«Я знаю, что когда твой подлинный цвет рвет тебя изнутри, можно завернуться в десять слоев белого или черного, ничего не поможет. Все равно, что пытаться заткнуть водопад носовым платком».
Мариам Петросян «Дом, в котором».
У Шадиса в кабинете на стене висит такая унылая, по мнению Райнера, фотография, где он и ещё десяток ребят в своих этих уродливых каркасах, как титаны, стоят и лыбятся сквозь прутья шлема. Видимо, Кольт Грайс подумал, что через шлем этот лица не видно — можно поэтому глаза закрыть. Один, как дурак, стоит теперь, и будет так ещё несколько лет стоять. Если не в кабинете, то в главном зале между позолоченных статуэток. И все, проходя мимо, будут смеяться и думать, что он не специально, а он как раз... — Райнер... ... дурак и есть. — Ты же понял, что тебе сейчас сюда вход запрещён? Браун спокоен. Он выдыхает тяжело, как будто у него в переносице застрял какой-то инородный предмет. Может быть это чужое мнение. Хуй знает. Он ещё раз обводит взглядом деревянную рамку фотографии и возвращается к серьезному лицу тренера. Понял ли? Пф, конечно, понял! Понял ещё тогда, когда ебаная злоба обжигала легкие, а он шёл по тёмной, почти ночной улице, и фонари, противные уродливые одноногие великаны — раздражали. У фонарей вообще есть дизайнер какой-нибудь? Типа, почему у них всегда “головы” с лампочками опущены? Они как будто все время разочарованы, как будто стоят и произносят предательски тихо в спину: “да уж, такого мы от тебя не ожидали”. Не ожидали, что ты разъебешь тот несчастный киоск. Кстати, кто вообще сказал такое слово: “разъебал”? “Райнер разъебал киоск”. Он ничего не разъебывал, он просто разбил стекло. Камнем. Никто вообще не пострадал. Кроме стекла, конечно. Оно так звонко треснуло, образовывая беленькую паутинку, аж в голове засвербело, словно у него в мозгу провод отошёл. Какой-то неизвестный проводочек. Вот он работал, работал, за что-то отвечал, а потом порвался и... как-то так. Но Райнер спокоен. Он знал. Он все прекрасно понимал. Может быть кто-то и думает, что Райнер Браун — кусок мяса, фаршированный стероидами, что у него в мозгу не серое вещество, а протеиновый коктейль, но это не так. Он понимал, что человек, которому каждый день впаривают не его мечты, не его мысли, да и вообще заставляют делать то, что он не хочет совершенно, в конце концов треснет, как то стекло. Да, он капитан школьной команды по регби, да он трахает красотку школы, да у него папочка неплохой такой денежный мешок, как многие думают, да он талантлив, да-да-да. Браун слышит это, пока шнурует кроссовки, пока берет поднос в столовой, пока пихает в себя пасту с креветками на юбилейном ужине друга отца. Сидит, смотрит на своё искажённое, отражающееся в бокале лицо и понимает, что это реально он. Бесформенный, размытый, нечёткий. И что же это тогда за субстанция? В целом. Без всяких родительских желаний. Из чего склеена? — Слышишь меня? — тренер продолжает существовать напротив. — Да. — А че молчишь? Он выглядывает из-под белёсых ресниц равнодушно. — А что сказать? Я вернулся, чтобы забрать форму. Звучит примерно как: “мне похуй”. Кис Шадис делает вид, что что-то понимает. Браун готов продать душу, лишь бы не начались разговоры про школу, про драки, про родителей, которые, конечно же, ничего не понимают никогда. — Большой штраф? — Тысяча двести, вроде. — Вроде, — едко усмехается, и Райнер сжимает челюсти. Но он спокоен. — Скажи ещё спасибо своему папе, что только штраф, — масло в огонь. Спасибо, блять. — Что с тобой? — его уродливые морщины на лбу становятся еще глубже, когда он хмурится. По отношению к Райнеру применяют дырокол. Точно такой же, какой лежит на отцовском столе в кабинете. Невидимый и очень больной, пробивающий внутренности. “Что с тобой?” . Для чего такие вопросы? Райнер не может находиться тут, среди стен, увешанных грамотами и фотографиями, особенно понимая, что с одной из них или даже с нескольких смотрит он сам, улыбающийся. Ненастоящий. Райнеру срочно нужно свалить. Обрасти непробиваемым хитином, чтобы не слушать и не слышать. Никого из них. — Я случайно, — самый идиотский ответ, после которого в голову ударяет ещё больше. — Я пойду, заберу форму. У Шадиса как будто брови на лысину собрались заползти после Райнерских