломан, растоптан, выжжен изнутри. — Я пообещала ему то, чего не смогу выполнить, — тихо сказала Воронцова креслу в дешевом номере затхлого отеля. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, она мотнула головой, отгоняя и без того мучившие ее во снах воспоминания, и медленно поднялась на ноги, — Я пообещала ему спасение, одной ногой стоя в той же тюремной камере. Лучше бы схватили меня, а не его. Я бы умерла, если б это тебя спасло.

***

Прошло еще несколько дней. Поначалу Мария их считала, но позже едва ли стала замечать, что закончилась очередная ничего не изменившая неделя. В один из по-весеннему промозглых вечеров погруженный в тишину и тоску номер отеля пронзила истошная телефонная трель. По собственной глупости девушка сняла, ни на секунду не замешкавшись и даже не предположив, что это могла быть полиция: — Алло? — Мария Воронцова? — Кто это? — Если хотите спасти Сергея, приезжайте через два часа по адресу… Искаженный голос напоминал робота. Такие же нотки проскальзывали в интонациях Марго, правда, в случае с голосовым помощником «Вместе», Разумовскому удалось очеловечить ее почти полностью. В случае же со звонившим ей сейчас анонимом, сильно утруждать себя человек явно не планировал. Или просто-напросто не успел. В любом случае, когда Мария об этом задумалась, трубку тот уже повесил. Первым делом она прогуглила продиктованный ей по телефону адрес — какая-то промзона, то ли действующие, то ли нет плавильные фабрики где-то на задворках Обводного канала. Не сказать, что очень обнадеживающе. Но терять было нечего. На место ей удалось приехать чуть раньше назначенного времени. Дождавшись, когда такси уедет подальше, Воронцова медленно двинулась по направлению ко входу в здание, не открывая зонт и бездумно шлепая по лужам светло-серыми кроссовками. Дверь внутрь оказалась не заперта. — Не сомневался, что вы приедете. Мужской, на этот раз обычный низкий, но без каких-либо помех, голос, раздался откуда-то из темноты. — Кто вы такой? Вопрос повис в воздухе. Дверь за девушкой захлопнулась, погрузив их в кромешную темноту. По какой-то неведомой причине страха она не испытывала вовсе. Мелькнула мысль, что страх в ней уже просто атрофировался за ненадобностью. Осталось только любопытство и какая-то безумная, сумасшедшая надежду, всколыхнувшаяся где-то в глубине того, что осталось от ее некогда горящего сердца. Послышался короткий щелчок, и спустя несколько секунд в помещении загорелся тусклый желтоватый свет. — Мне кажется, я могу не утруждать себя представлением. Мария вздрогнула, повернувшись на голос, и попятилась, едва не упав прямо на бетонный пол. На нее смотрели внимательные глаза неестественно синего цвета. Суровые черты лица, черная одежда, что-то звериное во взгляде. Он был такой же, как и на тех старых фотографиях, гуляющих по интернету и, наверняка, где-то хранящихся у Разумовского. — Похоронили меня, да? Ухмылка и протянутая к ней рука. — Очень-очень зря.