откровений. Смуглыми пальцами он загибает кончики каких-то документов на краю стола. Так секунды три. — Разговаривать ты не хочешь. Ясно. Браун ухмыляется про себя: а с чего вы вообще решили, что он собирался? Может быть года четыре назад всё бы высказал. Сам бы себя на пол пролил. А сейчас поздновато узнавать что да как. Он сглатывает, кивает головой едва заметно и разворачивается к выходу из кабинета, как в затылок стреляют: — Галлиард будет новым капитаном, если тебе интересно. Коллапс. О, старик, ты добьёшь сегодня. Лучше бы реально вмазал, чтобы в носу запульсировало. Парень делает шаг, почти упирается резиной кроссовка в дверь, но всё же тормозит. Это такое непонятное состояние, когда тебя вроде как одолевает внезапная тошнота, но неясный отросток в мозгу умоляет послушать про то, какой Порко усердный, хороший мальчик. Это почти то же самое, что сдуру засунуть ободранные пальцы с кровоточащими кутикулами в лимонный сок. Нахуя, конечно. Логично, что будет больно, ну и? — Райнер, — грозно. Блять. И снова перед ним пучеглазое лицо Шадиса, нисколько не доброе. — Ты заблуждаешься. Рот хочет вытянуться в улыбку, но Браун этому противится. Просто странно двигает головой, как несколько минут назад, и выходит в прохладу школьного коридора. Пустота. Из гортани наружу просится то ли крик, то ли рычание, что-то такое животное и неприятное, и Райнер просто шумно выдыхает через нос. Помогает совсем чуть-чуть. Такое чувство, что если разомкнуть губы хотя бы на один миллиметр, то его тут же вывернет. “Галлиард будет новым капитаном, если тебе интересно”. А интересно? Мозг скажет : “нет”. Сердце одновременно с ним: “да”, а Райнера в очередной раз прошибет холодный пот. Такая же история, как и на вечеринке у Пик. Его ебаные глаза: большие, зеленые, отдающие желтизной на свету, греющие взглядом загривок, пока Райнер открывает себе пиво. Вечно следящие, вечно ухмыляющиеся, вечно недовольные и упрекающие. Лучше иглы под ногти засунуть до посинения, чем так вот: плавиться, материться про себя тихо, от того, что металлический язычок банки нечаянно оторвался, и от того, что его тело уже порезали мысленно на пятьсот кусков, а он ведь даже ничего не сделал. Он не трогал его. Он не ходил рядом. Он даже за тот вечер ни разу с ним не заговорил. Зато он ласково провёл ладонью по хрупкому плечу Хистории. Когда это всё началось? Это завязывалось годами в морской узел на его шее или так, вмиг возникло, как опухоль головного мозга. Неизвестная мутация и хоп — пиздец. С каждым днём всё хуже и хуже, а Порко тоже, кстати, не очень себя чувствует. Пусть он гнёт спину, стрижёт виски раз в месяц, голову свою носит на шее, как драгоценный камень: высоко задирает подбородок, но, черт, ему также колит между рёбер. Стоит вспомнить, как они впервые остались наедине: надо было съездить, забрать для Пик посылку. Она попросила, так как была занята в школе, у Галлиарда машина была в ремонте, а Райнер оказался не против помочь не Порко, а Пик в первую очередь. Брауну часто побоку: кто, что. Он просто крутит в голове какую-нибудь мысль, он может молчать долго-долго, даже если рядом будет красивая девочка, типа Рейсс, но когда рядом на переднем сидении оказался Галлиард, ему стало не по себе. Не то, чтобы Райнера распирало желание поговорить с ним, но почему-то сильно сжимало внутренности, как при посадке самолета. Порко тогда без разрешения, остервенело начал насиловать пальцами радиолу, пока Райнер сам не потянулся к ней и задел его. И ничего не произошло вроде бы. Галлиард убрал свои холодные руки и продолжил молчать уже под звуки радио, но песни, если честно, Райнер не вспомнит, да он тогда даже не слышал музыки, лишь беготню собственных тараканов под черепом. Тогда было всё и ничего одновременно. Если бы он задел Кольта во время тренировки, если бы случайно коснулся Бертольда на лабораторной по физике, потянувшись за линейкой — ничего. Дотронуться до Порко Галлиарда равно порезаться листком бумаги: больно и неожиданно. Это было в самом начале. Потом пошли уже ножи и палки, гильотины и виселицы — и всё в нем. Порко носит в себе этот убийственный холод со средней школы и постепенно им же и травится. Был ли он таким до гибели старшего брата? Да, был. Сейчас эту начинку из злобы и неприязни завернули в толстый слой отчуждения. Райнер понимает в чем проблема, а Галлиард воротит носом. Морщится, плюётся, крутит у виска, а в подреберье кости лижет лезвие. Нужна операция и принудительное лечение, иначе от Порко не останется ничего, кроме мясных обрубков. Есть пилюли какие-нибудь для принятия себя? Браун застегивает защиту на коленях в шумной раздевалке, приподнимает голову, упираясь взглядом в плавный изгиб его поясницы и думает, что пора уже наконец-то себя осознать. Самокопание — дело хуевое, откровенно говоря. Порко резко поворачивается на чей-то зов, и по пути стреляет в Райнера, который даже не начинает растерянно бегать глазами. Смотрит, не шевельнувшись, типа: “че ты мне сделаешь?” Ты сам педик, ну. — Отвали, — сказал позавчера в комнате, где позже Жан отходил от травы. Сказал ни громко, ни тихо, но по ушам резануло. — Ты мне нахер не нужен со своими пидорскими пристрастиями, — выплевал в лицо. У Райнера тогда челюсти срослись от злобы, а язык превратился в неподвижный ошмёток, по крайней мере, так показалось. Спустя секунд шесть получилось открыть рот: — “Пидорские пристрастия”. Что за бред? Он ведь никогда не лез к нему. Не говорил ничего про эти самые "пристрастия“. У них даже переписка в фейсбуке последний раз была, наверное, года три назад. — Может это у тебя проблемы, Порко? — спокойно. Как обычно. У Галлиарда тогда неплохо подгорело. У него, скорее всего, половина мозга покрылась чёрной окалиной. Он стоял напротив, задирал свой и без того слегка курносый нос, вероятно готовясь пробить Райнеру лоб, но на удивление произнёс: — У меня? Нет. — Правда? — Правда. Отъебись. Хлыстом по коже. — Ты слишком груб ко мне, — искренне. Порко попал в яблочко. Он медленно изгибает правую бровь, приподнимает уголок губ, устремляясь взглядом к его: сухим и бледно-розовым. Потом приподнимает второй, и у Брауна сердце само на рёбра бросается, словно что-то понимает. — Ты ебаное ничтожество. Забудь, что я существую, — замолк на мгновение, чтобы добавить. — Мне неприятно, когда ты пялишься сзади. Приоткрываешь нутро, а тебе туда харкают. Как в грустных фильмах. У Райнера ладони затряслись, и он бы... Он бы, правда, вдарил ему, чтобы мозг через ноздри вытек. Вдарил бы, если бы Порко действительно так думал. Но он врет. И это Райнера ранит больше всего. Ты всю жизнь был красавчиком из американских сериалов про подростков, и у тебя было всё. Спустя минут двадцать, когда камень застрянет в стекле, ты потеряешь это всё и, кроме того, стряхнешь с себя слой плесени. Ты не просто разбил окно, ты себя вынул из душной ржавой клетки. И всё теперь другое, даже воздух кажется свежее, как после мятной жвачки. Жаль, что Порко себя достать не может. Очень жаль. Он сам иногда задерживает взгляд, когда Райнер поворачивается в душевой к стене. Голова даже не успевает прикинуть, что её обладатель почти дошёл до раздевалки и почти дотянулся ладонью до длинной ручки, как тут же едва не встретился переносицей с каркасом двери. Почти не разбил себя на две равные части, но виноват бы был не он, а кое-кто другой. Бледный почему-то и также на чем-то сосредоточенный. Видимо совершенно позабывший, в каком пространстве находится. Глаза у Порко становятся больше. Но Райнер спокоен, хотя ему словно утюгом по коже прошлись. Он делает короткий шаг назад, как бы пропуская совершенно незнакомого человека, и проходит внутрь, чувствуя слабый запах дезодорантов. Он бы и виду не подал. Он бы даже не стал думать о Галлиарде — достаточно на сегодня. Но тот, как хроническая язва, начинает кровоточить, размыкая рот: — Ты был у Шадиса? Ой, что это? Дружеские переживания? Навряд ли. — Да, — отрезает, грубо набирая код шкафчика. Дверь захлопывается, отсоединяя Порко и Райнера от коридора. От школы. Сохраняя их в пределах этой душной комнаты. Здесь сейчас станет еще хуже, блять. — Ты новый капитан, — опережает, лишь бы не слышать вопросов в его этой надменно-дерзкой манере. — Я знаю уже. — Поздравляю. Раздаётся жужжание и щелчок дверки. Райнер просовывает напряженную руку, упираясь в скорлупу шлема. — Ты реально долбаеб, Браун. Его лезвие никогда не станет тупым. Будет резать, и каждый раз до сердцевины, пока она вся не вытечет. Райнер понимает. Райнер совсем не нервничает. Так, слегка раздражается, словно к голой спине приложили кусок льда. Вытягивает руки вдоль тела, медленно поворачиваясь к выходу. — Нахуя ты это сделал? Хистория разочарована, — даже с расстояния Райнер замечает, как губы Порко слегка дёргаются, хотят улыбнуться. — И че? — Да так, — ему определено нравится видеть, как его соперник начинает прирастать к кафелю, давить в себе искрящуюся злобу. Или не давить? Или всё же выпускать потихоньку? У Райнера в носу начинает чуть ли не щипать от резкого запаха мажористых духов, когда он врезается торсом в Галлиарда, почти прижимая его к двери, почти впечатываясь подбородком в его переносицу. Браун по сравнению с ним — каменная глыба. Не настолько, чтобы очень , но да, достаточно большая. Порко издал звук, как будто ему неожиданно вонзили нож в солнечное сплетение. Шах и мат. — Ты еб... Широкая горячая ладонь накрывает его рот. — Замолчи, — тихо, как будто их кто-то услышать может. Райнер слегка сутулится, сдавливая пальцами чужую челюсть, и где-то на закромах сознания до сих пор не одупляет: почему этот придурок позволяет ему стоять вот так вот? Находиться близко-близко и продолжать впечатывать его напрягшееся тело в дверь? Райнер смотрит в огромные глаза Порко, словно впервые, видит его мечущиеся зрачки и как будто себя винить начинает. Он чувствует: внутри подозрительно теплеет, но ослаблять хватку всё же не хочется, потому что этот ебалан в край охуел. И всегда охуевал. Говорил, что хотел, смотрел, как на мусор, хотя Браун был капитаном. Закатывал глаза, цокал, хамил, молчал и старался первым уйти из раздевалки, чтобы не оставаться с ним наедине. Райнер клянётся, что так оно и было. — Ты боишься, — дышит в собственные пальцы, продолжая снимать кожу Галлиарда. Может быть экс-капитану хотелось ещё сказать что-то важное своему “преемнику”, но зубы последнего оказываются быстрее и острее всех подготовленных Райнером речей. Он дёргается, ступает назад моментально и сдавленно матерится, бросая взгляд на оставленные отпечатки. — Иди лечись, клоун, — Порко проговаривает каждое слово и хватается за ручку. Видимо для того, чтобы спустя секунду накинуться на Брауна. Вцепиться в затылок ещё грубее, чем он в его челюсть только что, ещё крепче, чем хозяин, хватающий за холку бешеного пса. Так сильно, что подушечки пальцев начинают зудеть. Он всё сделает для того, чтобы Райнеру было больно, чтобы он впитал в себя всю ненависть, которую Порко для него бережно выращивал. Он бы даже назвал её в его честь, и определено так сделает, а пока единственное, что способен отражать его мозг — это жаркий язык Брауна, прорывающийся внутрь, скользящий по его языку. И этого пиздец, как мало. У Райнера заканчивается воздух, и он отрывается, проводя мокрыми губами по гладко выбритой щеке Галлиарда. Он всегда вычищен, всегда выбелен, как игрушечный солдатик избалованного ребёнка. Браун жмётся лбом к влажной скуле, чувствуя, как пальцы Порко стягивают волосы, и улыбается, и целует, вбирая в себя не ненависть — теплоту. И она прервалась также неожиданно, как и опалила его только что. Холод даёт пощечину, и Райнер застывает напротив отшатнувшегося Галлиарда. Порко смотрит, как будто они только что расчленили здесь кого-то вдвоём, и руки у них по локоть в крови. Подбородок красный, губы горят и их спелый цвет как будто чуть-чуть выходит за контур. Снова те же желто-зелёные глаза, снова пугающие, снова заставляющие Райнера пустить корни, но он не сдаётся, он ступает вперёд — Порко протягивает руку и продолжает смотреть, как на собственного убийцу за мгновение до смерти. — Не подходи, — переводя дыхание. Это всё. Он запустил камень. Только не в стекло, как Райнер, а в человека — гораздо серьёзнее. И пробил ведь. И ушёл, хлопнув дверью, оставляя после себя легкое пощипывание на нижней губе. Браун пустой, и его можно сдавить, как пластиковый стаканчик. Он стоит недалеко от раскрытого шкафчика и смотрит в пол, где только что Порко нервно переступил с ноги на ногу, прежде чем исчезнуть. Слабая вибрация в кармане штанов, и он тянется к телефону равнодушно.«Я не понимаю, почему ты избегаешь меня. Это чертовски глупо, Райнер. Хотелось сказать тебе в глаза, но видимо, тебе не особо хочется говорить со мной. Мы расстаёмся».